— Идиотский случай, — сказал Семеныч, который тоже следил в иллюминатор за ходом СРТ, — первый раз такое — база есть, а траулеров нема!
С экспортом не шутят, где-то нарушились сроки поставок; а это должно быть исключено, и здесь не может быть разговоров, если есть сбыт — надо срочно разгружаться. Видимо, это понимали все сидящие в каюте, но, думаю, и они тоже на что-то надеялись, медлили с решением. Вдруг матросы, настроенные на переход, сбросившие заскорузлые куртки, фартуки и жесткие роканы, пропитанные солью, вдруг они… впрочем, они ведь тоже понимают: пустые траулеры не приходят в порт.
Приказать работать сверх рейсового задания никто не имеет права, шесть месяцев, и точка — это предел, профсоюз запрещает дольше, время спаренных рейсов прошло. Команде не будет никаких упреков, если мы разгрузимся и порожняком снимемся с промысла.
Капитан сидел, уперев подбородок в ладонь, и желваки ходили на его скулах. Через полтора часа надо будет начать швартовку, расчехлять трюмы, готовить площадки для выгрузки, а главное, обо всем сказать экипажу.
Он подошел к телефону, вызвал рубку и приказал сниматься с якоря. Через несколько минут тишину нарушили лязгание цепей и плеск воды. Надрывно, с тонким писком завращался брашпиль на баке. А потом заработал дизель.
— Надо поговорить с каждым персонально, — сказал первый помощник, — объяснить людям, что мы не можем возвращаться без рыбы.
— Только не сейчас, — возразил капитан, — только не сейчас. Мы можем сорвать швартовку и выгрузку!
— Именно сейчас, и чем раньше, тем лучше, — сказал первый помощник, — мы даже можем объявить, что все, кто не желает остаться, могут пересесть на плавбазу и возвратиться на ней в порт.
— Вы что же, Владимир Иванович, хотите взбудоражить людей, база рядом, вы дадите им заманчивую идею! Нет, только не это!
Я понимал, что капитан еще надеется на отмену решения управлением, что он хочет оттянуть время, но как бы то ни было — прав был Владимир Иванович, надо говорить с людьми, и нечего темнить. Говорить с каждым, убеждать, если потребуется. Раз так решил даже Владимир Иванович, воспитанный в традициях беспрекословной флотской дисциплины, морской кадровый офицер, если даже он понял, что на рыболовном траулере просто приказом не обойтись, — значит, надо с ним согласиться.
— Викентий Борисович, нас сейчас четверо, пойдем по каютам, и до завтрака мы успеем с каждым переговорить, — предложил я.
— Давайте повременим с этим, надо пришвартоваться и начать разгрузку, а я еще раз запрошу управление, — сказал капитан.
— За своих механиков я ручаюсь, не подведут, — сказал Семеныч.
— Тебе легко, — сказал технолог, — а мои сейчас завопят, заработки от сверхплановой рыбы не те, если только филе строгать… А где на него сейчас силы?
— Давайте закончим разговоры, — сказал капитан, — пора швартоваться, и прошу пока никому ни о чем не говорить, ясно?
В иллюминатор было видно, как растет, приближаясь, серый со стальным отливом борт плавбазы, уже можно было различить людей на палубе, надписи над ватерлинией и цепи, которыми были принайтованы баллоны кранцев. Капитан резко встал, вышел из каюты и, минуя салон, легко поднялся по трапу, ведущему в рубку.
Мне тоже не хотелось завтракать, я выпил стакан компота и ушел к себе.
Антон раскрыл дверь без стука, а может быть, я не услышал, как он стучал. Вид у него был необычный: промытые светлые волосы, белая тенниска, бежевые джинсы. Он присел на краешек дивана, помолчал и сказал:
— Спешить надо, а тут какая-то база! Я как приду — нужно кооператив оформить, и, главное, мне «Ямал» не упустить. Здесь же теперь курорт! Все налажено, и кэп деловой!
Я промолчал.
— Не знаете, на базу пустят в гости? Долго стоять будем? — спросил он.
— Понимаешь, — не выдержал я, — тут дело такое. Только пока не говори никому. Есть приказ сдать нашу рыбу на экспорт, не хватает на «Заполярье» для поставок, и контракт срывается.
— А мы как же, пустыми пойдем?
— Вот в этом все дело!
— Какой тумак там у вас в конторе все шутит? Это же ни в какие ворота не лезет!
Антон сразу сник. Я уже пожалел, что сказал ему правду. Кто меня тянул за язык? Видимо, прав капитан: надо собрать людей и решать все должны вместе, а не каждый отдельно.
— Как бы там ни было, но без груза нельзя идти в порт, ты ведь понимаешь это, Антон, лучше меня, — сказал я.
— Я-то что, — сказал Антон, — а вот студенты наши в рыбцехе? Они ведь уже намылились. Да и заработка нет от сверхплановой.
Антон выпил воды прямо из крана над умывальником и смочил волосы.
— Только прошу: пока никому не говори. Ладно? — попросил я.
— Пойду переоденусь, трюма ведь скоро открывать будут, пропади они пропадом! — сказал он.
Я отвинтил задрайки иллюминатора, борт базы был совсем рядом, вблизи он уже не казался таким блестящим и чистым. Правда, его красили недавно, но швартовки уже оставили вмятины, а след воды из шпигатов проделал коричневые полосы.
— Носовой, носовой давай! — Это кричал на палубе боцман, голос у него за рейс стал грубее, с хрипотцой.
Через полчаса в каюту ко мне зашел первый помощник, Владимир Иванович, в форменном мундире с нашивками. Глядя на него, я понимал, что он остается флотским офицером, при виде его самому хочется подтянуться и взять под козырек. Заходил он ко мне за рейс не так уж часто, а сейчас я вообще не ждал его визита, койка у меня была не заправлена, на столе разбросаны схемы, расчеты.
— Я на минуту, — предупредил он мои вопросы и присел на единственный стул. — Капитан все-таки послушался нас, надо поговорить с каждым персонально. Я начну с вас и надеюсь приобрести союзника.
— Ну что со мной говорить, — сказал я, — вы же знаете, Владимир Иванович, что для меня не может быть вопроса — остаться или нет.
— Конечно, — сказал он, — вы человек из конторы, и ваш уход нежелателен. Он будет воспринят болезненно остальными.
— Вы меня обижаете, Владимир Иванович, — сказал я, — единственная просьба: я тоже пойду с вами.
— Это нежелательно, сейчас в вас будут видеть контору, мы справимся, мы уже разделились, и, собственно, я уже начал обход, будем предлагать людям выбор.
Владимир Иванович ушел, я накинул рабочую куртку и достал перчатки, последнюю пару из тех, что мне дал боцман, к концу рейса перчатки приобретали все большую ценность, особенно у обработчиков, в цехе перчаток едва хватало на две смены.
Надо готовиться к выгрузке. Обойти каюты они успеют за несколько часов. Конечно, самое верное — поговорить с каждым, хорошо, что капитан это понял. Вряд ли найдется на судне матрос, который захочет вернуться в порт один, пассажиром на чужом судне, и все из-за каких-то десяти дней, из-за одного груза.
На палубе боцман расчехлял трюмы, он запутался в полотнищах зеленого брезента, ветерок подхватывал брезент, надувал парусом, вырывал из рук.
— Эдик, помочь? — спросил я.
Он не услышал. Одновременно со мной к нему подошли два матроса и Иван Иванович. Подхватив брезент за концы, они дружно стали свертывать его.
Каюта Васи Кротова была закрыта, и я по узкому трапу спустился в рефотделение. Вася копался у дальнего конденсатора, огромный бак с рассолом он вчера покрасил в ярко-желтый цвет, а трубы покрыл суриком. Я тронул его за плечо:
— А, наставник, — обернулся он, — слышал новость?
Я кивнул.
— Я вот готовлю насосы, а то третьему компрессору собрался профилактику делать, а теперь надо срочно все собирать. Давай перекурим. Что у тебя?
Я протянул ему пачку «Шипки», и мы отошли к щиту, где у него стоял небольшой столик с тисками и банки с краской.
Видимо, я напрасно беспокоился. Ему ничего не надо было объяснять, во всяком случае, он в море уже десятый год подряд и видел не такие задержки.
— Слышал? — спросил он. — Капитан чудит, ходит по каютам и всех уговаривает, про жизнь рассуждает, мне так Семеныч сказал.
— Просто по-человечески беседует, — сказал я.
— Вот именно — по-человечески. Весь рейс надо было так, — сказал Вася.
По трапу, стуча большими сапогами, спустился Сеня, он был без робы, в трусах и в майке.
— Тоже помощничек, — сказал Вася, увидев его, — я же тебя заварить трубы звал, а не загорать!
— В гробу я видел твои трубы, слышал, еще груз надо брать!
— Ну и что? Слышал, — сказал Вася.
— У меня баба путевки взяла с первого, что же, зазря платила?
— Ты что это, Сеня, не позавтракал? — спросил я.
— Капитан сказал — желающие могут на базу, я зачем здесь нужен, все вертится, как у Проньки, зачем ремонтный, а?
— Сбежать хочешь? — спросил Вася. — А ну, тащи горелку, я, прежде чем ты удерешь, тебя использовать должен на всю катушку, да робу надень, я запаха паленого не выношу.
До обеда на судне только и было разговоров что о предстоящей задержке, многие матросы говорили, что лучше уйти в порт на базе, что не имеют права заставлять их, но я что-то не заметил, чтобы кто-нибудь собирался.
Мы ожидали начала выгрузки, трюмы уже были открыты, и холодный белый парок вился над чернотой их зевов. Ждали технолога, который переправился на базу, чтобы договориться о порядке разгрузки, и втайне надеялись, что не вся рыба понадобится на экспорт, что от скумбрии наверняка откажутся, а это значит, что второй трюм выгружать не надо, он самый большой, и добрать остальные два можно за несколько суток. К обеду технолог вернулся ни с чем, рыба нужна была вся, даже скумбрия, даже на нее был спрос и контракты.
— Эх, Федотыч, — сказал ему боцман, — нету у тебя фантазии, затравил бы что-нибудь насчет некондиции, по-научному, а ты…
— Матросы к капитану ходили? — спросил технолог.
— Пока никто, — сказал боцман.
— А ну, надевай телогрейки, кто вниз идет, — закричал Сеня. — Чего ждем, время чего тянем?
Мы образовали бригаду из комсостава, «офицерский корпус», как сказал Вася Кротов. К выгрузке наша бригада заступила в третьем трюме. Привычно загудели лебедки, повисли в воздухе стропы с коробами, потянулись гирлянды желтых мешков из мукомолки. Всю ночь стрелы переносили наш груз на «Заполярье», темноту разрезали прожекторы, и яркий свет люстр очерчивал белые круги на палубе.