– Я только приехал в Лондон, думал – ну и чего мне тут торчать? Небо серое, ноги мерзнут, денег нет… как они говорят, черные дни. Вон спросите хоть у брата.
Мне показалось, что брат молча кивнул в знак согласия.
– Ну вот, шел я вдоль реки и думал, что нечего мне тут торчать, и что же я вижу?
– Что? – хором откликнулись посетители.
– Что-то плавает в воде. И я думаю – что такое? А я-то уж всякое повидал. И знаете, что это было? – он поставил обе руки на прилавок. – Кит!
Все ахнули.
– Если вы думаете, что я шучу, то я вот вообще не шучу. Это был, мать его, кит. И я подумал, раз уж кит тут остался… то и я останусь.
Стены крошечного кафе затряслись от хохота. Махнув на посетителей рукой, ливанец принялся искусно и быстро заворачивать кебабы. Долька томата, кусочек лука, щедрая порция салата.
– А что стало с китом? – спросил я. – Он по-прежнему здесь?
Ливанец поднял руки в воздух.
– Подох, бедняжка. Но… Аль-Ха́мду ли-Лля́х… я-то по-прежнему здесь.
Я допил сладкий безалкогольный напиток, подождал, пока успокоятся пузырьки в горле.
– Салам! – закричал владелец кафе мне вслед.
Салам.
Я запомнил это все, потому что это напоминало пророчество.
Он, Кассандра наших дней, и я, единственный в целом мире, кто ему поверил.
Разве не этого мы все ищем? Знака, сигнала о грядущих событиях, указателя, маркера того, как жизнь развернется перед нами?
Пророчества – самое научное из сверхъестественных явлений, поскольку они, как и наука, приводят к единственному результату. Единственной правде. И все-таки…
И все-таки вселенная постоянно меняется, наполняясь бесконечными возможностями и бесконечными результатами. Сила пророчеств заключается в их самоисполнении. Это умышленное сужение времени, когда будущее, при всей своей бескрайности и изменчивости, стягивается до размеров двери, сквозь которую вы идете, все моменты сливаются в один, образуя коридор, линию на карте, указатель дальнейшего. Пророчество можно схватить и удерживать нашими собственными решениями, нашими собственными убеждениями, что они дадут определенность, что они могут сбыться.
Самая странная встреча, какая только могла случиться в Лондоне, произошла со мной, когда однажды я пошел выпить. Я был на Кингс-Кросс, шел из библиотеки, куда вернул книги за несколько часов до того, как они стали просроченными. Месть ноября за хорошую погоду прежних месяцев была чудовищна, я постоянно мок. Дожди шли такие же, как в моем родном городе, – холодные, непрерывные, тяжелые. В тот день было пасмурно, сгущались ранние, пусть и сухие сумерки. Мне было совершенно нечего делать.
«Выпьем?» – написал я Сантану, но он был с Ярой. «Завтра», – предложил он. «Конечно», – ответил я, но мне нужно было чем-то заняться сегодня.
Ева была занята, встречалась за ужином со своими японскими друзьями, так что я один отправился поискать какое-нибудь чистое, хорошо освещенное место. Что-то новенькое.
Я прошел мимо станции метро Кингс-Кросс, лаймово-зеленого магазина и решил повернуть в сторону от оживленной главной дороги, совсем немного не дойдя до забитого битком «Макдональдса». Вышел на Йор-Вэй, миновал кирпичное здание вокзала, арки которого были скрыты за строительными лесами. Лондон – город постоянных «улучшений», жертва неистового, непрестанного цикла сносов и реноваций. Все в нем постоянно обновляется. Все, кроме света. Свет, наполняющий Лондон, всегда стар.
Вскоре я понял, что, похоже, выбрал не самое подходящее направление.
Дорога была тихой; на пути мне попались «Нандос»[32] и «Премьер-Инн»[33], слева от меня выстроились припаркованные в ряд красные двухэтажные автобусы, внезапное резкое вторжение цвета. У небольшого мотеля я свернул вправо, потому что дорога, ведущая прямо, грозила свернуть в промышленный район. Вдоль тротуара простирался огороженный участок земли, на котором стояли руины недавно снесенного здания, а с другой стороны дороги мешали пройти строительные леса. Даже если под всем этим брезентом скрывался какой-нибудь бар, я его не увидел. Но там, где леса кончались, я заметил что-то напоминавшее паб. Вывеска гласила «Центральный вокзал». Маленькие выцветшие британские флаги развевались над двумя круглыми арками окон, а над дверью с надписью «Вход с другой стороны» висел древний кондиционер, какие я видел только в Индии.
Я послушно свернул за угол. К входу вели ступеньки из кованого железа, у них стояли трое мужчин с пинтами в руках и курили. Это оказался именно паб, такой же, как множество других пабов, с липкими столиками, рваным узорчатым ковром, дешевой люстрой и, что самое характерное, стойким запахом несвежего пива. Я заказал эль (ничего уникального, что Сантану мог бы добавить в свой список, здесь не нашлось) и сел на высокий стул, собираясь спокойно выпить и уйти. Бармен мог бы легко выступать и в роли вышибалы: его накачанные руки были татуированы кельтскими узорами, а могучая грудь была создана для обтягивающих футболок. У него была коротко подстриженная седая борода и аккуратно уложенный ирокез. В общем, явно не тот, с кем стоит скандалить.
И тут вошла женщина, весело поприветствовала посетителей, с кем-то остановилась немного поболтать. Лишь когда она приблизилась к барной стойке, до меня дошло, что это мужчина. Блестящая кожаная юбка, леопардовый топ, высокие шпильки – ее наряд больше подходил для вечеринки, чем для похода в бар в середине дня, но тем не менее был тщательно подобран. Она встряхнула прямыми волосами, аккуратно уложенными и подстриженными под боб, поправила их, и вишнево-красный лак блеснул на ее ногтях.
– Привет, милый, – промурлыкала она бармену. Ее голос был глубже, чем обычно бывают женские голоса, но не совершенно лишенным женственности. Бармен подтолкнул к ней связку ключей, она взяла их, позвенела в воздухе.
– Попозже.
Она вышла, цокая шпильками. Я допивал эль, украдкой оглядываясь по сторонам, лишь сейчас замечая, что среди посетителей, в основном мужчин средних лет, сидело несколько транс-женщин, в большинстве своем одетых более буднично. Еще я обратил внимание – и это тоже показалось мне странным, – что в паб проникал откуда-то гулкий, приглушенный звук техно.
– Тут рядом ночной клуб? – спросил я бармена, протиравшего стойку.
– Да, приятель, внизу. «Сладкие субботы».
– Он сейчас открыт? – мой скудный опыт подсказывал, что ночные клубы обычно не работают в светлое время суток.
– С часу до девяти дня. Сегодня там прямо аншлаг, – он подмигнул мне и дружелюбно улыбнулся.
Музыка стучала ровно, как далекое, приглушенное сердцебиение. За окном простиралась улица, тихая, непримечательная, залитая прохладным полуденным светом; какое-то неподходящее место для клуба, подумал я. Если только – и это было бы понятно – они намеренно не выбрали самое неподходящее место.
Допив свою пинту, я спросил бармена, как пройти в клуб.
– Через парадный вход и направо.
Я увидел массивную, прочную дверь с выведенными краской сбоку вертикальными буквами: МЕТРОПОЛИТЕН. Какое-то время постоял рядом, думая, как она открывается, но тут она распахнулась, и вышла компания мужчин; за ними волной хлынула музыка. Серебристо-стальные ступени зазвенели у меня под ногами. Узкое фойе было выкрашено в электрик, с потолка свисало шелковое алое полотнище со сверкающей золотой надписью «Сладкие субботы». Один коридор вел к туалетам, другой – в небольшую раздевалку, просторный зал, где на диванах с бархатными подушками развалились посетители, и слабо освещенный бар. Леди, взявшая у бармена ключи, стояла за стойкой.
Большинство посетителей скрывались за занавешенным дверным проемом. Я шагнул в темноту. Единственный свет исходил от экрана на стене, на котором шел фильм: мужчина делал другому минет на кровати, задрапированной белым прозрачным муслином.
Маленькие лампочки вдоль потолка отбрасывали красновато-лиловую дымку, больше скрывавшую, чем освещавшую. В ряд стояли низкие столики, напротив – такой же ряд кабинок, завешанных черной тканью. Вокруг меня звучали крики и смех, посетители, проходившие мимо, налетали на меня. Кто-то прошептал: «Хорошенький мальчик».
Я обвел глазами трансвеститов в нижнем белье, трансгендеров с безупречными укладками и макияжем, шумных, игривых. Атмосфера была карнавальной. Но что меня больше всего потрясло, так это мужчины.
Они бродили по комнатам, стояли у стен, как безмолвные стражи, держали в руках напитки, кто-то сидел за столиками с дамами. Они выглядели такими обычными, их можно было легко встретить на улице или в супермаркете, в лифте или в пабе. Костюмы от «Маркс & Спенсер» и блейзеры от «Некст», туфли от «Кларкс» и футболки от «ТопШоп» – привычность, неприметность вещей. Но, как бы они ни прятались друг от друга в этой безвоздушной темнице, было ясно, что большинству из них есть что скрывать. Это место принимало их в свои объятия.
И воздух был насыщен густой смесью пота и несвежего пива, смесью смущения, возбуждения, страха и глубокого, болезненно-сладкого запаха заглушаемого желания.
Как-то я читал о человеке, построившем под домом сеть тоннелей, которую его семья обнаружила только после его смерти. Необъяснимый лабиринт, запутанный, как «работа его разума», заявила его дочь. «Метрополитен» напомнил мне о том лабиринте. Он был разделен на кубикулы – где-то были установлены экраны и шли фильмы, где-то были видеокамеры, на которые посетители могли снимать себя. В углах люди ласкали и трогали друг друга, кто-то двигался к ряду черных кабинок, в которых можно было задернуть шторы, но некоторые не задергивали, желая, чтобы за ними наблюдали.
Высокая чернокожая транс-леди, судя по всему, главная, в белой шифоновой блузке и черных кожаных брюках, бродила вокруг, что-то кричала завсегдатаям, останавливалась, чтобы пофлиртовать, наполняла пустые бокалы.
С места, где я стоял, можно было заглянуть в несколько открытых кабинок: в одной транс-леди в корсете и чулках исполняла перед кем-то стриптиз, зрители глазели и ахали. В другой юношу лет двадцати с небольшим, похоже, самого молодого из посетителей, в толстовке и желтой кепке, грубо лапала транс-женщина постарше в ярко-красном платье. В кабинке в углу шторы задернули, но не до конца – я не знал, что это, оплошность или приглашение подсмотреть. Я смог различить профиль мужчины лет шестидесяти, который смотрел вниз, на что-то, а потом в экстазе запрокидывал голову вверх. Он был полностью поглощен происходящим и не замечал ничего вокруг. В остальных кабинках шторы были опущены.