— Товарищи адмиралы и генералы! Какое безобразие! Ведь тревога же была объявлена!..
Комиссар, конечно, был прав. На радость врагу запросто могли погибнуть восемь высших командиров флота, если бы снаряд во дворе упал на несколько десятков метров левее.
Шутками пытаясь скрыть свое смущение, мы разошлись…
Горести блокадных будней скрашивала людская дружба. Все кругом стали как-то мягче и внимательнее друг к другу. Каждый старался поделиться чем мог, выполнить просьбу, если представлялась какая-либо возможность. И, что особенно ценно, делалось это искренне, от души, без претензий на какое-либо возмещение или благодарность.
Под Новый год многие детские учреждения и лазареты обращались к ближайшим кораблям, стоявшим на Неве, звонили и к нам, в штаб и политотдел базы, с просьбой достать им елку. Тогда это было проблемой. В садах и парках рубить деревья строго запрещалось, а немногие леса находились в прифронтовой зоне. И все же елки для ребят и госпиталей мы, конечно, доставали. В Театре музыкальной комедии устроен был даже большой детский утренник с Дедом Морозом и концертом для ребят.
Да что говорить о детворе! Елка была у нас в каждой казарме, на каждом боевом корабле. От этой традиции отказаться никто не хотел. Везде происходили новогодние концерты, командиры кораблей поздравляли своих бойцов с Новым годом.
Я встречал 1942 год на елке у бойцов на плавбазе «Банга». Артисты музкомедии дали нам прекрасный концерт. Ровно в 0 часов 1 января все корабли отряда дали мощный залп из всех орудий по фашистским войскам переднего края…
Много грустных, а подчас трагикомических эпизодов, рисующих быт ленинградцев в блокаду, остались в памяти ее свидетелей. Так, однажды ко мне зашла жена моего приятеля, который вместе со своей частью оказался вне Ленинграда. Семья голодала. К великому огорчению, я ничем не мог помочь ей. Женщина устремила взгляд на мой большой старый портфель свиной кожи.
— Вы не можете мне его подарить? — смущенно спросила она.
Я, конечно, отдал портфель, хотя не сразу понял, на что он понадобился жене моего приятеля. А через несколько дней я получил в коробочке небольшой кусочек достаточно съедобного студня. К нему отдельно были приложены никелированные детали портфеля, как бы в доказательство того, что они не стали компонентами блокадного блюда…
Хорошая боевая дружба крепко цементировала всю большую семью балтийских моряков — начальников и подчиненных. Бросалось в глаза внимательное отношение матросов к офицерам. Любое приказание либо просьбу они старались выполнить возможно лучше и быстрее.
Со всех концов Большой земли в осажденный Ленинград шли полные любви и восхищения письма, телеграммы, приветствия. Были приняты все меры, чтобы увеличить завоз продовольствия через Ладожское озеро и по воздуху. Вся страна посылала нам посылки и продовольственные подарки. Жители Приморского края собрали и отправили из Владивостока в Ленинград целый эшелон — 900 тонн продовольственных и других подарков. Члены делегации побывали у наших летчиков, подводников и артиллеристов, посетили и Кронштадтскую крепость. В День Советской Армии и Военно-Морского Флота — 23 февраля 1942 года — я получил в подарок серебряный портсигар с надписью: «От трудящихся Приморского края героическому защитнику Ленинграда».
Спустя десять лет, будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, я за ужином среди друзей вынул этот портсигар, который берег, как самую дорогую реликвию, и предложил соседу папиросу. Было это тоже в День Советской Армии и Военно-Морского Флота. И вдруг мой сосед, председатель Приморского крайисполкома Д. Умняшкин, узнав портсигар, воскликнул:
— Э, да ведь эти портсигары мы закупили на средства трудящихся края! Я же их сам отправлял в Ленинград в сорок первом году…
Мой блокадный портсигар стал «героем» вечера, а мне пришлось еще раз вспомнить былое и горячо поблагодарить приморцев за их братскую заботу в те незабываемые дни.
Бои на льду
— Лыжня! Обнаружена лыжня!.. — с этими словами почти вбежал в мой кабинет начальник штаба контр-адмирал В. А. Петровский.
— В чем дело? Какая лыжня? Где? — удивился я.
— Вот смотрите, — встревоженно продолжал контр-адмирал, раскрыв передо мной рабочую карту. — Сегодня днем наш первый лыжный дозор, дойдя до Каменной банки, пошел к Морскому каналу и обнаружил вот здесь две свежие лыжни, уходящие прямо на Петергоф. Совершенно очевидно, что разведчики противника подходили к каналу…
Было над чем призадуматься.
Всего неделю назад, 13 ноября, затянуло льдом Невскую губу. Снега на ней почти не было, лишь слегка припорошило, а фашисты уже на лыжах…
С замерзанием залива образовался новый фронт — ледовый. Протяженность его — не менее 50 километров. Его оборона, конечно, требовала специальных сил и средств. Уже на второй день после того, как стали Нева и залив, Военный совет Ленфронта принял решение о создании особой организации — внутренней обороны города (ВОГ). В нее вошли отряды городской милиции, пожарные команды, стрелковые рабочие бригады, а также части Ленинградской военно-морской базы, всего до 37 тысяч бойцов. Город был разбит на шесть секторов обороны. Вся ледовая полоса, примыкавшая непосредственно к городу, входила в седьмой сектор. За его оборону отвечали войска внутренней обороны города, в том числе корабли и части военно-морской базы. Важнейшей задачей базы была оборона фарватера Морского канала от Ленинграда до Петергофа.
Силами, выделенными для внутренней и ледовой обороны города, командовал начальник гарнизона генерал-лейтенант Г. А. Степанов — опытный пограничник и прекрасный организатор. Я был назначен его заместителем по морской части.
— Здесь уж командуйте вы, адмирал, хоть море и замерзло, но все же это не земля… — шутил генерал, когда мы составляли с ним план зимней внутренней обороны Ленинграда.
И действительно, ледовый фронт имел свои особенности. Зима лютовала с первых же дней. На льду нельзя было держать войска, нельзя было строить для них землянки или окопы. Поэтому особое значение получила своевременная ледовая разведка подходов к городу со стороны моря, через лед. Дозоры на льду мы высылали не более как на три километра от города, а Морской канал обязаны были охранять до Петергофа. Это превышало 9-10 километров.
Объезжая части, выделенные для действий на льду, мы часто поминали недобрым словом и наш Осоавиахим и физкультурные организации страны. Как мало внимания уделяли они до войны массовой лыжной подготовке молодежи! Не чемпионы нам были нужны, а просто лыжники, способные твердо и уверенно ходить по снегу.
Таких было мало среди наших бойцов. Все наспех сформированные нами лыжные батальоны были поначалу просто учебными подразделениями. А противник уже вовсю ходил по льду на лыжах…
Флагманский руководитель физкультуры частей базы майор Фролов днем и ночью тренировал лыжников. Снегу на льду было мало, залив, лишь местами припорошенный снежком, выглядел зеркалом. Сильные шквалы буквально сдували наших лыжников. Мы отбирали бойцов, уже мало-мальски овладевших лыжами, и формировали из них отделения. Выискивали лыжников по всем другим частям флота.
— Небось в футбол играть, так десятки команд нашлось бы, а вот с лыжами плохо, — сокрушался майор Фролов.
Претензия справедливая! Советский юноша, защитник нашей Родины, должен еще до призыва в армию уметь стрелять, плавать и ходить на лыжах.
Весть о том, что на заливе обнаружена вражеская лыжня, немедленно облетела все командные инстанции. Каждый штаб интересовался подробностями со своей точки зрения. Так, штаб 21-й стрелковой дивизии, оборонявшей пространство между дамбой Морского канала и берегом, интересовался, точно ли определено направление лыжни, не было ли еще одного следа в направлении с запада на восток?
Ряд других, тоже очень важных вопросов поставил штаб флота. Наша связь с ним теперь была значительно упрощена. По решению Военного совета фронта он передислоцировался в Ленинград и занял помещения штаба Ленинградской военно-морской базы. Мы же перебрались в правое крыло Адмиралтейства, выходившее и на Неву, и на Дворцовый проезд. За несколько дней мы успели оборудовать себе в подвале небольшой командный пункт и, самое главное, обеспечить связь со всеми частями базы, с Кронштадтом и со штабами флота и фронта. Это была, конечно, большая заслуга связистов Шварцберга, Утробина и всех их подчиненных. Сделать это за четыре-пять дней было не так просто.
— Юрий Александрович! Резко ли была видна сама лыжня? Не был ли кругом помят снег?.. А как близко она подошла к каналу?.. Ведь враг не зря присматривается к замерзшему каналу… — допытывался по телефону начальник штаба флота Ю. Ф. Ралль.
Для подробного опроса наших дозорных вызвали в штаб. Особых деталей от них мы не узнали.
— Стужа лютая, тьма кромешная, ветрище ходу не дает, все тащит в сторону… — хором докладывали они.
— Ну, это понятно, — перебиваю я бойцов, — а все же, что вы видели вокруг лыжни на снегу?
Оба лыжника в таком дозоре и в такой обстановке были впервые в жизни. И нужных нам подробностей, к смущению своему, они не приметили.
Беспрерывное наблюдение за каналом на всем его протяжении было еще нам тогда не под силу. И тут-то, в самый тяжелый для лыжников период, до установления плотного снежного покрова на всем льду, нас крепко выручили спортивные буера.
Вот уж никто не думал, что эти «ледовые яхты» могут сослужить боевую службу!
Один отряд из 18 буеров входил в состав сил охраны водного района базы, другой, из 19 буеров — в состав корпуса ПВО.
Буера могли нести ручные пулеметы, но особенно устраивала нас их большая скорость, превышавшая, как я уже говорил, 100 километров в час. Это делало их малоуязвимыми для противника. По толстому и слежавшемуся снегу буера не ходили — это был их недостаток. Но в начале суровой зимы лед был почти чистым, поэтому буера сразу же начали проводить разведку района Морского канала и всего ледового фронта. Они же поддерживали связь с четырьмя баржами ПВО, вмерзшими в лед Невской губы.