— Пошли с нами, поноси доски на горбу, — сказал боцман Сигову и, надев рукавицы, крикнул: — А ну давай из дежурки, курить с утра вредно!
Я понимал: сейчас все думают, что приходится делать леса из-за меня.
Ну что ж, я пожинаю плоды своей рационализации.
Мне всегда бывало не по себе, когда я смотрел, как работают в доках плотники, сколачивают из досок громоздкие леса, окружая корабль настилами, как таскают шестиметровые штаги, подают наверх доски. Досок приходилось подвозить не меньше пяти машин, а перед спуском судна надо разобрать настилы, и все это в спешке, в считанные часы. Разбирать настил аккуратно некогда, и вот затянут его тросом, рванут шпилем — леса падают, как карточные домики, разлетаются с треском и хрустом. Плотники — люди привычные, делают свою работу весело, с шуточками и прибауточками, а мы, когда приходится им помочь, с непривычки еле двигаемся. Я как-то потаскал штаги, так потом целый день руки дрожали.
В тот день меня поддел Сидорчук — однорукий бригадир плотников.
— Вот, Андреевич, век атома, а наша механизация простая: нажал кнопку, взвалил на плечо и попер — аж спина мокрая. Я слышал — есть леса металлические, башенные, а для нас придумали?
И начальник наш Тепнин сказал на диспетчерской:
— Неужели ничего придумать нельзя, чтобы такой тяжелый труд устранить?!
И вот придумали. Побывал в Таллине наш строитель в командировке, узнал, что действуют у них самоходные леса, попросил чертежи. Когда услыхал, что мы начали подобные леса у себя делать, пришел ко мне, выложил чертежи на стол:
— Вот, Андреевич, штучка, я тебе доложу. Леса на колесах. Никаких забот, только руль верти. Давай предложение напишем. Такие леса сделаем — закачаешься. По рукам?
И кончилась наша спокойная жизнь, всем доком принялись мы за самоходные леса: кто редуктор притащит, кто уголок, кто передачу, кто руль.
В гараже на нас косо поглядывали. Необходимы нам были старые машины, списанные. Дописали мы тогда третьим автором в рационализаторское предложение начальника гаража, и он выделил сразу три списанных грузовика.
Через месяц на стапеле дока уже стояла самоходная башня, на остов машины были наварены металлические раздвижные площадки, которые вынимались со страшным скрипом, вместо привода вставлялась воздушная турбинка — и наша огромная телега, тарахтя и громыхая, медленно двигалась по бетонной палубе. Рабочие уселись на брусьях клеток, обсуждали наше детище, давали советы.
Боцман в нужный момент подталкивал машину плечом, и она двигалась дальше. За рулем, сияющий и гордый, сидел Владимир Иванович. Плотники бросили работу на соседнем доке и пришли посмотреть на чудище, несущее им освобождение. Сидорчук прыгал от восторга.
Наконец настал торжественный день, мы подняли в док плавбазу «Александр Матросов», и на планерке я сказал:
— Правый борт будут обслуживать самоходные леса!
— Молодец, Андреевич, молодец, — сказал Тепнин, — я давно говорил: стоит только хорошенько подумать, и все будет в порядке.
А утром на док пришли маляры. Моросил мелкий неперестающий дождь. Маляры сбились в кучу, спрятались от дождя в доковой нише, наладили свои турбинки, потом позвали меня. Я спустился.
— А где же леса? — спросил мастер маляров Васильев.
— Теперь не надо лесов, — ответил я, — видишь эту машину? Садитесь на нее, влезайте на площадки и двигайтесь вдоль судна, ясно?
Васильев обошел машину со всех сторон, сел за руль, я включил турбинку, и машина двинулась.
Поначалу малярам это понравилось, на самоходке они начали ездить вдоль борта судна. Через два часа шум турбинок подозрительно смолк.
Маляры в куртках, заляпанных краской, с лицами, покрытыми ржавчиной, скалили белые зубы и проклинали самоходные леса.
Когда я подошел, они на минуту замолкли, а потом обрушились на меня.
На деревянных лесах они передвигались свободно, а теперь им приходилось возиться с нашей машиной: одному сидеть на руле, другому включать воздух, а они сдельщики — им каждая минута дорога.
— Ладно, — сказал я, — на вождение машины и ее подключение я дам работников дока.
На диспетчерском совещании Тепнин сказал мне:
— Не имела баба хлопот, купила порося, проявила инициативу!
И вот сегодня опять эти леса. Я устал от упреков, но мой помощник не унывает, он упрямо продолжает таскать из гаража детали для второй самоходки.
Я успел побывать на «Загорске». Подключили на судно пар. Пришел Шкворев, его назначили на это судно строителем. Мы спустились вниз, чтобы организовать работу. Ребята наши заканчивали леса в корме, с криками поднимали они здоровенные штаги.
Хотелось бы невидимкой проскользнуть мимо них, но, увы, боцман заметил меня.
— Где плотники? Сидорчук где? Спит, наверное, на втором доке. Вы их пошевелите, Андреевич!
— Давайте с одного борта все-таки самоходку пустим, — предложил я Шквореву.
— Что ты, ни в коем случае — сорвем работы!
— Но ведь вы же соавтор, это же наше общее детище.
— Вы меня не впутывайте, у меня сроки сжатые, всего неделя.
— Ох и иуда же ты, Шкворев, — не выдержал я.
— Чудак, — ухмыльнулся он, — чего мельтешиться, деньги за рацпредложение мы получили, чего еще надо! Сдай самоходку в металлолом — и порядок!
Чтобы не наговорить грубостей, я ушел от Шкворева под днище судна.
Вечером бригадир плотников Сидорчук не поздоровался со мной. Я окликнул его, он потоптался на месте, сунул единственную руку в карман и, сплюнув сквозь зубы, буркнул:
— Эх ты, новатор!
Оказалось, что из-за моих лесов сокращают плотников. Я готов был провалиться сквозь землю.
— Вот так, — сказал он, — заварили кашу, куда я теперь людей дену? И ребята все как на подбор!
После работы говорили обо всем с Владимиром Ивановичем и Виктором. Сигов был настроен бодро.
— Вы, Андреевич, только носа не вешайте! Одного леса экономию дадим — на целый год хватит! Машины надо делать, иначе грош нам цена! Тепнина я возьму на себя, чтоб он палки в колеса не совал.
— Пойду я, — сказал мой помощник, — закреплю нашу самоходку цепью.
К обеду мы закончили леса, и док наполнился жужжанием турбинок. Столбы оранжевой пыли от счищаемой ржавчины поднимались над доком, солнце казалось сквозь их пелену маленьким и тусклым.
Весь день меня преследовал шум. Никуда от него не денешься. Даже при плотно завинченном иллюминаторе внутрь каюты проникает треск сварки и грохот кувалд, а когда сверху по палубе идет кран, все ходит ходуном. Да и в каюте долго не просидишь. Докмейстер нужен то тут, то там — бежишь вверх, вниз, под днище, опять наверх, вниз, в моторное отделение, и так весь день.
К вечеру поднялся ветер, док раскачивало и то отжимало от пирса, то с силой надвигало на палы; вода, врываясь в ниши, смешивалась с пылью и превращалась в липкую жижу. Меня позвали на пирс. Там стояли Тепнин и заместитель главного инженера Курагин. Мне не хотелось спускаться вниз, а им — подниматься в док. Мы объяснялись жестами.
Курагин, казавшийся рядом с Тепниным особенно большим, пытался перекричать вой турбинок.
— Воздуха, воздуха мало! — кричал он. — Дай давление, компрессор запускай!
Он вращал рукой, как будто заводил машину. Тепнина совсем не было слышно.
— Дядя Федя еще не пришел, не пришел, некому на компрессоре стоять, некому! — пытался объяснить я.
Тепнин показал руками, как набирают номер телефона, и я пошел в пульт ждать звонка.
Дядя Федя, дежурный по доку, уже сидел на диване и чистил мерную линейку. Он, как обычно, пришел на час раньше. У него короткая челка, как у мальчика, и глубоко спрятанные голубые глаза, а лицо сморщенное, острые скулы обтянуты желтой кожей. Он никогда не сидит без дела. И сейчас, не отрываясь от работы, курит крепкие «армейские» сигареты, даже дым от которых кружит голову.
Всех рабочих старше пятидесяти, если их уважают, у нас называют дядями: дядя Ваня, дядя Саша, дядя Федя. Только Пастухова зовут Шмагой, потому что он такой же шалопут, каким был в молодости. По вечерам, когда засыпает наш поселок, Пастухов с затрепанной гармошкой на плече появляется у магазина. Я выхожу на балкон и вижу, как он шатается, как тяжесть гармошки сгибает его, а он своим хриплым голосом помогает осипшим мехам. Его не называют «дядя Саша», и он часто жалуется Федору Петровичу:
— Ну, скажи, почему я Шмага?
Дядя Федя без дела сидеть не может, вечно что-нибудь чистит, собирает, подвинчивает. Он не любит, чтобы каждый звал его дядей Федей, тот, кто хочет, чтобы он что-то сделал, обращается к нему не иначе как «Федор Петровича.
Он выглядит старше своих лет, и даже короткая челка не молодит его. И может быть, оттого, что все принимает близко к сердцу, морщины не оставили на его лице гладких мест.
— Здравствуйте, Федор Петрович, — говорю я, — что, решили замеры сделать?
— Да, надо проверить, не доверяю я Пастухову, большой он фантазер.
— Компрессор придется погонять. Судно и во вторую смену чистить будут.
— Да, вечером давление падает, — соглашается он и вынимает из сумки приготовленную на ночь еду в целлофановых пакетах.
С дядей Федей у меня связана история с «турецкими заказами» и первый неприятный разговор с Тепниным. «Турецкими заказами» на доке называли изготовление и ремонт всяких мелочей: у нас ремонтировали замки, утюги, навивали спирали, исправляли телефоны, динамики, газовые колонки, выпиливали ключи. Но после того как дядя Федя взбунтовался, «турецкие заказы» резко сократились. И теперь, даже если мне самому потребуется сделать ключ, я остаюсь после работы, зажимаю в тисках заготовку и вожу напильником, набивая мозоли, которые у меня не успевают сходить. Дело в том, что рассеянность моей жены может сравниться только с рассеянностью гения, и ключи она теряет часто.
— У тебя полно специалистов по ключам, — говорит она в ответ на мои укоры, — ползавода делает ключи. Тебе ничего не стоит, вон дядя Федя может сделать ключ за пять минут.