— Сумасшедшая рыба!
Загадку трала решил Иван Иванович. Так звали низенького матроса из добычи.
Обычно матросы редко задерживаются на судах больше трех-четырех рейсов, люди, полюбившие море, идут в штурманские училища, а те, кто вышел заработать, достигнув своей цели, списываются на берег. Но есть люди, рожденные для моря, не мыслящие жизни на берегу, именно таким был наш Иван Иванович, иначе его никто не называл. Это была дань уважения человеку, который знал промысел не хуже любого капитана. Он приходил на смену первым и уходил последним, все время в движении, со свайкой, с тросами. Если нужно было сделать какую-нибудь сложную работу, связанную с риском, он никогда не ждал приказа, а понимал — это для него.
Ночами он колдовал над делью пелагического трала, вместе с тралмастером они встроили в трал новую пластину — и вот удача. За ночь мы теперь берем больше, чем за дневные траления.
Настроение у всех почти праздничное. Оборудование наше притерлось, приработалось так, что мы с Антоном могли спать спокойно, а он даже начал полнеть, и лицо становилось у него гладким, как будто лощеным, ходил он теперь неторопливо, смотрел вверх.
Но как-то Антон разбудил меня ночью — было часа два:
— Что-то с Силычем неладно, завал в мукомолке.
Я накинул робу, и мы спустились вниз, здесь было жарко даже ночью, бурлил пар в конденсационных горшках, медленно вращались роторы, теплая коричневая мука ссыпалась прямо на палубу. Видимо, мукомол давно не оттаскивал и не заменял мешки.
— Вот бардак, узнают — будет ему, черт бы его побрал, — сказал Антон.
Мукомол лежал в самом углу трюма на пустых мешках. Даже в тусклом освещении было видно, что в лице у него ни кровинки.
— Что с вами, Силыч? — спросил я.
— Плохо дело, ребята, — ответил он, с трудом выталкивая слова изнутри, — воздуха, воздуха… — Он помолчал, собрался с силами, хотел приподняться, но только застонал и снова опустился на мешки.
С трудом мы вытащили его вверх по узкому трапу на промысловую палубу. Весил он, наверное, больше ста килограммов.
— Ничего, потерпи, — сказал ему Антон, — сейчас поднимем Марину.
Марина встретила нас полусонная и сразу засуетилась, не зная, за что хвататься. Втроем мы уложили Силыча на диван и стащили с него куртку.
— Тянут, тянут всегда до последнего, — сказала Марина.
— Что с ним? — спросил я.
— Вроде сердце.
— Ладно, оклемается, — сказал Антон, — пойдем в мукомолку, растащим мешки, а то все засыплет, рыбы еще полно, до утра работать будут.
Мы спустились вниз и в полумраке долго оттаскивали мешки в трюмы.
К утру Силычу стало хуже. Марина была в панике, все, что она делала, не помогало. Капитан вышел на связь с другими судами, и врачи промысла пытались сообща поставить диагноз. Но, судя по всему, надо было срочно доставлять больного в порт.
— Еще день — и будет поздно, — сказала Марина, — господи, я уже все перепробовала, что делать? Что делать?..
— Вы говорили капитану, что нужно в порт? — спросил я.
— Да, но он сказал, что я должна попытаться справиться, а что делать? Если бы я знала, что с ним? Нужен рентген, анализы.
Я пошел к капитану, в каюте его не было. Он стоял в рубке. Только что выбрали трал, самый большой за промысел. По радио запрашивали наши координаты. Даже прославленный «Крым» шел за нами в кильватер.
— Мне надо поговорить, — сказал я капитану.
— Идем в каюту, отметим успех, черт возьми, еще два таких траления — и мы с планом!
Он легко сбежал по трапу, я едва поспевал за ним. В каюте он сразу полез в холодильник, улыбка не сходила с его лица.
— Викентий Борисович, с Силычем плохо, надо срочно идти в порт. Я, собственно, и пришел просить вас об этом.
— Да, дела, — сказал он и защелкнул дверцу холодильника.
Я понимал, что сейчас план для него — все, план был для него такой же целью, как Белый кит для капитана Ахава у Мелвилла.
Я поднялся, прошел к иллюминатору и встал рядом с капитаном.
— Вы не имеете права медлить, — резко сказал я. — Не имеете никакого права! Надо немедленно радировать в управление, не беспокойтесь, никому не придет в голову осуждать вас.
«Гермес» пришвартовался к нашему борту, и мы, соорудив нечто вроде кресла, перенесли Силыча в сетку, и загудели лебедки, поднимая его на борт буксира. Удалось ли его спасти, тогда мы не знали, и чувство вины не покидало меня вплоть до того дня, когда на связь вышел «Гермес»… и мы узнали, что Силычу сделали операцию почки, и что если бы мы опоздали на несколько часов, то было бы поздно.
На обратном пути мы пристроились в кильватер к японцам и отдали трал. Вылов был небольшой, но в трале было полно луфаря.
Сегодня ночью мы взяли последний трал в счет плана. Я проснулся от криков на палубе, в свете прожекторов лихо отплясывал лезгинку белозубый тралмастер. Он прыгал между натянутыми ваерами, как футболист, забивший победный гол. Оставалось еще два дня тралений, чтобы наполнить до конца трюмы.
— Поехали после рейса со мной в Одессу, а оттуда в Сочи, — предложил Вася Кротов.
— Я не смогу.
— Что, жена?
— Да, у нее будет только десять дней до начала занятий.
— Тогда вместе.
— Ты насовсем в Одессу? — спросил я.
Он немного помолчал, поправил растрепавшиеся от ветра волосы. Мы сидели на баке возле спасательных плотиков.
— Я много думал об этом. Особенно сейчас. Раньше вроде все было ясно. Аспирантура. Я ведь перед рейсом сдал английский. А теперь все зависит от нашей встречи. И потом, столько зацепок здесь — мне нужны графики циклов на фреоне. А это можно сделать только на новых судах, на суперах. Мы ведь получим их?
Я кивнул.
— Пойдем вместе, — сказал он. — Суда будь здоров, я видел на Инрыбпроме.
— Знаю, — сказал я, — только вряд ли это будет возможно.
Настал день ухода с промысла, смотаны на лебедку тугие ваера, отслужившие рейс, убирают остатки рыбы из-под пайол в рыбцехе, сматывают набухшие от воды тралы, чтобы опустить их в сетные трюмы, развешивают дель на порталах.
На календаре осталось одиннадцать незачеркнутых дней. Федотыч сегодня в обед сказал:
— Если «дед» поднажмет, можем прийти утром.
Конечно, хорошо прийти в порт с утра, пройти до обеда таможенников, портнадзор, саннадзор — и к вечеру дома, тишина, ровный твердый пол под ногами.
Сеня высчитал, сколько придется на пай, получилось неплохо.
— Хорошо считаешь, — сказал Антон, — как раз на кооператив, даже еще обмыть хату останется.
Я уже написал Лене, что оставшиеся десять дней ее отпуска мы проведем на косе, в том поселке, где она раньше работала.
Утром проснулся от необычной тишины, не было слышно привычного стука двигателей, плеска волн, совершенно не качало.
В рассветной дымке открылась ровная водная гладь, вдали на расстоянии кабельтова виднелись плавбаза «Заполярье» и несколько СРТ, приткнувшихся к черному лоснящемуся борту. Тугая якорная цепь протянулась в воду из носового клюза. Было что-то нереальное во всем этом, я протер глаза — плавбаза по-прежнему высилась рядом.
Почему мы стоим? Нам ведь сейчас в самую пору двигать полным ходом! Что случилось? В машине, может быть? Хороший будет подарочек, если заклинило поршень и придется повозиться пару дней.
До завтрака оставалось еще два часа, я прошелся по палубе, спустился к Сене, он блаженно спал, раскинув руки, и чему-то улыбался во сне — видимо, уже прибыл домой, я не стал будить его и поднялся к «деду». Каюта его была раскрыта, но постель аккуратно заправлена, все убрано — видно, хозяин встал раньше меня.
«Так и есть, что-нибудь с двигунами, — подумал я. — Но почему синяя рабочая куртка «деда» висит на своем обычном месте у двери?»
Из каюты «деда» я позвонил по телефону в машину.
— У нас все в норме, — ответил вахтенный механик и спросил: — Не знаете, почему стоим, Виктор Андреевич?
Я побрел к каюте капитана. Заходить было неудобно — может быть, еще спит, но желание узнать причину стоянки пересилило, и я тихо постучал и приоткрыл дверь.
У капитана сидели технолог, стармех и первый помощник, они были в форме — белые рубашки, галстуки. Такое впечатление, как будто они и не ложились сегодня, а ждали сейчас «властей», чтобы получить добро на вход в порт. Но слишком уж кислые физиономии у них были для такой встречи. Только капитан был не в парадном облачении, а в своем шерстяном спортивном костюме. Он стоял спиной ко мне и глядел в иллюминатор, туда, где на ровной поверхности утреннего моря виднелась плавбаза. За рейс капитан похудел, и сейчас спортивный костюм уже не облегал его. Я поздоровался. Стояла почти ощутимая плотная тишина, и только через открытый иллюминатор были слышны редкие ленивые всплески.
— Владимир Иванович, что случилось? — спросил я у первого помощника.
— Совет в Филях, — ответил стармех.
Судно слегка качнуло одиночной зыбью, и тоненько звякнула ложка о стенку стакана с недопитым чаем. Капитан резко отвернулся от иллюминатора и сел в кресло.
— Вот, — сказал он и положил узкую ладонь на листок радиограммы, которая лежала ровно в центре стола. Я привстал, чтобы лучше разглядеть текст: «ЯМАЛ КМД ПРОШУ СРОЧНО СДАТЬ ГРУЗ ЗАПОЛЯРЬЕ СВЯЗИ ЭКСПОРТНЫМИ ПОСТАВКАМИ ТЧК СООБЩИТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОДЛЕНИЯ РЕЙСА ДЛЯ НАБОРА ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ГРУЗА…»
Я несколько раз перечитал радиограмму и положил ее на прежнее место… Теперь мы сидели вчетвером, пока не поднялся капитан.
— Вот так получается, — сказал он. — Приказ о сдаче груза мы должны выполнить, нарушать его мы не можем, будем швартоваться к базе, а брать ли очередной груз — это должна решить команда. Продлить рейс я не имею права.
— С пустыми трюмами — нам не путь, — сказал стармех, — мы это понимаем.
— А команда? — спросил капитан.
Надрывно засипел СРТ, отходящий от базы. Освобожденный от рыбы, он сидел высоко и казался необычно большим, в иллюминатор было видно, как он лег на разворот и как буравит воду почти оголенный винт. Теперь у базы не оставалось ни одного судна.