Ночью мне снились полные тралы и тысячи рыбьих глаз, пялящихся сквозь ячею: крупные, блестящие, как металлические шайбы, — путассу, желтые выпученные — сайды, изумрудные квадраты — кошачьих акул; глаза, глаза — испуганные, выпяченные, вылезающие из орбит.
Вчера, когда мы пошли ужинать, рефмеханик Вася Кротов сказал:
— Капитан рвется к славе, первый раз поставили, вот ему и хочется сразу рекорда!
— Не шуми, — сказал стармех, — рыбу распугаешь.
Кончились штилевые дни, темная поверхность моря вздрагивает и перекатывается. Нескольких матросов в цехе укачало, но говорят, что это еще сносная болтанка и погода нас балует.
— Надо было на берегу думать, набрали сопляков, — бурчит старпом.
Я чувствую себя нормально, но мне много легче по сравнению с матросами, у которых работу сменяет сон, восемь через восемь — таков распорядок смен. Хорош бы я был, отстояв пару смен в цеху или в мукомолке, где пахнет так, что матросы все время закрывают люк, ведущий туда…
Вдобавок к качке у нас прорвало аммиак, аммиаком заполнены батареи морозильных камер, его испарение и дает холод для морозилок. Случилось это утром, в рыбцех прибежал машинист-холодильщик — огромный, в ватнике, покрытом инеем, в противогазе, он бежал по цеху тяжело, как будто плыл из последних сил.
Он сорвал противогаз и закричал:
— Парни, давай быстро из цеха! Аммиак прорвало!
И мы увидели, как синеватые пары аммиака заволакивают рыбцех и сизым туманом стелются по палубе. Матросы кинулись к единственному выходу, я тоже хотел рвануться туда, но увидел, что Антон движется в другую сторону, и, пока еще не соображая зачем, я начал пробираться к нему.
Защипало в носу, дышать становилось все труднее, буквально не продохнуть.
— Антон, куда ты? — крикнул я.
— Смотри слева за шнек, смотри, никого нет?
Я понял: он боится, что кто-нибудь останется в цехе. Я побрел за шнек, уже почти ничего не различая и с трудом продвигаясь вперед. Несколько раз я упал, наткнувшись на какие-то цепи, потом стал передвигаться вдоль борта.
С Антоном мы столкнулись уже у выхода, он волок молодого матроса. В коридоре тоже было не продохнуть, глаза слезились, с трудом мы добрались до трапа и здесь же у выхода сели прямо на палубу и дышали, широко открыв рот. Матрос пришел в себя, подполз к борту, судорожно вздрагивая, ухватился за леер, изо рта у него текла слюна.
— Ну, студент, понял, что такое аммиак? — крикнул ему Антон. И, повернувшись ко мне, сказал:
— Вот какой день дурной, Андреевич… Когда бы не машинист, кранты бы нам, хорошо, парень не растерялся — старый мариман.
По трапу вниз пробежали стармех, машинист и Вася Кротов, все они были в противогазах. Технолог и боцман пошли по нижним каютам проверять, не заснул ли кто-нибудь от аммиака. Утечку аммиака устранили быстро, но весь день в цеху еще стоял едкий запах.
Я надышался аммиака, к тому же качка все усиливалась, волны захлестывали палубу, и передвигался по судну неуверенно. Меня швыряло к переборкам, я спотыкался на трапах, все внутри то поднимало, то вдавливало.
Особенно я был осторожен в кают-компании, старался держаться ровнее, не разлить суп, чтобы не вызвать смех окружающих.
Ковров сказал:
— Инженер еще жив, более чем странно!
Я слышал, как он нашептывает что-то обо мне судовому врачу, светловолосой, крепко сбитой женщине, и та хихикает и краснеет.
— Начальничек вышел на промысел проветриться, подумал, что здесь райские кущи, — слышу я.
Откуда у него эта неприязнь? Что задело его? Не знаю. Возможно, с ним поступили несправедливо, но во всем этом можно разобраться — если не сейчас, то когда вернемся в порт.
Весь день говорили об аммиаке. Тучи сгущаются над моим рефом Васей Кротовым. Я понимаю: он не виноват — наоборот, он сделал все, что мог, но технолог, не забывший скандал в рыбцехе в первый день, сейчас усердствует:
— Угробил мне, реф, людей! Когда они теперь очухаются!
Вася молчит, но я чувствую, как весь он внутренне напряжен и сдерживает себя с трудом.
Вечером он сказал мне:
— Все из-за этих гибких шлангов оттайки! От холода они становятся хрупкими, как скорлупа! Не зря в конторе предлагал установить другое соединение.
Хорошо, что было темно и он не увидел, как я покраснел.
На следующий день мы подошли близко к соседним судам, так близко, что можно было даже без бинокля различить лица матросов. Совсем рядом — «Орехово», такой же траулер, как и наш, даже бортовой номер близкий. Я как бы увидел наше судно издали. Я смотрел, как «Орехово» переваливается с носа на корму, зарываясь в волне, и как проваливается вниз. На своем судне не чувствуешь, что так сильно качает, только море то отступает, то надвигается. Как-то там у них идет промысел? На совете капитанов по радио говорили, что не ладится с тралом.
— Это уж как пойдет! — говорит Антон. — Первый месяц всегда все наперекосяк!
Вышел из строя сушильный барабан мукомолки. Не ладится с морозилками. Стармех прислал нам на помощь ремонтного механика Сеню, пухловатого, курчавого коротышку, мастера на все руки. Пока ждали, когда выйдет весь пар из сушилки, он сел на мешки с мукой и закурил, рядом с ним дремал наш мукомол Силыч. Огромный живот мукомола торчал из-за мешков. Силыч, говорят, раньше ходил штурманом на СРТ, потом работал бухгалтером, толку от него никакого, и Антон, в самом начале рейса осознав это, все делает в мукомолке сам, а Силыч привык к этому и принял как должное.
Сеня докурил сигарету, смачно сплюнул сквозь зубы и толкнул мукомола.
— Что сопишь? — сказал он. — Сейчас полезешь в сушилку греть кости!
Силыч сделал вид, что не слышит, поднялся, пошел к мельнице и стал чистить решета. Сеня понял его маневр.
— В кусты?
— Пожалуйста, могу не чистить, — сказал Силыч.
— Отстань от него, пусть хоть там копается, — сказал Антон.
Силыч присел рядом со мной и сказал:
— Бросьте вы, ребята, ну чего спешите, пусть остынет хорошенько.
Сеня теребил свой кривой нос и соображал, с чего начать работу. Волосы у него вились мелкими завитушками и спрятанные за пухлыми щеками глаза улыбались.
— Эх, научу я тебя сегодня работать, — сказал Сеня мукомолу. — А ну, бегом за домкратом!
— Зря вы на него так, — сказал я. — Ему здесь достается с мешками, вот тельфер надо было бы сюда.
— Обойдется без тельфера, — сказал Сеня, — живот поменьше станет.
Мукомол вернулся без домкрата, пришлось идти Антону. Сеня открыл сушилку и буквально силой загнал туда мукомола, из сушилки пахло так, что дышать было невозможно. Нам пришлось лазать туда по очереди. После обеда я опять спустился в мукомолку. Силыч дремал в углу на кипах джутовых мешков. Услышав, как я грохочу по трапу, он приоткрыл глаза.
— С непривычки тяжело, — сказал он, приподнимаясь.
— Зря мукомолом пошли, — сказал я.
— Больше некем, — ответил он, — пробовал на берегу осесть. Две дочки подросли. Жена мечется, запасы морские кончились, то нужно, это нужно, вот упросил через старых корешей, чтоб взяли. Следующий рейс наладчиком обещали устроить — проще будет.
Со стороны трюма бесшумно подошел Антон, сел на ступеньки, не выдержал:
— Вот черти лысые! Думают, наладчиком просто, как диплома нет или в чем не петрит — сразу наладчиком. А я, прежде чем наладчиком стать, десять лет в море без передыха. Рыбьим духом от меня так перло, что жена нос затыкала. А ты, Силыч, сразу в наладчики! Губа не дура!
Прибежал Сеня, запыхался, почти скатился по трапу, закричал:
— Я думал — опоздал! Думал, вы уже вкалываете, а вы все баланду травите.
Сеня у нас самый опытный, хотя старше нас на каких-нибудь пять лет. Мы с Антоном почти одногодки, но на вид ему можно дать лет тридцать пять.
Мы начали чинить транспортеры в чанах, и здесь наш Силыч совсем сдал.
Сеня работал играючи, варил с точностью до миллиметра и приговаривал: «Как у Проньки!»
В море надо многое уметь делать самому! Как наш ремонтный или как Антон. А я наставник и обязан все делать лучше, чем они.
Прошел всего месяц, но как далеко отодвинулась от меня контора, бумажная суета, согласования, заседания!
Здесь совещаются по радио и говорят предельно кратко.
Промсоветы проходят два раза в сутки: утренний совет в десять часов и вечерний — в семнадцать. Я стараюсь к этому времени быть в радиорубке. Сквозь гудение приборов, треск морзянки прорываются в эфир голоса капитанов соседних судов:
— Иду с тралом, косяки разрежены, через час начнем выбирать, как поняли? Прием.
— На приеме, слышу вас хорошо, к вам идет танкер «Орск», подготовьтесь. Прием.
— На приеме, давно ждем, выходим с ним на связь.
— Сто седьмой докладывает, дела складываются неплохо, за утро два трала по пятнадцать тонн.
— Сто седьмой, сообщите точнее ваши координаты, иду к вам. Прием.
Наш капитан сидит, поджав ноги, в руках трубка, ждет своей очереди. В эфире он немногословен.
— Нормально, — докладывает он, — тридцать пять тонн. На приеме.
Потом он передает микрофон мне.
— Товарищи старшие механики, у кого есть вопросы по технологическому оборудованию?
Эфир молчит, треск, шум, капитан зевает, наконец я слышу голос капитана-флагмана:
— Нормально, наставник, все нормально, совет заканчиваем! До вечера.
Наш радист нажимает рычаг, в рубке наступает тишина.
— Надо будет подойти к сто седьмому, — говорит Ковров.
Капитан молча смотрит на меня. Наверное, думает, что я напрасно торчу в радиорубке. Советы мои никому не нужны, на судах справляются сами.
Стармех говорит мне:
— Когда выходите в эфир, выступайте резче, не надо там всяких пожалуйста, товарищи, а то сразу видно — береговой человек.
На разгрузку мы вошли в бухту. Слева по борту виднелись голубой гористый берег и высокий маяк.
Мы подошли к плавбазе «Советская Родина». Стемнело, и плавбаза вся была освещена огнями. Около нее стояли под разгрузкой два БМРТ, несколько судов, ожидающих выгрузки, светились на горизонте. Мы бросили якорь. Было тихо, и команда отдыхала перед выгрузкой рыбы.