— Баз нет, хоть плачь, а каждый день мы должны давать плановые тонны вылова. Их никто нам не снимет. Как будем наверстывать? За всех приходится думать самому. Ковров все наперекор — обижен! Рефмеханик все пытается показать, что он умнее всех, химичит с холодом.
— Вы не правы, Викентий Борисович, — отозвался я, — по-моему, на команду грех обижаться.
Капитан с удивлением посмотрел на меня, как будто впервые заметил, что я сижу у него в каюте.
— В рефмеханике вы ошибаетесь, — сказал я.
— Мы должны быть с вами заодно во всем, — сказал капитан. — Поймите, надо мной висит ежедневный план, и я здесь как самый главный молоточек. Помните детскую сказку: один молоток ударяет по другому, а в результате получается мелодия. Каждый обязан вести свою мелодию, я должен дать план, чего бы мне это ни стоило. Вот так, наставник.
— План есть план, я понимаю вас, но всегда надо доверять людям, — сказал я.
Пришел старпом, он зашел без стука и еле стоял на ногах.
— Обошел все каюты, — сказал он запинаясь, — все спокойно. Укладываются спать.
— А где же вы так перебрали? — спросил капитан.
— Я совершенно нормально. Я, если хотите, могу отстоять вахту! Почему вы думаете, что я не могу?
Семеныч взял Коврова под руку и пошел его проводить.
Мы остались вдвоем с капитаном.
— Хорошо бы вам найти общий язык с Ковровым, обозлен он, вот и срывается.
— Я пробовал — бесполезно, — после некоторого молчания сказал капитан. — Обидно! Ведь все мы когда-то учились у него. Я, когда приехал сюда после училища, штурманом с ним ходил.
— Вы в каком году закончили училище? — спросил я.
Оказалось, что мы учились в Ленинграде, в одно и то же время.
Капитан оживился:
— Я ведь ваш институт прекрасно помню, нас еще в бассейн туда водили, это на Фонтанке, за Калинкиным мостом, сильный институт, я даже перейти туда хотел!
Уже светало, когда мы вышли из каюты, белеющее небо было усеяно крупными звездами, вокруг неподвижно застыли огни нашей рыбацкой флотилии. Стояла необычная тишина.
Праздники выбили меня из колеи, все шло обычно, буднично — качка, работа, я втянулся в общий ритм, выдержал, да, собственно, и оказалось все проще, чем представляешь это на берегу. И проще, и в чем-то глубже и сложнее. Все притерлось. И вот вдруг такая разрядка.
Следующую ночь я плохо спал и все время думал о Лене. Если бы можно было сейчас хоть на мгновение перенестись на берег! Как мне хотелось бы сейчас очутиться в своей квартире. Ночь, ветки вишневых деревьев колышутся в окне, тишина, я включаю настольную лампу. Лена спит, свернувшись клубком, длинные ноги поджаты к груди, золотистые волосы закрывают плечи, когда закрыты глаза, видишь, какие длинные у нее ресницы. Печка еще не остыла, и в комнате тепло, красные угольки светят сквозь щели печной дверцы. Я бы не стал ее будить, так просто посидел бы рядом в тишине.
Почему нельзя брать в рейс жен? Устроили бы такие семейные пароходы. Целых шесть месяцев! Я получил всего одну радиограмму от нее. Сам виноват, думал, что буду переходить с траулера на траулер, и сказал, что писать бесполезно. А может быть, письма есть, просто они кружат в морях на плавбазах, которые не встречаются нам.
Скоро лето. Мы собирались в Карпаты. Где будет Лена? Наверное, уйдет с туристами на Селигер, лодки, костры, волоком по древним путям — все время рядом земля!
Но почему нет писем? Антон получил уже два. Семенычу прислали даже бобину с записью. Теперь по вечерам он включает магнитофон и разговаривает с женой и дочками. Как я не догадался взять ленту, где Лена читает стихи!
…В рассветной дымке мы увидели силуэт «Актюбинска». Долгожданная база шла нам навстречу, сотрясая воздух надрывными гудками. Чайки не хотели покидать нас, задыхаясь от ветра, они летели наперегонки с судном. База медленно разворачивалась к нам левым бортом, с которого свисали гирлянды кранцев.
Встреча с плавбазой — всегда событие. Эти встречи встают на пути как вехи, вносят что-то новое в однообразную водную равнину, знакомят с другими людьми. На базах — наша почта, вести из дома, свежие газеты, новые кинофильмы. И время на судне отчитывается от груза до груза, от базы до базы. И всегда жадно глядишь на чужое судно: а вдруг повезет, и там, на борту, твой знакомый или даже друг, и вы сумеете встретиться, посидеть пару часов вместе и поговорить.
Пошел в рубку, чтобы узнать, когда получат почту с базы. Я надеялся, что Лена догадается, что я никуда не перехожу с «Ямала».
В рубке разговаривали на повышенных тонах Вася Кротов и технолог. Капитан смотрел на палубу, повернувшись к ним спиной, «дед» ковырял спичкой в зубах.
— Почему рыба сырая? Почему? Смотрите, сколько вторым сортом! — кричал Федотыч. Он наскакивал на Кротова, как молодой петух.
Вася сидел на выступе у приборов в своей излюбленной позе, подобрав ноги под себя.
— Рыба — не мое дело, — сказал он, — мое дело — холод, у меня минус сорок. Это твое дело — рыба, Федотыч!
— За рыбу мы все получаем, только за рыбу, без денег хочешь вернуться. Всех без заработка оставить! — Технолог выругался и сплюнул.
— Без эмоций, — сказал капитан, не поворачиваясь.
— К черту, — сказал Вася, — соберу чемодан — и на базу, надоело мне все это! Сегодня же подам рапорт!
— Мотай, чем быстрее, тем лучше, — сказал технолог.
Последнее время отношения у них становились все хуже. Технолог считает, что Вася Кротов не включает все компрессоры и поэтому рыба не замораживается. Но дело в том, что в цехе просто, чтобы быстрее закончить рыбу, особенно в ночных сменах, стараются уменьшить цикл, ставят минимальное время заморозки, быстро пропускают рыбу через морозилки — вот и результат. Здесь-то и нужен технолог, но ночью его и тифоном не разбудишь.
— Ну, что ты завелся, — сказал я Васе Кротову, — объясни, что надо ставить нормальный цикл!
— Зачем я буду дураку объяснять! Привык на «ура» брать!
Я понимал, что технолог не прав, что сейчас он хочет оградить себя перед капитаном на случай, если рыба не будет сдана первым сортом.
Технолог вышел из рубки и позвал лебедчиков, он решил еще раз переправиться на базу, чтобы договориться о сортности; загудела лебедка, и сетка повисла в воздухе, потом ее подтянули к базе, и технолог ловко спрыгнул на палубу «Актюбинска».
— Учтите, — сказал капитан, обращаясь к Васе Кротову, — если будут вторые сорта — накажу обоих. И без истерик, здесь не детский сад!
Потом он отдал распоряжение вахтенному и быстро спустился по трапу.
Почту, полученную на плавбазе, раздавал первый помощник. Я играл в шахматы с радистом, который носил привычное прозвище всех радистов маркони. Радист получил сразу пять писем от жены. Он был женат недавно, и это была их первая разлука. В этот вечер, воодушевленный и радостный, он обыграл меня. Боцман ходил по судну и рассказывал, как все было, при этом он повторял: «Маркони просто нельзя было узнать, такая комбинация, мысль вперед на целых пять ходов!»
Мне не хотелось верить, что писем нет, и перед сном я зашел к первому помощнику, каюты наши были рядом. Он сидел, зарывшись в свежие газеты, вся его каюта была завалена газетами и журналами. На столе стояла раскрытая посылка.
— К сожалению, вам ничего нет, — сказал он, — просто письма не попали на эту базу, а, наверное, ушли на другую, так что в следующий раз получите двойную дозу. Вот дочка прислала грецкие орехи — угощайтесь!
И он пододвинул мне горсть орехов и маленькие никелированные щипцы. Откуда он мог их достать, я так и не понял, хотя знал, что у него есть все на любой случай жизни. Но как он мог предусмотреть, что дочка пришлет орехи?
Что-то мне нравится в нем. Наверное, прямота, работоспособность и четкость, присущая почти всем офицерам в отставке.
Владимир Иванович любит, чтобы люди подчинялись беспрекословно, но это не всегда получается на траулере. Во всем он любит строгий порядок. Он все воспринимает серьезно и настороженно. Но что главное в нем — это кристальная чистота.
Мы сидим в каюте и ждем, когда закипит кофе в кофеварке, с которой Владимир Иванович не расстается в рейсах. Кофеварка пыхтит, изрыгает белый пар. Аромат кофе наполняет каюту.
Разговор переходит на сегодняшний случай со сдачей рыбы. Владимир Иванович согласен со мной, что технолог перегибает.
— Нужен контроль, — говорит он, — нужно следить за циклом.
— А к рефу нужен подход, совсем взвинтили парня, — говорю я.
Здесь Владимир Иванович не согласен.
— Прежде всего, надо жить в коллективе, — говорит он, — но действительно бывают люди не очень уживчивые. Возьмите нашего боцмана, ведь в принципе он не моряк, тоска его в море выгнала, с женой эти истории, это не боцман, хотя он человек хозяйственный. А ведь сколько в нем энергии, стоит только зажечь. И самодеятельность, и радиогазета — все его рук дело, но нет в человеке самодисциплины. Что такое приказ, не понимает.
— Владимир Иванович, не всегда действует приказ, нужны убеждения.
— Я для этого и работаю здесь, — он наливает еще чашку кофе и достает коричневую трубку. — И работа, уверяю вас, не мед, как думают некоторые. Представьте, с Ковровым я говорить не могу. Хотя мы и ровесники, и воевали, но он ничего не понял, он не сумел сделать выводы. Во флоте идет замена. По старинке уже никто не работает.
Мы выходим на палубу покурить перед сном на свежем воздухе. Грохочут тросы. Гудят суда на прощание. Мы медленно и плавно уходим в ночь. Владимир Иванович разговорился, он вспоминает войну, десант под Керчью… Я молча слушаю его.
Утром, часов в шесть, над морем стоял сплошной туман. Вода дымилась. Загудели лебедки, судно задрожало и приостановилось. Начали выбирать трал. Он был большой, брали его двумя гинь-лебедками. Туман рассеялся, и бледное пятно солнца проступило в небе.
Нам повезло: в трале полно карася, без всякого прилова. Карася надо морозить обезглавленного, расценки на него хорошие, и настроение у всех поднялось.