Жена права: дядя Федя — большой мастер, у него всегда есть масса заготовок, целый набор надфилей, и если он сделает ключ, то его уже подгонять не придется — войдет в замок, как в масло.
— Оставь, — говорю я Зине, — ключи у нас каждый делает сам, даже Курагин.
Дядя Федя переоделся и пошел в компрессорную. Уже в каюте я услышал, как затарахтел компрессор, а на шкале манометра увидел, что давление поднялось до четырех килограммов. Когда позвонил Тепнин, я доложил:
— Давление в норме.
— Кстати, — сказал Тепнин, — я подготовил приказ об увольнении вашей крановщицы.
«Почему об увольнении?» — подумал я. Рапорт на крановщицу я подал совсем недавно и просил просто перевести ее на другой док.
На доке у нас два крана, две смены и, значит, четыре крановщицы. Моряки говорят, что женщина на судне приносит несчастье. Док хотя не самоходное, но все-таки судно. А у нас пять женщин (пятая — уборщица, жена Виктора Сигова). Но чего стоит одна Зося! Работать она умеет, и ее не надо уговаривать задержаться, если нужен кран. Но случается, кран необходим позарез, а она как сквозь землю провалилась.
Зосе восемнадцать лет, она самая общительная из крановщиц. Моряки с ремонтируемых судов подолгу смотрят ей вслед. Она знает себе цену.
Месяц назад, когда я подписывал ведомость на распределение премий, Тепнин приписал в нее и Зосю.
— Нельзя ей давать, Виссарион Иванович, — сказал Сигов.
Я поддержал.
Но Тепнин не стал слушать наши доводы.
— Напрасно вы женщин обижаете, — сказал он.
Этот разговор Виктор Сигов передал моему помощнику.
— Плюньте, — сказал Владимир Иванович. — Если она премию получит, ее другие крановщицы с дока выживут.
Он оказался прав. После выдачи премии ко мне прибежала главная наша крановщица, невозмутимая Тоня Крюкова, и говорит:
— Убедитесь сами, кто как работает! Ее по всему доку ищут, а она в душевой прохлаждается.
Тут я не выдержал:
— Постыдитесь, Крюкова, это же ваш товарищ по работе! Кран у нее в порядке, работать она умеет и работает безотказно.
— Вот-вот, «умеет», «безотказно»! — возмутилась Крюкова. — Курагин ее вечно выгораживал, и вы туда же!
Я вышел из каюты, прошел мимо жилых отсеков к раздевалке и остановился перед душевой. Дверь была приоткрыта, и я увидел Зосю. Мокрые рыжие волосы расползлись по крепким загорелым плечам.
— Нашли время мыться, где ваше рабочее место?! — закричал я, не сразу сообразив, что нелепо говорить полураздетой женщине о дисциплине.
Вернувшись в каюту, я написал Тепнину рапорт с требованием немедленно перевести Зосю с дока. Владимир Иванович сидел рядом, листал журналы по техосмотру кранов и говорил, что, конечно, терпеть такое безобразие нельзя, но вряд ли что у нас получится.
Я ворвался в кабинет Тепнина.
Тепнин говорил сразу по двум телефонам. Я сунул ему на стол рапорт, и он, продолжая что-то говорить, принялся читать. Сначала он закончил разговор по телефону, пообещав, что все будет улажено, потом еще раз перечитал рапорт и сказал:
— Надо человека перевоспитывать. Работать с людьми надо, ясно?
— Почему вы ее боитесь наказать?
— Не кипятитесь, Борис Андреевич, не советую.
…И вот теперь, оказывается, приказ на увольнение Зоси готов, и мне, честно говоря, не по себе. И совсем непонятно, почему Тепнин, недавно записавший Зосю в ведомость на премию, вспомнил вдруг о моем рапорте? Этого только не хватало, чтобы из-за меня уволили человека.
«Загорску» предстояло надолго застрять в доке. Надо было сменить часть обшивки в носу, залатать пробоины, к тому же в блоке двигателя обнаружили трещину. Для нас, доковиков, наступили сравнительно легкие дни. Единственное, что нам портило жизнь, это западные ветры, которые у нас называются прижимными, потому что они поджимают доки к берегу. Эти ветры принесли городу дожди, а нам целые флотилии бревен, которые бесконечным потоком плыли к заводу от целлюлозно-бумажного комбината. Бревна заполняли пространства между доками и судами, около них скапливался мазут, пожарная охрана запрещала сварку, работа приостанавливалась.
…Когда я подошел к доку, вдоль пирса бродили ночные дежурные с длинными баграми и проталкивали бревна, на всю мощь работал катер, упираясь носом в пирс: скользкие бревна устремлялись в поток, рожденный винтами, но, как только катер прекращал работу, бревна тянуло назад.
— Владимир Иванович, — распорядился я, — надо выделить четырех человек отгонять бревна, смотрите, сколько скопилось между ними мазута, придет пожарник — скандала не миновать.
— Что, у нас своей работы мало? Надо котлы Регистру сдавать, системы прохудились совсем. Мы не с бревнами работаем…
Он долго отнекивался, потом выделил четырех машинистов и обратился к ним с яркой речью:
— Если по-хозяйски, то здесь так чисто можно сделать, купаться будете. Чего ухмыляетесь? Я помню, мы в этом заливе купались, ныряли прямо с дока, а сейчас попробуй нырни — век не отмоешься! И куда только смотрит директор бумажного комбината! О чем думает капитан порта? Можно поставить боны? Можно. За то, что топливо сливают, штрафовать нещадно. Государственное добро между пальцев течет! На месте директора я бы их так пропесочил, а то каждый, кому не лень, старается ночью мазут спустить. Да дай мне бригаду, я за два часа эти бревна выловлю и куда надо доставлю — только заплати.
— Правильно, — сказал я. — Вот и будешь начальником по очистке акватории.
И он ушел впереди четырех парней с длинными баграми, напоминающими копья.
У меня самая большая каюта, здесь я собираю совещания, делаю разборы докований, есть диван, где можно ночью вздремнуть, если ждешь судно, есть кульман — можно чертить, на полке — куча учебников и справочников, все под рукой. Получу ли я в другом месте такие условия — не знаю.
Ко мне часто приходят друзья. Андрей из технического отдела, обычно сидит и курит молча, я не беспокою его расспросами, я знаю, что даже в эти минуты отдыха он что-либо обдумывает.
От работы оторвал звонок Тепнина.
— Непорядок с бревнами! — раздраженно сказал он. — Сам директор меня отчитал. Особенно из-за вашего дока! Срочно примите меры.
— Я послал помощника и выделил людей.
— Займитесь лично.
— Я не для этого здесь.
— Много рассуждаете, — сказал он и положил трубку.
Я прошел на пирс. Метрах в десяти за доком двигались две шлюпки, в одной сидел мой помощник, в другой — боцман. Они волокли сеть. Сначала я подумал, что они ловят рыбу, но потом понял, что они окружают сетью бревна и оттаскивают их на тот берег. Когда они вернулись, я тоже влез в шлюпку и совершил путешествие на противоположный берег. Сеть была выдумкой Владимира Ивановича.
Мой помощник прошел суровую школу жизни, до войны он едва успел окончить курсы трактористов, как пришлось взяться за винтовку. Пятнадцатилетним пацаном ушел в партизаны и стал разведчиком. Однажды его схватили в родной деревне по доносу и приговорили к расстрелу. Под утро он выломал решетку в подвале комендатуры и, протиснув свое истощенное тело, бежал.
Владимир Иванович не любит мрачных воспоминаний. Охотнее он рассказывает о наступлении в Пруссии, где после легкого ранения его оставили в тылу комендантом небольшого хутора.
…С бревнами мы покончили, перемазались все основательно, но зато около доков стало намного чище.
— Теперь еще боны заградительные поставим. Надо будет дежурным сказать, чтобы они сделали, и тогда полный порядок, — сказал боцман.
— На сегодня хватит, пошли в душ, — предложил Владимир Иванович.
Душ — это его гордость, три раза переделывал он нашу душевую.
— Пошли, — соглашаюсь я, — не идти же в таком виде домой!
После парилки сидим у меня в каюте. В иллюминатор видны свежевыкрашенные суда, залив, и слышно, как кричат чайки.
Мой помощник садится рядом и, хотя не курит, берет у меня сигарету.
— Нет, что ни говори, а душ у нас лучше, чем на первом доке. Теперь нам пожарные соревнования выиграть, и в этом месяце мы всех обскачем…
Мы сидим, как обычно, долго и спокойно, каждый рассуждает или думает о своем, спешить никуда не хочется.
— Андреевич, к телефону! — вдруг раздается с верхней палубы. — Тебя Тепнин.
По телефону услышал знакомый голос:
— Совещание сегодня у главного инженера, сходи туда, у меня дел по горло. Посиди там как представитель цеха и заодно захвати у меня приказ на увольнение крановщицы, подпишешь у Курагина…
Совещание вел Курагин.
— Главная задача, — говорил он, — китобойные суда. Мы должны уяснить, что срыв срока их ремонта недопустим…
Я вспомнил, как мы помучились в прошлом году, когда ставили в док сразу четыре китобойца. Красивые суда, крейсерский нос, гарпунная пушка, и ничего лишнего на палубе. Недавно китобойная флотилия вернулась в порт, палили пушки, белый дым окутывал суда, они шли кильватерной колонной к причалам, где их ждали оркестры и многочисленные делегации. Наши рабочие высыпали на пирс, забрались на краны, на крыши цехов. Хотел бы и я хоть раз сходить в рейс за китами!
— Главный диспетчер здесь? — спросил Курагин. — Что у вас на «Сормово»? Мы доложили, что оно сдано, вы понимаете, что это значит?!
Курагин напорист и в любом деле инициативу берет на себя. На собраниях он выступает первым, говорит четко, выделяя каждое слово, но сегодня в его речи чувствуется какая-то нервозность.
— Почему вал поставлен без сертификата? Вы лучше меня понимаете, к чему это может привести.
Когда я приехал из Ленинграда после окончания института, Курагин работал начальником докового цеха.
В первый день работы я добирался на трамвае до завода, перепутал остановки и попал под проливной дождь, вода текла с моей шляпы на пальто и ковровую дорожку. Я, наверное, был очень смешон. Но Курагин встретил меня по-дружески. Мы оказались выпускниками одного института. Курагин был всего на два года старше меня, но выглядел тяжеловатым и солидным. Голова у него как-то сразу переходила в туловище, над висками светились залысины. Он лазил в отсеки, бегал по докам, никогда