Матвей подружился с гидроакустиком Димой, толстым неуклюжим парнем. Другие обработчики отсыпались или смотрели в салоне фильмы, а Матвей все бродил, все выспрашивал. Сначала Дима отвечал охотно, а потом сказал:
— Ты, парень, своими вопросами можешь человека психом сделать.
Но прогонять Матвея не стал. Дима не любил чинить антенны на мачте, у него кружилась голова, а Матвей охотно делал это за него.
Капитан увидел его в рубке, сказал недовольно:
— Это что у нас, новый навигатор?
— Это трюмный, Виктор Евстигнеевич, — сказал Дима, — в ученики записался, хочет радистом стать.
— Понятно, — сказал капитан, — это тот самый простачок, что лазит за вас на мачту? Прекращайте, Воронков, эту эксплуатацию.
— Никто меня не эксплуатирует, — вмешался Матвей.
— Слышу чей-то незнакомый голос, — сказал капитан и вышел из рубки.
— Ты его не бойся, — сказал Дима, — он пошутить любит, а так мужик ничего. У него даже орден есть, в прошлом году он так молотил, что будь здоров!
Днем после обеда гидроакустик спал, и Матвей уходил в цех, в машину. Он помогал второму механику делать замеры зазоров, таскал ведрами масло для гидравлики наладчику, возился с настройкой весов. Скоро он перезнакомился со всеми.
— Помощничек, привет! — кричали ему.
— Заходи, друг, работа есть!
— Матвей, пошли лебедку разбирать.
Счастливые дни Матвея и несчастливые дни всей команды длились недолго, подошла из Риги быстроходная база «Буря» и начала принимать рыбу. Все, что уложил в трюме Матвей со своим сменщиком за месяц, надо было перегрузить за два дня. Трюмы открыли, туда полезли матросы, кидали коробки, укладывали на площадку, кричали лебедчику:
— Вира, ты что, заснул там, начальник?
На плавбазе «Буря» привезли письма и газеты. Матвей тоже получил письмо, писала младшая сестра Ольга:
«…а еще мама говорит, что сама хотела бы пойти с тобой в море на твоем судне, хоть поварихой, что она готовила бы тебе, а то, наверное, ты похудел. Говорит, что не нужен этот твой заработок, лишь бы возвращался скорей живой и здоровый. А я нынче на сенокосе в «Заречном» работала, и в день по три рубля вышло. Наташка все про тебя расспрашивала, как тебе в море писать, и все не верит, что письмо в море на корабль привезут…»
После дней, проведенных в ожидании базы, работа в трюме показалась Матвею бессмысленной. Он ходил с коробами нехотя, швырял их как попало и злился сам на себя за то, что согласился пойти в трюмные. «Здесь хоть помри, — думал он, — никто не узнает, пока короба не завалят лоток. Все время один, что я, не человек, что ли? За месяц только Васильевич ко мне спустился и то поговорил пять минут и бежать — холодно».
Вспомнилась песня, которую он слышал по судовой трансляции. «Надоел мороз одиночества…» — пела тонким голосом певица. Как будто про него — «мороз одиночества»! Хоть бы трансляцию сюда провели. В век электроники таскать короба?
Хорошо бы трюмного роботом заменить, только управляй из рубки, нажал на кнопку — лапа ящик схватила, подняла на транспортер-укладчик.
Впрочем, черт с ним, ящики не тяжелые Только почему один, все время один? Ни у кого ничего не спросишь, ничего не узнаешь, рейс пройдет, а чему научился? Десять шагов с ящиком, десять бегом назад, карася — налево, зубана — направо, филе — в самый угол. Матвей не замечал, как начинал разговаривать сам с собой, потом с рыбой, замороженной в брикетах. Часов у него не было, и он не знал, когда кончится смена, угадать редко удавалось. В трюме время застывало.
Восемь часов — смена могла тянуться утомительно долго. Сменщик Матвея, матрос Власов, часто опаздывал, он был опытный старый рыбак.
— Матрос Тимчук, — кричал он в лаз, — на прогревание!
Когда Матвей вылезал, Власов не сразу спускался в трюм, полчаса он сидел у лючины, пока ящики не образовывали затор.
Матвей переодевался, а Власов говорил:
— Благодарить ты меня должен, Мотя, ежедневно, потому что, если я не захочу тебя сменить, не приду, — и все! Замерзнешь ты. Я твой спаситель.
— А если я тебя не приду сменить? — ответил Матвей. — Что, дядя Леня, будешь делать?
— Я, брат, уже двадцать лет в море, время чую, сам вылезу, у меня внутри хронометр.
Матвей с трудом стаскивал валенки, сворачивал одежду в узел и не спеша брел наверх. Ему было приятно ступать босиком по теплым доскам палубного настила, и он с завистью смотрел на добытчиков, которые чинили трал и громко переговаривались.
Как-то после ужина Матвей не выдержал, пришел в каюту к рыбмастеру.
— Не могу я больше в трюме, Васильевич, тоска меня съела.
— Вы что же это? Сговорились? Не могу… а кого я, милый человек, в трюм поставлю. Ты в бригаде самый сильный. Брось, Тимчук, баловать, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Запарился, что ли?
— Да нет, Васильевич, — сказал Матвей, — сила во мне есть, я не устаю, просто тоскливо, тошно одному целый день в трюме.
— Распустил сопли. Наше дело — работать. За работу деньги платят, а не за общение. Иди, нечего хныкать, мне еще поспать надо. Выкинь, Тимчук, дурь из головы. Осталось всего четыре месяца!
Рыбмастер лег на койку, натянул одеяло до самого носа и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.
Судно двинулось к югу, стало жарче, духота размаривала, в каютах до предела включили кондиционирование, наслаждались холодом, по вечерам в томительные тропические ночи выходили на бак, смотрели на яркие и крупные незнакомые звезды.
— Ну вот, Тимчук, — сказал рыбмастер, когда вечером после ужина они стояли на баке. — Ты бежать хочешь из трюма, а тебе все завидуют, курорт там у тебя.
— Не в этом дело, Васильевич, с ума я сойду один, — сказал Матвей.
— Ну опять ты за свое, ты же комсомолец?
— Комсомолец.
— А порученное дело бросить хочешь.
Матвей решил потерпеть. Таская ящики, думал о локаторах, вспоминал стихи, брал с собой в трюм инструкции и радиосхемы, чтобы читать в свободные минуты. Он еще больше сдружился с гидроакустиком Димой. Дима приглашал его к себе в каюту и даже читал письма от жены, она была геологом. Но главное, Дима научил его настраивать эхолоты и обнадежил, что если не гидроакустик, то уж радист из него выйдет знатный.
Однажды Матвей увидел, что в трюм, осторожно переставляя ноги, спускается толстый закутанный человек. Матвей бросил короб и подошел к трапу. Это был инженер из лаборатории по научной организации труда.
Он появился на судне недавно, привезли его на шлюпке с другого траулера. Увидеть его можно было везде.
— Приветствую вас, молодой человек, в царстве холода! — произнес толстяк и протянул Матвею руку. Это было что-то новое, за руку на судне не здоровались, если восемьдесят раз в день руку подавать — надоест.
— Что, пришли посмотреть? — спросил Матвей.
— Да, молодой человек, надо познакомиться с вашей работой.
Инженер говорил долго, на вопросы отвечал охотно, от него Матвей узнал, что хочет инженер: попробовать уложить в трюме больше рыбы.
— Понимаете, — сказал гость, — если коробку укладывать на ребро или на основание — большая разница, вы имеете какую-то высоту трюма, положим, три метра, коробка по ширине — двести восемьдесят миллиметров, а по высоте — двести шестьдесят, поделите три метра на эти размеры — и вы узнаете, как вам лучше класть коробку, чтобы по высоте было больше рядов, а если вы сэкономите ряд по всему судну — это тонн пятнадцать.
Инженер вынул метр и стал мерить коробки, Матвей сосчитал ряды. «Как это мне в голову не пришло, — подумал он, — сколько времени базу ждали, а если бы раскладывать с толком, то еще место было и можно б работать».
— Если бы в углу кницы убрать, еще ряд, — сказал Матвей.
Инженер уже начал замерзать и топал ногами.
— Послушайте, а если рыбинсы убрать, смотрите, — сказал Матвей.
— Холодновато, — сказал инженер.
Матвею не хотелось, чтобы он уходил.
— Руки очень мерзнут, — сказал инженер.
— Так вот перчатки мои возьмите, я привык.
Но инженер уже пятился к трапу и плохо слышал, что говорил Матвей.
— Вы оденьтесь потеплее и приходите, — сказал Матвей.
— Обязательно, молодой человек, — сказал инженер уже у трапа.
Но ни в этот день, ни в другой он не пришел. Матвей взял у механиков рулетку, промерил все высоты, делил в уме четырехзначные цифры. И все ждал, когда же снова придет инженер, чтобы показать ему, как в трюме уложить короба, чтобы вошло как можно больше.
Через десять дней, так и не дождавшись инженера, Матвей нашел его в каюте.
Он приоткрыл глаза, увидел Матвея, привстал и сказал:
— Проходите, молодой человек. А я вот приболел, чертова печень, врачей обманул на отходе. Захотелось все своими руками пощупать, а сам вторую неделю мучаюсь.
— Что же вы так, — сказал Матвей, — у нас доктор толковый, враз вылечил бы!
Инженер вздохнул, накинул рубашку и спросил:
— Ну, а у тебя как?
Матвей показал ему свои расчеты, инженер оживился, взял карандаш, логарифмическую линейку, проверил, похлопал Матвея по плечу:
— Друг, дерзай, это знаешь как пригодится, это тысячи рублей экономии. Ты и в других трюмах промерь. Молодец, умеет, значит мой друг научно организовать труд!
Теперь Матвей спускался в трюм с блокнотом, рулеткой и логарифмической линейкой. Он рассказал о расчетах Васильевичу.
— Это правильно, — ответил Васильевич, — теперь не будешь проситься из трюма. А вообще-то ты поосторожней с инженером, знаю я их, намерят, а потом бах — нормы увеличат. У нас, помню, лет пять назад, тоже один такой с хронометром все бегал. А потом радиограмма пришла — по «разделанной» рыбе увеличить план. Когда его на базу переправляли в сетке, лебедчик сетку поднял, а назад не опускает:
— Нормы восстановишь, старые? А то за борт смайнаю. — Минут десять он его в воздухе держал. Тот кричит: «Жаловаться буду!»
— Не понимаю я, Васильевич, — сказал Матвей, — это же для пользы дела все.