В полумраке у стены белела разобранная кровать, в центре стоял круглый стол в окружении стульев, по углам высились шкаф с зеркалом и буфет на вычурных ножках. На его полках и в ящиках ничего ценного не обнаружилось, а вот в шкафу оказался целый гардероб, судя по всему ворованный. Здесь висели шубка из песца и норковое манто, кожаный мужской плащ, а также несколько добротных мужских и женских костюмов. Внизу стоял пустой фибровый чемодан, куда Дим определил то, что вместилось. Вслед за этим налетчик протер взятым здесь же платком все, за что брался, и ретировался из квартиры. Рассвет он встретил в своей хибаре.
Спустя несколько дней, загнав экспроприированное барыгам, Дим сидел в одной из рыночных забегаловок, пил пиво с сушками и размышлял о жизни. Он понимал, что понемногу становится бандитом, но выхода не находил.
«Может свалить за бугор? – думал он. – В Румынию или Болгарию. Но там все чужое».
Или сдаться властям? Этого не позволяли гордость и обиженное самолюбие.
– Да, куда ни кинь, всюду клин, – бормотнул старшина и хрустнул в руке сушкой. Затем допил пиво, сунул оборванному пацану, бродившему меж посетителей, мятый червонец и вышел наружу.
Приморский рынок жил своей жизнью. Вокруг бурлила разноголосая толпа, продавцы зазывали покупателей, где-то в порту гудел пароход, сверху лились потоки солнца. Полюбовавшись работой грузчиков, артистически перебрасывавших неподалеку гору полосатых арбузов и золотистых канталуп, Дим, паруся широченными клешами, неспешно двинулся к выходу с базара.
Его глаза привычно выхватывали из толпы спекулянтов и карманников, цветастых цыганок-гадалок и наперсточников, делавших свой «гешефт»[139], как говорили местные евреи.
Внезапно сбоку мелькнуло чем-то знакомое лицо, старшина остановился.
Метрах в трех от него среди снующего люда виднелась в ряду таких же дощатая будка, в которой работал сапожник.
– Не может быть, – прошептал Дим, и сердце учащенно забилось.
В просторном окошке, щуря узкие глаза и сжав губы, набивал подковку на сапог младший лейтенант Пак – его инструктор по парашютному батальону.
Словно чувствуя посторонний взгляд, мастер поднял голову, и его глаза округлились.
– Лейтенант! – рассекая плечом народ, бросился к будке старшина, и в следующее мгновение они тискали друг друга в объятиях.
– Димка, черт! – смахнул набежавшую слезу Пак. – Откуда? Каким ветром?
– Я, Сергей, – проглотил застрявший ком в горле бывший курсант. – Попутным.
– Так, мужик, на твои хромачи, – протянул сапоги заказчику лейтенант. – Сейчас закроюсь, и пойдем ко мне, – улыбнулся Диму.
Потом он исчез в полумраке будки, далее скрипнула дверь, и Пак появился перед Димом на тележке.
У него не было обеих ног. По колено.
– Как же это? – прошептал Дим, глядя сверху вниз. – А? Сережа.
– Так получилось, – нахмурился инвалид. – Могло быть хуже.
Далее, под его руководством, Дим опустил верхний щит и запер его на замок, а чуть позже шел рядом с гремящей по булыжникам тележкой. Сергей дымил зажатой в губах цигаркой и отталкивался от них двумя зажатыми в кулаках утюжками.
По дороге Дим заскочил в коммерческий магазин, где купил водки, колбасы и сыра, а потом они последовали дальше.
Домик Пака прятался в небольшом саду, на одной из припортовых улиц, мощеный плитняком двор сверху был затенен шпалерой винограда, а у веранды стояли накрытый клеенкой стол и две лавки.
– Зина! – громко крикнул Сергей, когда Дим затворил за ними дощатую калитку.
Из-за дома тут же выкатил лохматый щенок, а за ним из глубины сада показалась женщина с корзиной груш, худенькая и глазастая.
– Вот, встретил однополчанина! – радостно сказал Пак. – Вместе воевали в Крыму, в парашютном батальоне.
– Зинаида, – протянула руку женщина, подойдя ближе.
– Дмитрий, – осторожно пожал ее гость. – Ваш муж был одним из моих командиров.
– Ясно, по-доброму улыбнулась хозяйка. – Так чего стоим? Такое событие надо отметить.
– Гаф-ф! – заюлили у ее ног щенок, и все весело рассмеялись.
Несколько позже они сидели за празднично накрытым столом, где кроме того, что купил Дим, искрился графин красного домашнего вина, золотилась жареная камбала и исходил паром молодой вареный картофель. Здесь же стояла ваза бергамот[140], изумрудно сиял арбуз и блестел коричневой коркой хлеб, нарезанный крупными ломтями.
Как когда-то с Петей Морозовым, первый тост подняли за встречу, а вторым помянули друзей, не вернувшихся с фронта. Затем Сергей рассказал, что потерял ноги на подступах к Берлину, а в госпитале, где лежал, познакомился с Зинаидой.
– Лейтенант Круглова была моим лечащим врачом, – положил свою руку на руку жены. – Потом мы расписались и приехали сюда, на ее родину. Теперь Зина работает в больнице, а я чиню обувь.
Спустя час, извинившись, хозяйка покинула друзей (нужно было идти на ночное дежурство), а они остались за столом и продолжили беседу.
Сквозь листья винограда над головой дрожали солнечные блики, дневной зной спадал, откуда-то доносило звуки довоенного танго.
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится весёлая, звонкая даль…
– медово пел тоскующий голос, и оба задумались.
– Ну, а ты как живешь? – спросил Пак, когда мелодия растворилась в воздухе, и в очередной раз наполнил рюмки.
– Не особо, – вздохнул Дим, беря свою. – Давай, лейтенант, выпьем.
Они выпили, не чокаясь, после чего Пак закурил, а гость нахмурился.
– Я в бегах, – сказал, глядя в глаза хозяину. И рассказал тому все. Без утайки.
– Да-а, дела, – протянул Сергей, когда Дим закончил. – Что думаешь делать дальше?
– По правде говоря, еще не решил, – скрипнул лавкой старшина. – Но с повинной не пойду. Это точно.
– С повинной никак нельзя, – согласился Пак. – При таком раскладе. – И, погасив в блюдце папиросу, зажег вторую.
– Вот и я так думаю, – плеснул себе еще водки Дим, после чего выпил залпом.
Несколько минут оба молчали. Гость сидел, опустив голову, хозяин же плавал в клубах дыма, чем-то напоминая Будду.
– Все нужно изменить, – первым нарушил он молчание. – Начать жизнь с чистого листа и писать ее без ошибок.
– Как это с чистого листа? – поднял голову Дим. – Она же не тетрадь, не перепишешь.
– Я сказал «с чистого», – поднял вверх смуглый палец Сергей. И изложил свое видение вопроса.
По нему Диму надлежало обзавестись документами, а затем уехать в Сибирь или на Дальний Восток, где легализоваться.
– Там бескрайние просторы, – мечтательно прищурился Пак. – Крепкие и надежные люди. Среди них ты найдешь себя, а что было – останется в прошлом.
– Дальние страны, это по мне, – посветлел лицом Дим. – И хорошие люди тоже. Но как быть с документами?
– В этом я тебе помогу, – наклонившись к нему, заговорщицки сказал Сергей. – У меня земляк в паспортном столе милиции. Правда сволочь он еще та, но за деньги организует любой документ. Знаю точно.
– Деньги у меня есть, – сглотнул слюну Дим. – Восемь царских червонцев.
– Ну, от восьми его будет подташнивать, – шутливо изрек Пак. – А трех хватит за глаза. Остальные тебе пригодятся на новом месте.
Бывшие сослуживцы проговорили далеко за полночь, а потом Дим отправился домой, несмотря на уговоры приятеля остаться. При этом они условились встретиться через два дня, за это время Сергей обещал выяснить все точно.
Спустя назначенное время Дим заглянул к нему на работу. У будки стоял очередной клиент, Пак активно трудился.
– Привет, – возник он у окошка, когда выдав заказ, мастер освободился. – Бог в помощь.
– На бога надейся, а сам не плошай – протянул руку Сергей и улыбнулся. – Заходи, там открыто.
В полумраке будки пахло кожей, варом и сухим деревом.
– Значит так, – тихо сказал Пак, когда Дим материализовался рядом. – Все на мази. С тебя карточка три на четыре, новая фамилия с именем и три кругляшки. Фотография в переулке рядом с рынком, можешь сразу сняться, а установочные данные запишешь мне на бумажке.
– Когда все занести? – наклонился к нему Дим.
– Чем скорее, тем лучше.
Спустя десять минут он сидел перед объективом высящегося впереди на штативе фотоаппарата.
– Замрите, счас вылетит птичка! – с видом факира прокаркал седой еврей.
– Все. Сеанс окончен.
Сославшись на экстренность заказа и доплатив за срочность («факир» обещал сделать все за час), Дим вышел из ателье и поспешил домой.
Там, достав из тайника припрятанные червонцы, он отсчитал три, положил их в карман, а остальные вернул на место. После чего, вооружившись огрызком карандаша и клочком бумаги, присел к столу на шаткую табуретку.
«Вавилов Дмитрий Михайлович, 1920 года рождения, русский, уроженец деревни Гусево Тверской области», – написал он на клочке, изменив почерк.
Фамилию старшина взял дедушкину по линии мамы, имя оставил свое, отчество придумал. А о тверской деревне Гусево он читал в 44-м в армейской газете. Ее фашисты сожгли дотла. Вместе с жителями. Это врубилось в память и не забывалось.
На следующее утро Дим передал все Паку, а спустя три дня у себя дома тот вручил ему новенький, пахнущий типографской краской паспорт.
– Ну что? Обмоем мое второе рождение? – полюбовавшись фотографией и пролистав странички с водяными знаками, извлек из кармана бутылку водки, а из другого хомут «одесской» Дим.
– Обмоем, – кивнул Пак. – Только хозяйничай сам, Зина снова на дежурстве.
Вскоре они пили водку под виноградом, закусывая пахнущей чесноком колбасой с хлебом и вареной кукурузой. Неподалеку чавкал свой кусок зубками щенок, урча по-взрослому.
– А вот это тебе, Сереж, – сказал Дим, положив перед Паком на стол две монеты с профилем последнего царя. Тускло блеснувших на солнце.