ом, не хныкала, не требовала к себе особого внимания, всегда была весела и готова помочь товарищам.
Еще в Перми, когда обсуждался список участников похода, Сергей Афанасьевич категорически заявил:
— Одну девчонку возьмем обязательно. Нельзя иначе, а то одичаем.
И правда, Рита своим присутствием не давала нам «одичать», а это очень важно в длинном и трудном походе.
Безмятежное плавание продолжалось до тех пор, пока не миновали устье одного из крупных притоков Кельтмы — Лопьи. Еще с час после этого мы плыли, как и накануне (в устье Лопьи ночевали). А потом Кельтма показала нам, на что она способна. Началось все с довольно невинного травянистого переката. Протащили лодку через него, не успели вздохнуть — опять перекат. Не успели отдышаться — мель, затонувшие коряги, снова перекаты... И так — час за часом.
Километров двадцать пять пришлось пробиваться по мелководью. Шесть человеческих сил, приложенные в помощь десяти лошадиным, которые имел наш мотор «Москва», делали свое дело. На этом участке, да и позже, когда было трудно, мы оценили способности и характер Володи, студента-медика.
Этот архангельский парень, беловолосый и крепкий, точно груздь, сидел в лодке на средней скамейке, рядом с Ритой. Впрочем, «сидел» — не то слово. Он всегда был чем-нибудь занят. То помогал Рите отливать воду, то изучал карту, то потрошил какую-нибудь козявку или бабочку, пойманную на берегу во время остановки. А когда нужно было, первым вылезал из лодки, толкал или тащил ее с полной отдачей сил, щедро вкладывал свой труд в общее дело. Он и на привалах был неугомонным — все чего-нибудь мастерил, приспосабливал, старался сделать, как лучше. Делать же он умел, и топором, и пилой, и ножом владел с поморской хваткой.
Наконец река, видимо, решила дать нам отдохнуть. Снова потянулись плесы, не такие широкие и глубокие, как у Кедровки, но все же вполне позволяющие плыть на моторе. Лодка на хорошем ходу вписывается в очередной поворот, огибая зеленый травянистый мысок. И вдруг мы видим человека. Да, да, несомненно, это человек! Он стоит на берегу, невысокий, худенький, в синей застиранной одежде, в сапогах, в фуражке, из-под которой свешивается на плечи, прикрывая шею, белая тряпица.
Мы дружно заорали слова приветствия и, кажется, основательно напугали этого мужичка. Во всяком случае оживленного разговора у нас с ним не получилось. На наши многочисленные вопросы он отвечал или односложно, или вовсе не отвечал, а только смущенно улыбался. Потом уж мы догадались, что наш собеседник плохо знает русский язык.
Но главное мы все-таки узнали!
— Откуда ты, дедушка? Откуда?
Помолчав, дед негромко, высоким голосом ответил:
— Однако, Канава...
Из Канавы! Из той самой деревни, которая стоит на дальнем от нас, северном конце Северо-Екатерининского канала. А старик на лодке, рыбачить приехал, вон и сети на кольях развешены... Вы понимаете — он приехал на лодке по каналу!
Тут мы совсем затормошили старичка, норовя получить у него исчерпывающие сведения для дальнейшего плавания. Но выжали немногое. На прямой вопрос, можно ли плыть по Джуричу, он покачал головой и опять же негромко произнес:
— Проплывете. — И, подумав, добавил: — Однако, почистить придется...
В тот момент мы не обратили внимания на это предупреждение. Где там! У нас уже сложилось мнение, что до канала, можно сказать, рукой подать.
Оживленно обсуждая беседу со старичком, плыли дальше. Стараясь перекричать мотор, вычисляли, как быстро будем в Котласе. И едва успокоились, как произошла еще одна встреча. В каком-нибудь десятке метров от лодки из прибрежных кустов вдруг вынырнул лось. Не сбавляя хода, однако и без паники, он пересек речку и скрылся на другом берегу. Мы только успели заметить, что лось очень крупный, бурый. Вслед, конечно, покричали. А когда замолкли, услышали торжествующий голос Сергея Афанасьевича:
— Никуда он не убежал, здесь сидит!
Заядлый фотограф успел-таки щелкнуть фотоаппаратом, не прозевал интересный кадр.
Маршруты путешествий.
Редкостный водораздел
Белесые северные сумерки медленно опускались на лес, на узкую речку. Мы плыли весь день, порой толкая лодку на перекатах, изрядно устали. Сидели молча и внимательно вглядывались в левый берег — все ждали, когда покажется устье Джурича. Там запланирован привал, там отдохнем. А пока приходится плыть и плыть. Сколько еще? Да кто его знает...
Вот река делает небольшой плавный поворот и уходит вдаль узким прямым плесом. Сто метров, двести, триста... И тут же общий радостный крик:
— Джурич!
От устья река видна на несколько сотен метров. Тихая река, тенистая. Она кажется нам немного таинственной. Что-то ждет нас там, впереди?..
Выяснение этого вопроса отложили до следующего дня. Ведь по Джуричу до канала предстояло проплыть километров пятьдесят. В обычных условиях не так много. Но обычных условий здесь просто быть не могло.
Очередной бивак разбили на стрелке между Южной Кельтмой и Джуричем. Ночевали в походе уже не первый раз, поэтому все пошло заведенным порядком. Быстро поставили нашу отличную палатку с толстым резиновым дном, заготовили дров, сварили ужин. И долго еще сидели у костра, «гоняя чаи».
Тишина стояла кругом. Ничто не нарушало ее, даже ветерка не было. Над речками медленно струился легкий туман, предвещая погожий летний день, первый день плавания по Джуричу.
Кстати, почему эта река получила именно такое название? Несколько лет спустя я с интересом узнал, что в Югославии есть фамилия Джурич. Но какая здесь связь, и есть ли она вообще — не берусь сказать.
— Выключай!
Взгромоздившись на настил в носу лодки, Сергей Афанасьевич машет нашему старшему мотористу Юрию, чтобы тот выключил мотор. Впереди — завал. Река делает поворот, и весь он забит корягами, сучьями, бревнами.
Первый завал. Едва успели проплыть по Джуричу с километр и сразу же натолкнулись на такое неприятное препятствие. Подбираемся к нему осторожно, потихоньку. У нас нет еще ни опыта, ни сноровки в преодолении завалов и мы их побаиваемся. Мы ведь знаем, что именно Джурич (впрочем и обе Кельтмы — Северная и Южная — тоже) сыграл немаловажную роль в том, что Северо-Екатерининский канал был заброшен вскоре после постройки. Слишком уж сложны оказались условия плавания на подступах к нему.
И вообще, надо сказать, этому каналу сильно не повезло...
...Первым высказался о возможности соединить бассейны Камы и Печоры известный деятель «гнезда Петрова» Василий Никитич Татищев, основатель Перми и многих уральских горных заводов. Есть сообщения, что эту мысль подали ему пленные шведские офицеры во время пребывания Татищева в Соликамске. В 1721 году Татищев представил президенту берг-коллегии Брюсу проект перенесения Ирбитской ярмарки на Исетский завод, аргументируя это тем, что последний расположен более удобно, имеет лучшие пути сообщения — по рекам. Есть отсюда (из теперешнего Свердловска) и путь в Архангельск — по Чусовой и Каме.
«Что же ис Камы в Двину, мню, что вашему превосходительству известно, в уезде Соли Вычегоцкой есть озеро, ис которого вышло две реки Килтмы, одна пошла в Каму, другая в Вычегду, и весною суды проходят свободно с хлебом четвертей по пятидесят. И которые ехали швецкия офицеры разумеющие, сказывали мне, что разве на версту, а не больше дву почистить мхи и зделать слюза три или четыре, то все лето з добрыми судами проход будет свободной...»
Историк М. Н. Мартынов сообщает, что в 1724 году начальник уральских горных заводов де Геннин доносил Петру I о том, что трасса будущего канала уже осмотрена геодезистом Молчановым и «одобрена бывалыми людьми». Однако строительство в те годы так и не началось, ибо, как считает Мартынов,
«Петр был против оживления торговли Архангельского порта».
В царствование Екатерины II был издан, наконец, указ о сооружении канала между бассейнами Белого и Каспийского морей. При этом подчеркивалось, что новый водный путь будет иметь громадное значение, соединив Юго-Восточную Русь с Архангельском и северными странами.
В 1785 году работы на канале, нареченном в честь царицы Северо-Екатерининским, начались. Топором, пилой, лопатой прокладывали крепостные строители новую водную трассу. Прорубали просеки, расчищали реки от заломов и карчей, строили подсобные и жилые помещения, начали земляные работы на самом канале. Но уже в 1787 году все работы прекратили — началась война с Турцией.
В мае 1801 года царь Александр I дал указание пермскому губернатору возобновить работы на канале. Они продолжались до 1812 года и опять были приостановлены из-за войны, на сей раз с Наполеоном. Наконец, в 1817 году третий раз появились на канале рабочие. Дело довели-таки до конца — в 1822 году канал, как теперь говорится, ввели в строй действующих.
Длина его составляла 16 верст 322 сажени (около 18 километров) и он соединял реку Джурич — приток Южной Кельтмы — с рекой Северной (или Зырянской, как тогда называли) Кельтмой. На канале возвели три шлюза и один водоспуск, укрепили откосы, построили целую деревню, которая сейчас называется Канава, и, конечно же, — церковь (постройка ее, как сообщает один историк, обошлась в 4115 рублей 43 копейки). Итак, все было готово для того, чтобы двинуть поток грузов с Урала на Двину.
В первые годы через канал проходило различных грузов на сумму около 800 000 рублей. Но уже вскоре эта цифра упала до 25 000. Дело в том, что хотя за время строительства не раз чистили обе Кельтмы и Джурич от завалов и карчей, условия плавания по ним были очень сложными. Каждое половодье оставляло новые завалы, а летнее мелководье вообще создавало непреодолимые препятствия. И водный путь быстро хирел. Уже в 1838 году на него махнули рукой, забросили.
После этого несколько раз предпринимались попытки восстановить судоходство по каналу, но каждый раз безуспешные. Последний раз вспомнили о нем в годы первой мировой войны, когда остро встал вопрос о связях с союзниками через северные порты, в частности, через Архангельск. Вновь появились на берегах Джурича рабочие — расчищали русло, ремонтировали канал. Но и эти работы не довели до конца — Октябрьская революция выдвинула новые, куда более актуальные, проблемы.