– Шакалята, смотрите! Это орёл! Наш враг! – Голос у шакала был скрипучий, противный. Боясь подойти к орлу, он продолжал:
– Посмотрите, какой он жалкий! Глазки у него маленькие! Нет нашего шакальего хвоста! Вместо сильных лап – какие-то перья и когти! У него нет нашей прекрасной шкуры! Хватайте и терзайте его! Вам пора учиться быть опытными шакалами!
По прежнему, не подходя близко к Орлику, он продолжал завывать:
– Не далёк тот час, когда вся долина будет в наших руках! И тогда мы уничтожим всех этих жалких зверюшек. Оставим не многих для того, чтобы было на кого охотиться. А остальным перегрызём глотки! Смотрите, как это делается!
С этими словами шакал подскочил, попытался вцепиться ему в горло. Но лапы Орлика были сильны, как и прежде. И когти были остры и беспощадны. Орлик изо всей силы ударил шакала по оскалившейся морде. От боли тот отскочил, и взвыл так громко, что щенки кинулись врассыпную.
– Ах ты, мокрая курица! Погоди же! Вот вернётся с охоты наш Вожак, тогда придумаем тебе кару.
Вечером вернулся с охоты Вожак, и вернулась стая. Они увидели Орлика, и стали совещаться, как же им быть. Глубокой ночью шакал пришёл к Орлику и сказал:
– Стая решила держать тебя тут. Стая решила тебя не кормить. И пусть молодые шакалята учатся на тебе приёмам нашей шакальей охоты.
На утро стая ушла в соседнее ущелье. А молодые шакалята окружили со всех сторон Орлика. Но не рисковали подходить спереди. Они только подкусывали его сзади, вырывали из крыльев перья. С каждым днём силы Орлика таяли. Всё труднее было ему отбиваться от острых как бритвы шакальих зубов.
Как-то ночью, к нему подошёл Вожак шакальей стаи. Он долго-долго смотрел на Орлика.
– Что смотришь шакал? – Спросил спокойно Орлик.
– Ты больше нам не нужен, ответил вожак. Завтра мы решили съесть тебя! Судьба твоя решена. Орлик был ещё слаб. Но рана на его крыле затянулась. Боль была уже не так сильна. Но он скрывал это от шакалов. И чтобы убедить ещё раз вожака в своём бессилии тихо сказал.
– Убить умирающую птицу – не велика доблесть.
– Он ещё говорит о доблести! – От возмущения даже шерсть встала дыбом на его загривке. – Никто на земле не имеет право на гордость кроме нас! Мы самые умные! Мы самые серые! Мы самые коварные! Мы самые жадные! Посмотри, как лоснится моя шкура – волосок к волоску! А ты? Грязный, взъерошенный комок перьев. Поэтому, мы уничтожим вас всех. Всех до единого. Чтобы на земле наступила серо – золотая эра! Нет в мире иного права, кроме права сильных! Мы создадим на земле новый порядок. Порядок шакалов и порядок для шакалов. И ради этой великой цели мы не будем жалеть каких – то драных орлов! Скоро нас будет столько, что…
Шакал не закончил фразу. Орлик почувствовал необыкновенную силу в своих крыльях. Молнией кинулся он на шакала. И вцепился когтями в серую шкуру, взмахнул сильными крыльями.
Дико взвыл шакал. Он извивался, брызгал слюной. Но всё выше поднимался в небеса Орлик.
– Ты хотел захватить всю эту землю? – Сказал он.
Шакал только взвыл в ответ.
– Так на же, бери её! – С этими словами он разжал свои острые когти.
Солнце, ласковое и нежное, осветило верхнюю часть ущелья. И Эрли, сын Орлика, первым шагнул из гнезда. Широко расставил он свои юные крылья. И подошёл к краю обрыва. Ему нравилось смотреть, как лучи солнца, сверкали на гранитных зёрнах скального карниза. Ему нравилось смотреть, как отец Орлик, высоко парил в синеве неба. А мать Чара, кружилась чуть ниже. Время от времени, она исчезала среди скал. И орлята знали: скоро мать принесёт им добычу. И всегда мать приносила им мясо. Растерзанного шакала, или волка. И при этом говорила:
– Не тот орёл, кто зайчонка извёл, а тот орёл, кто волка поборол.
И, еще сидя в гнезде, орлята знали: зачем у них острый клюв, цепкие когти, зоркий глаз – чтобы спасать долину от волков и шакалов.
Близился день первого полёта…
Птица счастье и птица совесть
В предгорном Крыму, среди ковыльных холмов, росло одинокое дерево. Это была большая, уже не молодая, но всё ещё густая, раскидистая дикая груша. Она была так высока, что мало кто из людей смог бы вскарабкаться на неё. А ветви её были крепкие, мшистые, и были они покрыты тугими, зеленовато бархатистыми, листочками.
Никакие ветры не смогли бы сорвать эти листочки с мощных, кряжистых веток.
А плоды! До чего же были прекрасны и вкусны плоды её! Это были небольшие, но очень сладкие, зеленовато – золотистые груши. К осени они слегка темнели, и опытный глаз знал – это был верный признак, что груши уже налиты ароматным, сладким соком.
Множество птиц прекрасно знали это, и слетались со всей округи, чтобы полакомиться чудными плодами.
На дереве было три гнезда. Ближе к Северу, свили своё гнёздышко пара сизых степных голубков. Это были горлицы. Каждое утро, ещё в предутренней мгле, первым просыпался глубок Сизарь. Он выпивал капельку росы с ближайшего листочка, и начинал петь свою извечную, как сама жизнь, песню.
– Т-р-р-у-у-удиться! Т-р-р-у-у-диться! – Повторял он неустанно.
И вся степь, весь лес, и все горы, слышали эту песню! И всё живое и разумное, всё здравое и честное, вставало, улыбалось солнышку, и начинало трудиться. И какое это было счастье – работать, улыбаясь всему миру, солнцу, небу, и земле.
На другом конце дерева, с Южной стороны, где было всегда тепло, примостилось гнездо Ворона. Крона груши была так велика, что гнёзда не мешали друг другу. Они даже не были видны. Но совсем другая жизнь протекала здесь. До чего же она была не похожа на ту жизнь, что смеялась каждое утро в гнезде у горлицы.
– Кар-р-р-р-р, – выкаркивала Ворона каждое утро в окружающий мир своё утреннее послание, когда солнце дано уж светило на небосклоне.
– Укр-р-р-р-р-р-ал, – отвечал ей Ворон из гнезда. – Уж-ж-ж-ж-е укр-р-р-р-рал…
– Хор-р-р-р-р-ош-ш-ш-шо-о-о-о, – отвечала Ворона. – Пор-р-р-р-р-а на р-р-р-р-работу…
Они вылетали из своего просторного, широкого гнезда, свитого из сучковатых, колючих, чёрных веток. Ветки для гнезда, они специально подбирали из сучковатых, колючих, чёрных веток. Это сделано было для того, чтобы кто ни будь из окружающих птиц не позарился на их логовище.
Пролетая мимо гнезда горлиц, они, Ворон и Ворона, всегда громко смеялись…
– Ха-р-р-р-хар-р-р-ха-р-р-р! – Говорил Ворон, – какие глупые птицы горлицы! Какие у них маленькие, смешные гнёздышки. Какие они слабые и бедные! И в гнезде у них нет ни одной колючки… У них в гнезде вообще ничего нет, кроме десятка зёрнышек степного ковыля… Да стоит покинуть им своё гнездо, сразу захватят его голодные сороки, хитроумные совы, и наглые галки!
– Да! Да! – Всегда соглашалась Ворона. – Только и кричат, что про труд, да про совесть. А что это такое – совесть? С чем её едят? Кто её пощупал на ощупь? Нет таких! Да не в этом же счастье! А совсем в другом! Не в труде, а в нахальстве всё счастье! В умении украсть вовремя кусок пожирнее! Вот в чём счастье!
– И где же оно, ваше счастье? – Спрашивала Горлица Ворону и Ворона. – Куда же вы за ним летите?
– Наше дело! – Грубо отвечала им Ворона…
– Знамо, не проболтамо… – добавлял обычно Ворон.
– Что ж, – отвечал им Сизарь, – летите, летите, соседушки. А жизнь и вам, и нам, покажет, что ж оно такое, счастье! И где оно свило свои неприметные гнёздышки.
В третьем гнезде, что примостилось в небольшом дупле, в стволе у старой Груши, жила воробьиная семья. И так же, как и в гнезде ворон и горлиц, в их птичьем домике, весело щебетали птенцы. И если птенцов ворон и горлиц совсем не было видно, то воробьиные дети шумели на всю округу! У воробьёв это считалось нормальным. Это у них была учёба жизни.
– Вот, смотрите, дети, – говорила обычно по утрам мать – Воробьиха. Смотрите и учитесь. Пока горлицы поют по утрам свои глупые песни, и призывают всех к честному труду, мудрые вороны уже улетели на добычу! Они не призывают к какой – то там совести, а трудятся! И вот посмотрите, что будет вечером! Что принесут в свои гнёзда вороны, а что горлицы.
– Интересно! – щебетали воробьята, – интересно!
– И кто же будет самый умный? – спросил маму Воробьиху самый шустрый из воробьят.
– А самый умный будет наш папа! – ответила мама Воробьиха. – Пока вороны и горлицы, летают поблизости, ища свой хлеб насущный, мы сидим тихо… А как только улетят подальше, увидите, что будет.
И действительно, вслед за воронами, и горлицы улетели в туманную даль.
И тогда, Воробей и Воробьиха, оглядевшись по сторонам, юркнули в гнёзда своих соседей. Ещё немного, и они оба, тяжело махая крыльями, вернулись в своё родное гнездо. Воробей принёс из вороньего гнезда полный клюв требухи. А воробьиха принесла из гнезда горлиц, полный клюв ковыльных семечек, семян чебреца, и зёрнышек дикой груши.
– Ну, детишки, – сказал папа Воробей, теперь вам понятно, кто из птиц самый умный?
– Понятно, понятно, – защебетали маленькие воробышки.
– А что такое счастье, понятно? – Улыбаясь, спросила мама Воробьиха.
– Понятно! – хором выкрикнули воробьята…
– И мне тоже понятно… – Услышали они незнакомый шипящий голос. – Не вы ли научились только что, как быть счастливым… Вот и я тоже научилась… от ваших пап и мам… Ну, идите же сюда, идите…
Это была мерзкая, степная гадюка. Она влезла в воробьиное гнездо, и с тех пор там уже не раздавалось весёлое щебетанье птенцов.
Вечером вернулись вороны и горлицы. К счастью, их птенцы уцелели. То ли гадюка была справедливая, толи она насытилась.
Горлицы принесли в гнездо семена степного ковыля, чебреца, и семена дикой груши. Принесли ровно столько, сколько надо было их маленьким птенцам. Вороны же приволокли растерзанные кем – то тушки зайчат, сусликов, и перепёлок. Они таскали и таскали это «богатство» всю ночь. И только к утру усталые уснули в своём гнезде, заваленные со всех сторон своим «богатством».
Утром подул лёгкий ветерок. Ни Ворон, ни Ворона, не придали этому значения. Да они и не слышали, как стала потрескивать ветвь, на которой примостилось их гнездо. Они крепко спали. Когда маленькие воронята стали махать крыльями, пытаясь предупредить мать и отца, было уже поздно. От нового порыва ветра ветвь затрещала ещё сильнее, и, наконец, рухнула вниз под тяжестью не нужного уже «богатства». Новый порыв холодного, зимнего ветра подхватил остатки гнезда вместе со всеми его обитателями, и с силой бросил на предгорные скалы.