А от одного из строений уже шустро семенил невысокий жилистый старик, в бараньей шапке и меховой безрукавке.
– Тю, та чи Петро?! – залучился он морщинами, приблизившись к мотоциклу.
– Я, я дед, – приобнял хуторянина внук. – С фронтовым другом.
– Друг, цэ добрэ, – цепко тряхнул гостю руку старик. – Я Богдан Захарович. А тэбэ як величать, хлопчэ?
– Дмитрий, – прогудел сверху тот. – Красиво у вас тут. И Днепр рядом.
– Точно – разгладил седые усы старик. – Так чого мы стоимо? Будь ласка до хаты.
– Мы тут тебе гостинцев привезли, – поставил у мотоцикла Петро бочонок и сумку, а Дим вручил деду три флакона одеколона.
– Ну всэ, – лукаво сощурил тот глаза. – Кэросин з тютюном есть, а до ных одеколон. Можна жэнытысь.
– Какие твои года, дидусь, – подмигнул Диму внук, после чего все взяли вещи и, оживленно переговариваясь, пошли к хате.
Миновав сенцы, увешанные связками сухих трав, где Петро оставил бочонок, они вошли сквозь низкую, обитую мешковиной дверь и оказались в кухне. Слева высилась груба с лежанкой, затянутой ситцевой занавеской, у окна стоял стол с угловыми лавками, а в простенке буфет и жестяной умывальник. Из кухни два проема вели в смежные комнаты.
– Так, козаки, вы покы раздягайтэсь, а я до коморы[125], – взял с полки расписной глечик[126] дед, после чего вышел.
Вскоре он вернулся с ним, небольшим полотняным свертком, а также стеклянной бутылью, заткнутой кукурузным початком.
– Оцэ мэд, трошки сала, а ще грушова горилка, – бережно водрузил все на стол и направился к буфету.
Оттуда извлек хлеб, три миски, остро отточенный немецкий штык-нож и деревянные ложки.
– А ты, Пэтро, вынь из грубы чугунок, – нарезая хлеб и сало, приказал внуку. – У мэнэ там юшка з пэчэрыцями[127] упривае.
Когда хлеб с салом были нарезаны, а в мисках задымилась исходящая дразнящим ароматом «юшка», Богдан Захарович налил всем сидящим за столом грушовки.
– Ну, будьмо! – коротко сказал он и первым опрокинул под усы чарку.
– Ху! – словно боженька голыми ножками по душе пробежал, – выдохнув, бросил в рот пластинку сала Петька. – Давай, Димыч, попробуй, это от лесного кабанчика осталось.
– Нэпогыный був, – наполнил по второй дед Богдан, – ну, а зараз пид юшку.
Суп был необычайно вкусен и приправлен травами.
– Так вы что, сами хозяйничаете? – опорожнив вторую миску, поинтересовался Дим у хозяина.
– Чому сам? – налил в глиняную плошку темного меда дед. – З вэсны до осини дочка та онукы допомагають. Бабка два года як помэрла, царство ей небесное.
– Выходит, ты у матери не один? – взглянул на Петра Дим.
– Есть еще старшая сестра, живет в соседнем районе.
После третей пили Димкин плиточный чай с медом, слушая, как за печью трещит сверчок, и в одной из комнат тикают ходики.
– Ну што, выйдэм на двир перекурымо? – сказал дед Богдан, когда гости подкрепились.
– Точно, нужно освежиться, – кивнул Петро. – Крепкая Захарыч у тебя грушовка.
Чуть позже все трое сидели у дома на присьбе, внук с дедом курили, а Дим почесывал за ухом подошедшего к нему Черта. Пес глядел на него янтарными глазами и вилял хвостом. Нравилось.
– Ото ж надо! – пыхнув дымом из вишневой трубочки, удивленно покачал головой дед Богдан. – Вин у мэнэ злый як чорт, а до тэбэ ластыться.
– Собака чует хорошо человека, – со знанием дела сказал Петька.
– То так, – философски изрек хозяин.
Потом внук рассказал деду о побратиме и что с ними случилось в Венгрии, со всеми вытекающими подробностями, а Богдан Захарович молча выслушал.
– Я сам був солдатом, – сказал он. – А щэ Суворов казав «Сам погибай а товарища выручай». Зоставайся, Дмитро. Скикы трэба.
Вечером, когда край неба стал темнеть, Петька тронулся в обратный путь на мотоцикле. Об этом друзья договорились накануне.
Объяснить появление «железного коня» было просто. Мол, купил у заехавшего друга за полцены. Трофейные мотоциклы и авто у населения после войны не были редкостью.
У Дима же начался очередной этап жизни. В лесном хуторе.
С дедом Богданом они быстро сошлись характерами, а Черт не чаял в постояльце души, поскольку по утрам тот шутливо возился с ним, что здоровенному волкодаву весьма нравилось.
День у хуторян начинался с хозяйственных забот, и не знавший куда девать силы Дим с удовольствием трудился на свежем воздухе. Вместе с хозяином он вставал ни свет ни заря и, прихватив ведра, вместе с кобелем отправлялся по стежке к недалекому роднику за хутором. Тот журчал студеной водой сразу на опушке, у старого с расщепленной верхушкой осокоря[128], вытекая из обложенной замшелыми камнями выемки. У родника старшина умывался по пояс, растираясь холщовым рушником, после чего набирал воду. Сначала он наполнял ею дубовую кадку на кухне в доме, а потом относил пару ведер в хлев корове.
Хозяин в это время растапливал печь и готовил завтрак. После него дед Богдан доил и обихаживал буренку, а Дим таскал из лесу сухостой, заготавливая дрова и складывая их в поленницу.
Вместе они обложили дерном зимник, где у старика стояли снятые с луга пчелиные долбенки[129] и перенесли с лесных полян заготовленное на зиму сено. А по вечерам, в тепло натопленной хате, при свете керосиновой лампы бывший унтер рассказывал постояльцу о старине и ее людях.
Как и дед Дима по линии отца – Оверко, умерший перед войной, Богдан Захарович был козацкого роду.
Начал службу при Александре III в пехотном полку под Тулой, где фамилию Мороз ему заменили на «Морозов», побывал на двух войнах, а в середине 20-х с семьей вернулся на родину и зажил крестьянским хозяйством. А еще увлекся историей Запорожской сечи.
Дима весьма удивил имевшийся у деда трехтомник «Истории запорожских козаков» академика Яворницкого.
– Откуда это у вас, Богдан Захарович? – спросил он, с интересом разглядывая имевшиеся там иллюстрации.
– Дмытро Ивановыч подарував, – разгладил усы старик. – Я був з ным лично знайомый.
И рассказал, что познакомился с известным в стране историком, писателем и этнографом, когда тот приезжал на археологические изыскания в эти места, подолгу общаясь с населением.
– Мий батько показав йому дэкилька курганив у нашому райони, а я з хлопцями допомиг у розкопах.
– Ну и как? Нашли что-нибудь интересное?
– А як жэ, – пыхнул трубочкой дед. – Знайшлы у двох. Козацьки могылы. У пэршому була дубова труна, майжэ цила. В ний кистяк здоровэзнои людыны. З пэрначем[130], при шабли и пистолях. А в ногах запэчатана чэтвэрть с напысом «Козацька оковыта[131]», та маленька пляшка з другым – «Москальский мэрзавчик».
– Ну?! – удивился Дим. – Такого быть не может!
– Щэ як може, – зачмокал трубкой дед. – Дмытро Ивановыч нам розповив, що знаходыв оковыту и у другых курганах. А потим я був у нього в музее в Днипропэтровську, и всэ бачив своимы очыма. И даже зробыв запыс у книзи.
– Что за книга?
– Ну, для тех хто його посещав. Там бував цар Микола, генерал Шкуро и дажэ батька Махно Нэстор Ивановыч. В Гражданську. Про нього Дмытро Иванович повидав мэни занимательную историю. Ось послухай. Колы Махно заняв Днипропэтровськ, мисто тоди звалось Екатеринослав, його хлопци хотилы пограбуваты музэй, та батько нэ дав. Дуже сподобався. А щэ вин побачыв сэрэд экспонатив «Козацьку оковыту» и забажав покуштувать ту горилку. Яворныцькый подарував отаману одну, а той выдав музэю охоронну грамоту.
– Да-а, – протянул Дим. – Молодец батька.
– Вэлика була людына, – вздохнул дед Богдан. – Цэ потим з нього зробылы бандита.
С этого вечера по ночам Дим стал читать «историю». В одну из таких ночей, на субботу, выпал первый снег, а вместе с ним поутру нагрянул Петька.
– Ну, как вы тут без меня? – внеся с собой морозный запах, весело спросил он с порога. – Не заскучали?
– А чого нам скучать? – принимая от внука кожушок, повесил его на шпичку старик. – Удвох веселее.
– Точно, – сказал Дим, – пожимая другу руку.
– Ну, тогда айда со мной, – снова открыл дверь Петька.
Потом они внесли в дом два туго набитых мешка и фанерный ящик.
– Тут для вас кое-что на зиму, – перехватив недоумевающий взгляд деда, сказал внук. – Димыч заказал, а я купил в области на базаре. В мешках гречка и мука, а в чемодане сало, чай и сахар.
– Зря цэ ты, Дмытро, – обиделся старик. – Чи я ничого нэ маю?
– Ничего, Богдан Захарович, – тепло взглянул на него Дим. – Лишнее не помешает.
– И то правда, – согласился хозяин – Запас кармана нэ тянэ. – Ты дома поснидав? – обратился он к Петру.
– Ага. Умял макитру галушек.
– Ну, тоди пэрэкуры, а потим затопым баню.
– Баня это хорошо, – шутливо почесался Петро. – Не то, что дома в корыте.
Из Тулы, кроме семьи, старый солдат привез смешанный разговор, который впоследствии стали именовать «суржик», а также неистребимую любовь к русской бане. И такая на хуторе имелась. На задах усадьбы. Рубленная из осины, с вмурованным в каменку котлом, широким полком и двумя лавками. Чуть позже все занялись приготовлениями.
Дим, кликнув Черта, отправился к роднику за водой, Петька, набрав из поленницы березовых дров, пошел растоплять каменку, а дед полез на чердак за вениками.
Пока баня набирала жар и в котле грелась вода, Петька рассказал последние новости. К ним относились выступление Сталина по радио об итогах войны с Японией и присоединении к СССР Южного Сахалина и Курил, а также возвращение в село еще одного фронтовика и двух девушек, ранее угнанных в Германию.
– У одной чахотка, а вторая с прижитым от немца дитем, – завершил сообщение Петька.