Пока мы бежали, начался сильный дождь, и мы промокли насквозь. Но дождь всегда означает спад ветра, дождь усмиряет его… И действительно, когда мы подбежали к берегу угольной ямы, ветер стих.
На берегу толпилось много народа, и я сразу различил маленькую фигурку Тепнина, докмейстера седьмого дока Белова и нашего боцмана Валентина. Все смотрели на темнеющую вдали громаду седьмого дока, махали руками, что-то кричали.
Я поздоровался с начальником цеха и встал между ним и боцманом.
— Вот черт, что же делать теперь?! — сказал Тепнин.
— Надо разобраться, как там у них положение.
— Чего тут разбираться! — вмешивается боцман. — Док на одном конце! Вы не смотрите, что ветер стих! Чуть рванет — и крышка! Нужен катер, чтобы пересадить людей на док и завести тросы!
— А кто там дежурит?
— Шмага!
Первый раз я вижу Вальку таким решительным — обычно он старается не перетрудиться, даже ходит с ленцой, медленно шаркая ногами.
— Виссарион Иванович правильно говорит! Нельзя туда сейчас посылать! Катер погубим и людей! Не пришвартоваться в такую погоду! — кричит Белов. Он осунулся, промок и нервничает. Видно, что держится он здесь на пирсе из последних сил и все, что говорит начальник, принимает как приказ.
Без катера на док не перебраться — плавучий мостик, ведущий туда, сорвало и унесло, а Шмага, что он там один сделает? Туда бы нашего боцмана, он бы развернулся. Но где же катер? Ветер тем временем усиливается, дождь перестал, мы продрогли и по-прежнему продолжаем спорить. Сдерживаемый единственным тросом, док раскачивается, как огромный маятник. Завыла сирена, и мы видим два красных движущихся огонька: к берегу подошел пожарный катер. На носу стоит мой помощник. Пока мы спорили, он успел сбегать в пожарную часть и пригнал катер.
Мы бросаемся к катеру, а боцман кричит, чтобы садились только трое, нечего там всем делать. И в это время страшный треск раздается вдали. В воздухе что-то просвистело. Лопнул последний швартовый конец. Док развернуло ветром, стронуло и понесло к заливу. Сначала медленно, а потом все быстрее, набирая разгон, он движется в сторону судов, стоящих у выхода из угольной ямы.
На судах заметили, что док сносит в их сторону — ударила рында, заревели гудки, завизжала сирена пожарного катера. Мы не сговариваясь побежали по пирсу к судам. Справа движутся огни — это из порта идут на выручку мощные буксиры.
…Когда я бежал по скользкой палубе первого судна, на которое мы забрались, я споткнулся о комингс люка и упал, больно ударившись коленом. Сначала я не придал этому значения и, хромая, начал карабкаться на следующее судно, но там, присев у борта, уже не мог дальше двигаться. Я видел, как матросы и наши рабочие волокут бревна, спускают их с борта в тех местах, где возможно столкновение, как Белов раздобыл плетеные кранцы и тащит их по палубе, как сматывает с вьюшек тросы и Тепнин отчитывает кого-то. А дальше, за фальшбортом, заслоняя все, рос черный силуэт надвигающегося дока. Если сейчас не ослабить удар, не задержать его, то все пропало — десятки судов переломает он на своем пути, скрутит мачты, погнет борта, сдавит надстройки. Все напряженно застыли у борта. Прекратили надрывный вой гудки и сирены. Стальное чудовище надвигалось. Остро кололо в коленке, и я не мог пошевелить ногой. Я приподнялся и подполз к борту. Док был в двух метрах. Между ним и судном темнела узкая фиолетовая полоска воды. И случилось чудо: то ли переменился ветер, то ли портовые буксиры успели удержать док, но столкновения не произошло. Темные башни дока, закрывшие небо и все вокруг, двигались мимо, и, когда док был совсем рядом, боцман, забравшись на рубку судна, прыгнул на док. Все ахнули. Ему удалось зацепиться за леера доковой башни, и сразу же на док начали подавать тросы.
Остального я не видел. Но потом, когда док прошел вдоль других судов, на него удалось забраться еще трем матросам. Они закрепили концы, а люди на берегу быстро завели тросы на кнехты и, постепенно стравливая концы, сумели погасить инерцию движения.
…Часам к пяти утра все было в порядке, док пришвартовали у наклонного стапеля, люди ушли греться. Тепнин и мой помощник доволокли меня до конторы, и мы втроем выпили спирта, запив его теплой мутноватой водой. В майках и трусах сидели мы вокруг стола в кабинете Тепнина, развесив одежду по батареям. Тепнин, захмелев и подперев морщинистое лицо кулаками, говорил беспрерывно, уставясь неподвижно в какую-то точку над дверью. И мне было как-то не по себе оттого, что я сижу здесь с ним, а он говорит со мной, как будто ничего не произошло между нами. И быть может, он прав: все заслонила эта ночь.
— Нет, посудите сами, — говорил он, — зачем было лезть на док с катера, растерло бы в лепешку, а я правильно решил — надо бежать к судам, я рассчитал ветер. Главное — не растеряться и не рисковать людьми. Что док? Ну, потонет, ну разобьется! А Валька орет: «На катер!» Хорошо, что не успели отойти. Слышали, как визгнул трос? Попал бы по башке — отсек. Но все-таки Валентин молодец!
— Да, — сказал мой помощник, — без Вальки бы гроб дело. Разворотливый мужик, если бы вас не было, добрался бы он на катере сразу!
— Если бы меня не было, — сказал Тепнин, — вы здесь понаделали делов, заварили бы кашу! Поработайте без меня — узнаете! Кто цех на первое место вытянул? Есть на заводе другой цех, где премию каждый месяц дают? Но теперь с меня хватит, пусть другие покажут, на что они способны, а я найду место потише. Несподручно мне уже бегать под дождем ночью.
— Вы что же, уходите от нас, Виссарион Иванович? — спросил мой помощник.
Но Тепнин не слышал его. Разморенный спиртом, он уронил голову на стол и заснул.
Спустить судно с дока намного сложнее, чем поднять в док. И не потому, что это тяжелая работа, требующая большого искусства. Центровать здесь не надо, точность не ахти какая, здесь задержки другого рода — сдаточные акты, каждый из которых должен иметь тринадцать подписей.
За день до спуска «Загорска» Тепнин был переведен в плановый отдел, а нового начальника еще не назначили, и поэтому мы не ждали ничьих приказаний, а ориентировались по обстановке.
На доке было особенно много людей. Ссорились мастера смежных цехов, ругались рабочие, нервничал капитан судна. Наконец сняты леса, и судно оголилось, блестя свежевыкрашенными зелеными боками с белой полосой ватерлинии.
Ах эти чертовы маляры! Опять нахалтурили. Прямо на миделе — большое ржавое пятно. Еще не совсем стемнело, и оно очень заметно. С трудом нашли бригадира маляров Васильева, который пытался доказать, что пятна нет. Не строить же леса заново! Доски все убраны по нишам и занайтованы. Васильев морщится, моргает глазами. И тут появилась наша самоходная «телега». Мой помощник крутит ее баранку, как заправский шофер, человек шесть матросов подталкивают «телегу» сзади.
У Васильева на лбу выступил пот. Оказывается, маляры ушли домой. Васильев взял кисть, котелок и полез на верхнюю площадку.
Курагин засмеялся, потирая шею:
— А хороша «телега»! Надо бы таких побольше!
— Темнеет уже, — сказал мой помощник. — Не успеем мы сегодня столкнуть, да и люди устали, холодает. Май — хоть шубу надевай.
— Все успеем, — бодро сказал Курагин, отстукивая каблуками чечетку. Его ногам в узких штиблетах зябко.
Решили домой не уходить. Переночуем на доке, а рано утром, когда не будет ветра, погрузим док. Я, мой помощник и Питилимов пошли в дежурку пить чай. У запасливого дяди Феди, как всегда, сахар и заварка. В дежурке тепло, мы все продрогли и садимся ближе к батареям.
— Добрые люди давно спят, — говорит мой помощник, разливая чай в алюминиевые кружки.
— А моя баба разве поверит, что я на доке, — говорит Питилимов, — ни в жизнь не поверит, придется тебе Андреевич, справку завтра писать.
И вот утро. Мы вышли из кают, поеживаясь от холода. Внизу бродит с дымящимся факелом дядя Федя — разогревает бачки сжатого воздуха. Нас человек десять.
— Маловато, — говорит мой помощник.
— Ничего, — отвечает Павел, — справимся.
Мы разбудили людей на судне и отдали швартовы. Крановщица Зося закуталась в длинную шубу и пошла на кран, чтобы снять трап с «Загорска».
Док погружается быстро. Свистит воздух, вырываясь из воздушных отверстий башен. Темные языки воды появились внизу, по углам дока, они растут, двигаются друг другу навстречу и сливаются где-то под килем судна.
— Не люблю, когда начальство меняется, не согласен я с этим, — говорит Владимир Иванович, — если человек на одном месте сидит, он всерьез думает, как да что, а то здесь дров наломал, в другое место отправляют. Пока здесь работаю, сколько их сменилось. Люди, конечно, неплохие, и напрасно мы столько на Тепнина валили. Сами мы многого не замечали.
Мне не до разговора, надо сосредоточиться. Я перекрыл клинкеты левого борта. Вода равномерно охватывает корпус судна.
— А вы от нас не собираетесь? — спрашивает помощник.
— Куда? — отвечаю я. — Вообще-то и засиживаться человеку на одном месте вредно, все приедается, но куда я от вас денусь? Посмотри там, сколько метров?
Он высовывается в иллюминатор.
— Момент — и всплывет!
— Нос шевелится! — кричит Павел.
— Надо дернуть! В корме вода уже подошла к ватерлинии, а нос повело вправо!
Загудели шпили, тросы натянулись, судно качнулось, двинулось.
— Алло, капитан! Течи нет? — кричу я на судно.
— Все в порядке, — отвечает капитан и зевает.
Над заливом всходит красноватое солнце. Тихо. Плывут затягиваемые водой бревна. У дальних палов чернеют корпуса буксиров. Судно, набирая ход, скользит вдоль башен дока.
— Не разгонять, не разгонять, одерживай! — кричу я в микрофон.
Нос судна прошел катки, теперь только успевай травить концы. Протяжно загудел буксир.
— Отдать концы!
Тросы с плеском упали в воду. Поблескивают иллюминаторы судна, оно медленно разворачивается перед доком, подставляя солнцу ярко крашенные борта.
— Прощай, «Загорск»! Счастливого плавания! — на весь залив повторяют динамики голос Питилимова.