– Да так, – пожал плечами старшина. – Просто интересно.
Зима пролетела незаметно.
В марте ударила оттепель, и начали таять снега, окружавшие хутор леса потемнели, а одним утром со стороны Днепра донесся едва слышный гул – там начался ледоход.
– Ну, ось и пэрэзымувалы, – перекрестился на него дед Богдан. А Дим с удовольствием принюхался. Пахнуло морем.
Апрель оказался ранним, вокруг все зазеленело, а в небе появились стаи птиц, летящие к речной пойме. В это время в душе старшины возникло смутное беспокойство – что делать дальше? За годы войны подолгу оставаться на одном месте он не привык, а сидеть на шее у Петькиной семьи не собирался. Действия определил случай, а потом все завертелось как в калейдоскопе.
Как-то в полдень, возвращаясь с утренней зорьки с тремя подвешенными к поясу утками, Дим увидел стоящую у дома заседланную лошадь.
– Не Петькина, – насторожился он, входя на усадьбу.
В хате, вместе с дедом Богданом, оказался средних лет бородатый человек, назвавшийся егерем из лесхоза.
– Так значить заихалы погостыть у наши миста? – поинтересовался он, ощупывая Дима глазами.
– Заехал, – ответил тот, сняв с плеча ружье и вешая его на стену.
– А сами звидкыля будете?
– Из Баку.
– Гм, – недоверчиво хмыкнул бородач. – Далэкувато.
– Та чого ты прыстав до людыны, Грыць? – вмешался хозяин. – Я ж тоби казав, цэ фронтовый друг Пэтра. Заихав навестить. Што непонятно?
– Та ни, цэ я так, – нахлобучив шапку, поднялся с лавки егерь. – Прощавайте, поиду дальше.
– Чорты його прынэслы, – проводил взглядом в окошко удаляющегося гостя дед Богдан. – Погана людына.
– В смысле?
– Усю окупацию ховався по хуторам. А колы повэрнулысь наши, занэмиг. И видкрутывся вид фронту.
– Ясно, – нахмурился Дим. – Чувствую, сообщит про меня куда надо.
– А цэ вряд ли, – стал набивать трубку старик. – Вин живэ як бирюк[134]. Тыхо.
После этой встречи Дим принял окончательное решение – уходить. И чем быстрее, тем лучше.
Когда в очередное воскресенье хутор на забрызганном грязью мотоцикле навестил Петька, Дим отвел его в сторону и рассказал все, а тот молча выслушал.
– Не бери в голову, – сжал кулаки. – Я щас съзжу к этому хмырю и поговорю. Будет молчать как рыба.
– Да нет, Петь, не надо, – положив руку другу на плечо, сказал Дим. – Погостил я у вас изрядно, пора и честь знать.
– А я сказал оставайся, – засопел носом Петро. – Если он, гад, что вякнет, шлепну! Ты меня знаешь!
– А ты меня, – наклонившись к нему, сузил глаза Дим. – Один раз по дури влипли, хватит. Так что – ша! Ты меня понял?
Побратим молчал.
– Я спрашиваю, понял?
– Да, – дернул кадыком Петька, повесив голову. – И куда же ты дальше?
– Не пропаду, – криво улыбнулся старшина. – Россия большая.
Потом обо всем сообщили деду (он было тоже стал препираться), но Дим ласково его приобнял:
– Так надо, Богдан Захарович.
Когда шар солнца наполовину скрылся за синеющими у кромки неба лесами, Дим с вещмешком за плечами, а с ним Морозовы и Черт, вышли за хутор. Там старшина крепко пожал руку Петру, деда Богдана расцеловал в обе щеки, а Черта потрепал по загривку. Все трое долго смотрели ему вслед. Пока не скрылся.
К Синельниково, по буеракам, Дим вышел спустя три часа и прислушался. Где-то у окраинных домов в сиреневых сумерках взлаивали собаки, за ними, чуть справа, изредка раздавались паровозные гудки. Поддернув сидор, старшина зашагал на их голос и вскоре вышел к железнодорожному узлу. Он змеился переплетением путей, чернел пакгаузами на платформах и светился фонарями вокзала. Несмотря на поздний час, жизнь там шла полным ходом. На перроне бурлила людская толпа (шла посадка на поезд), на второй путь прибывал второй состав, о чем гнусаво вещал голос из репродуктора.
– Слышь, браток, а куда этот состав? – обратился Дим к проходящему железнодорожнику в замасленной спецовке и с молотком обходчика.
– Известно куда, в Бердянск, – бросил тот на ходу, удаляясь.
«Так, это на Азовском море», – щелкнуло в голове, и старшина принял решение.
Спустя несколько минут он смешался со штурмующими вагоны, работая локтями, пробился к одному и под вопли прижатой к стенке тамбура проводницы был внесен внутрь, в холодный полумрак.
Переругиваясь и толкаясь, счастливцы занимали места на полках, пихали туда узлы с чемоданами, а пассажиры все прибывали.
В самом конце вагона наметанный глаз Дима заметил пустую багажную полку, он сразу же метнул туда вещмешок, а затем, встав на край нижней, ловко забрался в нишу. Потом устроил мешок в головах и с удовольствием вытянул ноги. Между тем гвалт в вагоне понемногу затихал, в воздухе поплыл запах махорки.
– Скориш бы видправлялы, – беспокойно сказал снизу женский голос. – У мэнэ билета нэмае.
– А у кого он есть, тетка? – рассмеялся мужской. – Я у кассы сутки простоял, голый номер.
– Щас уся страна на колесах, – ввязался хриплый бас. – Демобилизация и опять же многие возвращаются с эвакуации.
– Да, Содом и Гоморра, – вздохнул кто-то от противоположного окна.
– А ты нэ выражайся! – тут же осадила его тетка.
Под эти разговоры Дим задремал (сказалась прогулка на свежем воздухе), потом сквозь сон услышал, как паровоз дал гудок и поезд тронулся.
Когда он проснулся, поезд стоял на полустанке. В вагоне была духота, слышались храп и сонное бормотанье, за мутным стеклом в небе висела луна. Желтая и большая.
Потом в начале вагона хлопнула дверь и кто-то, сопя, пробежал в другой, затем где-то раздался крик «Проверка билетов и документов!»
Дим насторожился. Встречаться с контролерами было не резон, и, прихватив мешок, он спрыгнул с полки. Дернув на себя дверь, прошел в тамбур, там у второй открытой двери смолил козью ножку какой-то мужик. Дим оттер того плечом в сторону и соскочил на насыпь. В стороне, метрах в ста, виднелась окраина какого-то села, и старшина споро пошагал туда, удаляясь от состава.
Миновав первые хаты с плетнями и высокими осокорями, Дим оказался перед одноэтажным каменным домом с какой-то вывеской над козырьком двери и остановился.
– Кого шукаешь, хлопче? – вышел из ее тени старик в тулупе и с берданкой на плече, чем-то похожий на деда Передрея.
– Да вот, высадили с поезда, ехал без билета, – махнул в сторону исчезающего вдали состава Дим.
– Бываеть, – сказал, подойдя ближе старик. – А куды ихав?
– В Бердянск. Теперь придется добираться туда ногами.
– А навищо ногами? – зажав пальцем ноздрю, высморкался на траву дед. – Сьогодни нэдиля. Часив у пъять туды на базар поидуть наши селяны.
– И далеко до Бердянска?
– Вэрст двадцять з гаком. Так шо тэбэ довэзуть. Нэ сумливайся. А покы пишлы посыдымо. У ногах правды нету.
– Точно, – ответил Дим, и они направились к стене дома, это было сельпо[135], у которой лежал обрубок ствола дерева.
Старик оказался словоохотливым, время пролетело незаметно, а когда засерел рассвет, в нескольких местах села послышался скрип телег и конское ржанье. Вскоре одна телега показалась у сельпо, и сторож в сопровождении Дима направился к ней, поеживаясь от утренней прохлады.
– Здоров, Мыкола! – сказал приблизившись. – Бог на помощь.
– Здравствуй, дед Илько, – натянул вожжи хозяин. – А это кто с тобою?
– Видстав от поезда, – кивнул на Дима старик. – Фронтовик. Трэба пидвизты до миста.
– Ну, если надо, подвезу, в чем вопрос? Устраивайся рядом.
– Спасибо, – бросил сидор на телегу Дим, после чего опершись ногой на ось, уселся на поперечную доску рядом с возницей.
– Но, родной! – дернул тот вожжами, а Дим на прощание сказал: – Бывай, дедушка. Хорошего тебе здоровья.
Некоторое время ехали молча. Впереди и сзади смутно виднелись еще несколько телег. Потом, как водится, разговорились.
Оказалось, что Николай тоже был на фронте, вернулся домой в 44-м по ранению и теперь работал в колхозе электриком. На его вопрос, зачем Дим едет в Бердянск, тот ответил, что имеет намерение там поселиться и найти работу.
– А кто будешь по профессии?
– На войне шоферил и неплохо разбираюсь в технике.
– Тогда найдешь, – уверенно сказал Николай. – Шофера везде нужды, а тут к тому же и морской порт, работы до черта.
Небо между тем светлело, на востоке заалела заря, где-то в полях зациркала просянка.
– Красивые у вас места, – рассматривая окружающий пейзаж, сказал Дим.
– Ну да, – согласился Николай и подстегнул лошадь.
Город открылся с невысокого плоскогорья. Он располагался в заливе, между двумя выдающимися в море косами, с зелеными окраинами и россыпями частных домов в них, основным жилым массивом, промышленными предприятиями и портом.
На въезде Дим распрощался со спутником, сославшись на то, что ему надо навестить знакомого, а сойдя на землю, попытался вручить тому несколько денежных купюр.
– Обижаешь, – отвел его руку в сторону Николай. – Бывай, удачи. И телега загремела по булыжнику.
Свернув в росистый, с плакучими ивами переулок, старшина миновал его, вышел на длинную, с чередой глинобитных и каменных домов улицу, а с нее на другую, где остановился у колодца.
Пожилая женщина в длинной юбке и плисовой безрукавке переливала из дубовой бадьи в ведро искрящуюся хрусталем воду.
– Утро доброе, – обратился к ней Дим. – Можно напиться?
– Пей, – сказала женщина. – Вода у нас бесплатно.
Он сделал несколько крупных глотков и поставил бадью на сруб.
– Скажите, мамаша, а не сдает ли здесь кто-либо комнату? – утер рукавом губы.
– У нас нет, – последовал ответ. – Спроси на цыганском хуторе.
– А это где?
– В конце улицы, – махнула та рукой, – сразу за оврагом.
Поблагодарив тетку за воду, Дим зашагал в нужном направлении. За последним домом открылся неглубокий овраг с ручьем, который он перешел по кладке, а за ним вразброс пару десятков неказистых хат, окруженных покосившимися заборами. У одной, на грядках, копалась какая-то старуха, и Дим подошел к калитке.