Я работал в паре с Семенычем, «дед» старался оставлять мне ближние короба, руки его мелькали быстро, как четко отлаженный механизм. Я стирал пот с лица, хотя в трюме было минус двадцать.
В пять часов утра мы закончили трюм, и я едва добрел до каюты, пальцы у меня не разгибались, а ноги были как ватные. Я заснул так крепко, что меня не разбудили ни команды отхода, ни гудки.
Я проснулся на следующий день к обеду и узнал в кают-компании, что на базу ушел только один матрос, он учился в институте и не хотел терять дни.
— Значит, не так мы с ним говорили, — сказал мне Владимир Иванович, — мой недосмотр.
В эти десять дней, за которые мы взяли груз, стояла на редкость тихая погода, в полном штиле и безветрии мы бороздили шельф тралом и ни разу не вытянули пустыря. Это были дни большой рыбы, и, как притягиваемая магнитом, она шла в наши тралы. Метались вспышки косяков в рамке эхолота, суда запрашивали наши координаты, и капитан почти не покидал мостика. Каждый раз, возвращаясь из рыбцеха, я видел его профиль за стеклами рубки и красный огонек сигареты. Разница во времени исчезла, день и ночь потеряли свое значение.
Особенно повезло нам в районе, где работали БМРТ литовской флотилии, мы вышли на хек и за сутки взяли пару хороших тралов. Вся палуба была завалена хеком. Отливающий серым блеском поток рыбы сгоняли к чанам струями воды из шлангов. В рыбцехе объявили аврал.
— Эх, в начале бы рейса нам этого хека, — сказал Сеня, — а сейчас, считай, люди на втором дыхании работают.
Мы стояли на палубе по колено в жидкой вздрагивающей массе хека. Капитан тоже спустился вниз и командовал загрузкой в чаны.
— Опять нужна подвахта, — сказал первый помощник стармеху.
— Объявите — только желающих!
В эту ночь в рыбцехе работали все свободные от вахты. Сеня установил второй головоруб, уж и не знаю, когда он умудрился его сделать, даже Антона не позвал. Шкерили рыбу в два потока, у расфасовочного транспортера командовал Федотыч, у борта, где встали механики, заправлял Сеня. Я подавал рыбу под головоруб, и передохнуть не пришлось ни разу. Морозильные аппараты едва успевали поглощать груды филейчиков.
— Навались, студенты, — кричал Сеня, — дома ждут, начались!
Он работал без перчаток, и его красные короткие пальцы мелькали как челнок в ткацком станке.
— Сеня, дай передых, — взмолился Антон.
— Перебьешься.
— Нажмем, парни! — кричал Федотыч. — Два трюма под завязку.
— А ты, оказывается, мастер шкерить, — сказал Федотычу Вася.
— Я, брат, когда ты еще под стол ползал, уже тоннами шкерил!
Капитан всю ночь не уходил из рыбцеха, тралить прекратили после ужина, и теперь вся задача была — успеть обработать хек. Часа в четыре буфетчицы принесли в цех чайники с горячим кофе и хлеб. Рыбья чешуя плавала в стаканах, но мне показалось, что я никогда в жизни не пил такого изумительного кофе.
Мы с Васей Кротовым пристроились в раздевалке на рундуках, расстелив на палубе телогрейки. Рядом на корточках сидел Сеня.
— Ну и ночь сегодня, надо запомнить первое сентября, — сказал Вася Кротов.
— Первое? — переспросил Сеня. — Вот черт задери этот экспорт!
К утру были забиты рыбой два носовых трюма, рыбцех опустел, я выбрался наверх по трапу, скользкому от слизи и чешуи. Стоял белый плотный туман, судно лежало в дрейфе, от тишины звенело в ушах, ноги не слушались, и казалось, что я бесконечно долго брел до рубки.
На крыле рубки стояли капитан и первый помощник, я подошел к ним почти вплотную, но видел только силуэты и огоньки трубок. Впереди мелькали искры у дымовых труб да едва пробивался сквозь туман мерцающий свет судовых огней.
Хотелось сесть здесь прямо на палубу и задремать. Голос капитана звучал глухо и равномерно.
— Если бы удалось сохранить такую команду на следующий рейс, — сказал он.
— Я думаю, что это удастся, Викентий Борисович, — сказал первый помощник. — С командой «Ямалу» всегда везло, завтра начнем собирать заявления на очередной рейс.
— Ну и туман, — сказал капитан, — пойду запрошу сводку. Вахтенный, — крикнул он в рубку. — Вы тифон почаще врубайте!
— Ничего, сейчас все в дрейфе, — сказал первый помощник, — туман рассеется, возьмем еще пару тралов, и все.
— Пусть люди отдохнут, успеем, — сказал капитан.
И вот смолкли лебедки, чайки исчезли куда-то, смазаны механизмы в рыбцехе, и можно наконец выспаться. Но сон не идет ко мне, хотя в эти последние десять дней я вряд ли досыпал, а сейчас опять я встаю в пять часов, хожу по каюте и первым появляюсь в кают-компании.
Матросы бродят по палубе, собираются в кучки, спорят о чем-то. Дни вдруг стали такими длинными, как будто остановилось время. Я отнес чертежи Семенычу, собрал корабельные акты и зашел к капитану. Викентий Борисович был занят необычным делом, он отпаривал брюки, медленно водил утюгом и улыбался, на нем белая рубашка и пестрый галстук завязан толстым узлом.
— Ну как, готовы к берегу? — спросил он.
— Давно, — ответил я.
Он выключил утюг, сложил брюки и подвинул мне стул.
— Ну, а как вы, я слышал, вам понравилось и хотите еще идти?
— С удовольствием бы, конечно, но у меня столько планов сейчас, ведь, смотрите, мощность морозилок по всему флоту надо увеличивать, ход нужен судам.
— И лебедки надо менять обязательно, — добавил он. — Сейчас вы все увидели своими глазами, с вас другой спрос, другая отдача, так что, Виктор Андреевич, я считаю, вы правильно решили. Сейчас, как никогда, флоту нужна модернизация. Еще год, другой — работать по старинке никто не сможет.
Капитан встал, открыл ящик стола и достал тетрадку в коленкоровом переплете, он протянул ее мне и сказал:
— Возьмите, тут мои заметки.
— Хорошо, спасибо, — сказал я.
У себя в каюте я прочел его записи, и меня поразило, насколько глубоко он знает промысел и как совпадают многие наши мысли. Сможет ли один рейс дать мне такую глубину проникновения в дела промысла? Вряд ли. Время диктует свои условия. Флот меняется ежегодно, мы получаем новейшие траулеры, меняются люди. Разве можно было подумать несколько лет назад о капитане, который занят инженерными расчетами?
Теперь рейс продлится для меня на берегу, и я сделаю все, чтобы при встрече с капитаном, Васей Кротовым, Антоном и другими мне не надо было смущенно опускать голову из-за того, что все, о чем мы спорим, говорим, осталось благими пожеланиями. Пройдет время, и, может быть, я выйду еще раз в рейс, и пусть мне повезет так, как повезло в этом рейсе.
ПЯТЫЙ ДОКРассказ
Катер приближался к докам. Резкий поворот — холодные мелкие брызги сыпануло в лицо, накренило палубу, и мы вошли в морские ворота завода. Здесь залив образовал круглую бухту, похожую на озеро; вдоль берегов одна над другой полукругом, как ряды амфитеатра, нависали красные крыши цехов. Все было окутано дымом, и ухал, как живой, копер, забивая сваи у двенадцатого причала. А сразу за причалом в воде — прямоугольники доков, и среди них самый большой, серой глыбой выделяющийся на их фоне, мой пятый док.
С залива доки были похожи на перевернутые буквы «п», и почти в каждом стояло судно, и только мой док был пуст и поэтому казался еще более необычным. Огромными буквами на сером бетоне башни было написано: «Тише ход. Якорей не бросать».
— Рабочий день заканчивается! Народ-то хоть предупредили, а то разбегутся, ищи их! — сказал начальник нашего цеха Виссарион Иванович Тепнин.
— Должны ждать! — ответил я, хотя где-то и у меня было сомнение: а вдруг уже ушли.
Тепнин стоял рядом, почти вплотную, спиной прижался к надстройке, руки — на леерах.
Я видел его сморщенное, усталое лицо и чувствовал — он недоволен поездкой и сейчас злится на меня и считает, что я втянул его в авантюру. Он пошел со мной на катере в порт, чтобы на месте убедиться, что поднять в док траулер невозможно, слишком много для этого препятствий.
Траулер «Загорск» притащили в порт буксиры два дня назад, судно едва держалось на плаву. Оно попало в шторм и село на мель у Фарер. Днище было пропорото, бортовые кили оборваны, и попытки откачать воду из танков ни к чему не привели. Траулер срочно надо было поднимать и ремонтировать, но затянуть его в док с оборванными, торчащими килями и отсеками, полными воды, было немыслимо. Утром, перед тем как нам уйти на траулер, главный инженер встретил меня у переходных мостков и сказал: «Надеюсь на вас, у вас есть инженерные знания; необходимый опыт вы приобрели и, думаю, справитесь с этой задачей».
Для каждого он умел находить такие слова, чтобы одной фразой привести человека в движение, задеть самолюбие, и всегда добивался своего. Тепнину он не сказал ничего, понимал, что тот откажется сразу; он заставил думать меня, и я сделал несколько вариантов предварительных расчетов; на бумаге вроде все получалось. Тепнин, узнав об этом, сказал мне: «Кто вас просил, Борис Андреевич, давать гарантии главному инженеру? Идемте в порт, и там, на судне, вы увидите, что это невозможно. Зачем вы взялись за то, что плохо представляете?»
Теперь, побывав на траулере, наверное, и он понял, что ставить судно необходимо, не тонуть же «Загорску» у собственных берегов. Во всяком случае, он уже беспокоится, остались ли рабочие.
Катер ткнулся носом в кринолин дока, прижался к доскам настила.
— Я доложу директору, ждите нашего решения, — сказал Тепнин.
Я спрыгнул с борта катера на дощатый настил.
На широкой палубе дока валялась свежая стружка и в шахматном порядке возвышались клетки, выложенные из брусьев.
Плотники уже почти закончили стапель для «Загорска» — пока мы спорили в порту, здесь началась подготовка к докованию. Мой помощник, Владимир Иванович, ходил между клеток с рулеткой и что-то записывал в блокнот. Его сухощавая фигура мелькала среди брусьев, то появляясь, то исчезая.
— Вот, Андреевич, считай, кончили, — сказал он, — так что ждем команду. Не такие суда вытягивали из воды и с «Загорском» справимся.