— Крен ноль! — крикнул капитан судна.
— Я же говорил, ерунда, а вы — «погружать, погружать»… — сказал помощник.
Он вышел на палубу, я услышал, как он рассказывает матросам, что только он не хотел погружать, а знал «верняком», что все обойдется. Старик хочет подчеркнуть, что он здесь голова и, если бы не он, провозились бы до утра. Что ж, пожалуй, он прав.
Вода медленно освобождает борта судна, темная полоса — ее след — все время увеличивается. В свете прожекторов на участках, вышедших из воды, видны плантации причудливых ракушек. Они еще дышат пористой массой; если ночью их не смыть и не счистить, завтра маляры поломают все щетки у турбинок. Надо будет не забыть дать задание дежурным.
Осталось полчаса простого подъема, у тросов делать нечего, в пульт пришли рабочие палубной команды — поговорить, погреться.
Боцман в грязной робе уселся на пол, заснул в углу на вахтенных журналах Загадский.
— Кемарит, студент лохматый, — сказал мой помощник, — они тут за моей спиной институты позаканчивали, на работе спят, дома учатся. Им что! Разве они за производство душой болеют… У нас вон, почитай, студентов полдока! Все ученые, а что случится — ко мне.
Очень хочется спать, я только сейчас ощутил, как устал.
Все молчали, только мой помощник ворчал, но речь его была привычна, и почти никто не прислушивался.
— Жалуются, денег не хватает, чуть что — одолжи, а кругом земля пустует! Пожалуйста, паши! Нет, он придет домой, жену под ручку — и загорать на озеро. Джинсы с этикеткой, свитер заграничный — конечно, так жить трудно! Вон у меня еще картошки навалом, капусты, огурцов, помидоров, мне что в магазине — хлеб да сахар купить. А такие, как они, и бегают с места на место! Надо честь свою рабочую блюсти, а они ищут, где легче! Хитрованы все!
Спокойствие нарушает голос Питилимова, он говорит по микрофону из шпилевой, противоположной башни дока.
— Борис Андреевич, докладывает Питилимов! Вы меня хорошо слышите? Это я, Питилимов!
— Да, хорошо! Что случилось?
Боцман прыснул, засмеялся Петров, все ждали привычных нелепостей. Прикрыв микрофон ладонью, я спросил у помощника:
— Кто это догадался пустить Питилимова в шпилевую к микрофону?
— Я, когда уходил, закрыл ее и связь отключил, — сказал боцман.
— Борис Андреевич, — продолжал Питилимов, — я бревно отталкиваю, оно попало на кабель и чуть высокую сторону не отключило. Вы слышите меня?
Смех смолк. Не хватает нам остаться без питания.
— Как бы его там током не ударило, — сказал мой помощник. — Пойду посмотрю.
Через несколько минут возвратился Владимир Иванович, проворчал:
— Бревно, бревно… щепку какую-то зацепили. Я там трансляцию совсем вырубил.
Не знаю, что и делать с этим Питилимовым.
Низенький, с лысой бугристой головой электрик — бесподобный выдумщик и враль. Его место в пульте, но здесь он всем мешает, над ним смеются, подковыривают, но он не замечает. Чтобы оградить его от насмешек, я при доковании посылаю на противоположный борт дежурить у щита, но он не выдерживает одиночества, добирается до микрофона и начинает сообщать все, что видит. Это вызывает бурные взрывы хохота, а так как трансляция хорошо слышна на берегу, то у дока собирается целая толпа.
Я вышел на палубу. С «Загорска» начали отдавать тросы, они уже лишние. Своим весом, двумя тысячами тонн, «Загорск» нажал на клетки и как бы присосался к ним.
Вода отступила, показались доски и стапель-палуба. Рабочие начали пробираться вниз. Не выдержал и я.
— Посмотри здесь, — попросил я помощника и, стараясь не задеть поручни, покрытые илом и мазутом, спустился по трапу.
Под днищем судна воды осталось совсем немного, было совсем темно, я ощупал кильблоки и убедился, что зазора нет, судно село отлично.
Согнувшись в три погибели, я пробирался от клетки к клетке. Грязные холодные капли проникали за шиворот. Вода стекала по палубе, журчала в нишах. Насосы работали уже с надрывом, хватая воздух.
Вот и пробоина — вода хлещет из нее, кили исковерканы, изогнуты.
— Корюшка, ребята, кидайте сюда ведра! — слышу зычный голос боцмана.
Действительно, как я сразу не заметил: на палубе полно корюшки — глупый косяк зашел в док. Я зачерпнул полную горсть скользких трепыхавшихся рыбешек, пахнущих свежими огурцами. Рыбешки много, она хрустит под ногами.
В темноте бродят люди, набирают ведра, кастрюли. Слышатся крики:
— Сюда, сюда!
— Давайте доски, загородим ниши.
— Вася, куда ты там пропал? У меня уже ведро полное!
Смолкли насосы, на левой башне зазвонил кран — это повезли трап на «Загорск».
— Майнай помалу, Клава! — крикнул боцман крановщице. — Помалу!
Я прошел в корму. Лопасти винта «Загорска» исковерканы, одна наполовину обломана, руль висит буквально на ниточке. Как они умудрились дойти сюда…
У винта стоял капитан «Загорска», смотрел и охал.
— Надо отметить такое дело, — сказал он, — пошли, докмейстер, у меня уже стол накрыт.
— Не могу, — сказал я.
— Ну, это не по-морскому.
— Людей надо развезти домой, отшвартоваться…
В дежурную машину — полукрытый «газик» — с трудом уместилась вся команда.
Мы мчались по ночному городу. Изредка дробь кулаков сотрясала кабину, шофер тормозил, и один из нас соскакивал у своего дома.
Город молчал, во всех окнах был погашен свет.
— До завтра! — крикнул я, спрыгнув на повороте у парка.
Я прошел в густой темноте через парк, по шуршащей листве, мимо аттракционов, качелей и заколоченного летнего кинотеатра. Узкий серп луны скользил за тонкими стволами, видны были редкие звезды, впереди светило единственное окно — окно моего дома.
— Наконец-то, с ума можно сойти! — встретила меня жена. — Уже четыре часа, я просто места себе не нахожу! Что за работа у тебя, и как не надоест такое!
— Понимаешь, — ответил я, стаскивая промокшие ботинки, — судно было аварийное.
— Я этого не понимаю, — продолжала она, — перешел бы в институт, как Марчевский или Харин, тебя ведь тоже звали, там и спокойнее, и перспектива.
— Вот спустим «Загорск», и перейду, — пообещал я, разделся и, едва коснувшись подушки, заснул.
Первый день после докования, как всегда, самый напряженный, люди не успели выспаться, а работы по горло. Надо и пар на судно подать, и воду, и леса вокруг судна построить, чтобы можно было малярам чистить и красить подводную часть, и организовать работу на шпилях, чтобы помочь снять винт и руль, и кран в первый день нарасхват — всем все подать надо, все в первую очередь, все срочно.
За вчерашнюю работу положено было бы взять отгул, но на доках все знают: придет время — все наладится, отдохнем, а в первый день надо на совесть поработать и обеспечить фронт работ другим цехам.
Для докмейстера первый день самый трудный. Разные комиссии, дефектовщики, строители — все чего-то требуют, со всеми надо переговорить, всем доложить, всех успокоить.
Пока шел от проходной к пирсу, обдумывал, что и как надо сделать, ругал себя, что не сумел проснуться хотя бы на полчасика раньше. Тогда был бы запас времени, возможность все спокойно осмотреть, проверить: как село судно, не нужно ли подклинить клетки и подбить килевую.
С переходных мостиков судно в доке напоминает стального кита: круглые развалы бортов, сморщенное от ракушек днище. Я прошел вдоль дока. Работа была чистой — судно стояло точно по центру.
На доке, в дежурке, полно народа — дымят перед началом работы. Слушают Питилимова, который рассказывает о сказочном доке в Батуми, где когда-то побывал в командировке.
— Думаете, в Батуми делают леса на доке? И не думают. Там специальная бригада плотников есть! Не верите? Человек сорок! Они и леса делают, и док подметают. Дежурят не как у нас — по одному, а по десять человек на вахту! У докмейстера будка — будь здоров! Он на палубу-то выходит, может, раз в месяц, не больше…
Я давно заметил, что в питилимовских рассказах о необычайном батумском доке возникают все новые и новые подробности.
Сейчас Питилимов под общий хохот сообщает, что там выдают бесплатную форму.
Все уже не раз слышали и о том, как он командовал десантом, и как обучал новобранцев, и как руками поймал лису.
Человек он добросовестный, остается на доке позже всех. Если что-либо вышло из строя, может провозиться всю ночь, и главной наградой для него будет невинная похвальба: исправил, дескать, теперь все в порядке. И когда его посылают отдыхать, устало машет рукой: «Работа есть, нельзя мне уходить». При его добросовестности цены б ему не было. Но он вечно все перепутает, и больше всего я боюсь, как бы он не влез под напряжение.
Рассказ Питилимова прерывает телефонный звонок, я беру трубку и слышу голос Тепнина. Молча слушаю его и думаю: «Где же вы были ночью, Виссарион Иванович? Знаю, ведь тоже не спали, боялись, как бы чего не случилось, а вот сейчас, под утро, собираетесь домой, чтобы лишних вопросов не выслушивать».
Конечно, ничего такого я не сказал, но он будто подслушал мои мысли:
— Знаете, устал я за ночь, дома еще не был. Вы уж тут покомандуйте сами; смотрите, чтобы задержки не было с лесами, а то они пользуются вашей мягкотелостью. Из-за вашей затеи нас леса заставили делать, так что выкручивайтесь, Борис Андреевич.
— Люди устали.
— Ничего, потом отдохнут.
Мне хотелось надерзить в ответ, напомнить, как боялся он «Загорска», но он был старше меня, кругом люди, я промолчал и положил трубку.
Было без пяти восемь.
— Ну что ж, парни, — сказал я, — пора начинать.
Надо браться за леса, выставить их сегодня хотя бы в корме. Мотористы выделят трех человек, электрики — двух. Плотников дают только четырех.
— Все из-за этой чертовой механизации, — буркнул боцман, — выдумали себе на голову.
Это камешек в мой огород.
— Ничего, — сказал Владимир Иванович, — наладим машины.
— Когда еще наладите, а теперь вкалывай, — не унимался боцман.
— Валентин, вам нужно людей организовать, а не вставать в позу, — заметил Виктор Сигов, — больше сознательности.