е крепкий, сильный!» Теперь я оказался в его положении, и мне хотелось сказать те же слова Пацану да низко поклониться ему в пояс.
Было только одно очень большое и тягостное «но». Мне не трудно было догадаться, о чем станут спрашивать меня бандиты. Все их интересы крутились только вокруг яхты, и они наверняка захотят узнать, где она сейчас находится. Но я ведь уже почти наверняка знал, для какой цели им нужен «Галс»! Да еще эти коробки, гайки и болты, которые грузил на борт несуществующий Гарик… Мне страшно было думать о том, что Дзюба и бандиты заодно, они делают одно и то же дело. И это липовое нападение на милицейскую машину – не что иное, как розыгрыш, смена декорации, попытка сломить мою волю еще более изощренным способом…
Ехали мы долго, и я успел прилично отравить свое сознание тягостными мыслями. Судя по тому, как машину трясло и шатало, мы ехали по грунтовой дороге. Я попытался что-нибудь высмотреть через дверную щель, но машина заскрипела тормозами и остановилась. Хлопнула дверь кабины. Я сидел на полу, глядя на тонкие лучи света, пробивающиеся из щелей. «Сейчас я увижу улыбающуюся физиономию Фобоса», – подумал я.
Но улыбающегося Фобоса не оказалось. Пацан, ссутуленный под тяжестью пулемета, отворил створку фургона, отошел на пару шагов и по-азиатски сел в тени боярышника.
– Вылазь, циклоп!
Я спрыгнул на землю, подняв облачко пыли. Машина стояла в русле высохшего ручья. Вокруг нас корежились от усердия жесткие карликовые деревья с цепкими колкими ветками. Цвиринькали цикады. Где-то внизу шумело море…
– Сними с меня наручники, – попросил я. – Руки затекли.
– Ага, сейчас! Может, тебе еще пулемет дать понести?
– Нет, пулемет неси сам… – Я огляделся, вздохнул полной грудью. – А зачем ты это сделал? Зачем я тебе нужен?
– Узнаешь! – мрачным голосом ответил Пацан и ткнул меня стволом между лопаток. – Только смени этот панибратский тон! Не то будешь свои кишки себе в живот укладывать, как сосиски в холодильник!
Пацан встал на подножку машины, отпустил рычаг стояночного тормоза и спрыгнул на землю. Машина покатилась назад, приминая кусты, перевалила через бугор и с оглушительным треском, распугивая птиц, ухнула с обрыва. Мы пошли по каменистой тропе к морю. Пацан молчал, лишь изредка сморкался. Оглядываясь, я видел его осунувшееся лицо и полные тоски глаза. Можно было подумать, что Пацан переживает какое-то горе.
Мы спустились на набережную у какой-то заброшенной базы отдыха, где под старыми кипарисами стояли наполовину сгнившие фанерные домики, а сквозь потрескавшийся асфальт пучками выползала трава. За нами увязалась стая бродячих псов. Пацан потрепал за ухом большого черного барбоса и пробормотал: «Уголек, хороший… Скотина ты этакая! Жрать хочешь?»
На мокром пляже, где минувшей ночью хорошо порезвился шторм, среди куч водорослей, плавуна и прочего морского мусора трепыхались на растяжках выцветшие палатки, и печальная пара в шортах и штормовках ходила по прибою, низко склонив головы. Пацан приказал мне идти к унылым облупившимся постройкам, где когда-то размещалась то ли лодочная, то ли спасательная станция, то ли медпункт. Лучшего места для разбойничьего логова не придумаешь! Места глухие, почти безлюдные. Отворив фанерную калитку в тощем заборе, Пацан завел меня во двор. Посреди стоял стол, застеленный клеенкой, на нем чернела похожая на вулкан горка семечек, и немолодая татарка в цветном платке торопливо, как мышь, выбирала из семечек мусор. Ни взглядом, ни движением головы она не отреагировала на наше появление.
Я заметил, как Пацан осмотрел двор, словно обронил где-то золотую безделушку, и его взгляд остановился на паре грязных кроссовок, стоящей у низенькой двери выбеленного известью домика. Лицо его совсем скисло, и он даже сам на себя перестал быть похож. От подвесной сетки, по которой вился виноград, он отломил кусочек проволоки, согнул ее крючком и, поковырявшись в замочках наручников, освободил мои руки.
– Заходи! – сказал он, кивнув на дверь. – Только шкары скинь!
Я сел на табурет и принялся распутывать узлы на шнурках. Пацан заскучал, ожидая меня, попробовал семечки, сплевывая шелуху в кулак. Убедившись, что он на меня не смотрит, я вынул из-за пазухи кассету и затолкал ее под деревянную ступеньку. Разувшись, зашел внутрь. Сейчас я увижу Фобоса, луноликого Али и женщину с кофейными глазами, эту странную компанию пиратов, которая настойчиво допытывалась, на кого я работаю. Был бы я мудр задним умом, сказал бы им, что работаю на Дзюбу – и отпустили бы они меня сразу, и забыли бы обо мне. А так я снова в их власти, и снова они будут с недоверием смотреть мне в глаза и задавать дурацкие вопросы.
Но я ошибся. В первое мгновение мне показалось, что в комнате вообще никого нет. Я застыл на пороге, оглядывая белые, местами вздувшиеся стены, и лишь потом заметил притаившегося в углу человека. Он неподвижно сидел на койке, поджав под себя ноги, а белая нательная рубаха делала его незаметным на фоне стены. Когда в комнату ввалился Пацан со своим негабаритным пулеметом, человек вскочил с койки. Это был невысокий жилистый мужчина с короткой стрижкой и роскошными черными усами, придающими его облику казацкую удаль.
Он приближался ко мне с таким видом, как если бы хотел расцеловать или же высечь нагайкой. Но не сделал ни того, ни другого, небрежно отпихнул меня в сторону и схватил Пацана за плечи. Посмотрев ему в глаза, он сказал:
– Я тебя убью! Ты все-таки не послушался меня! Ну, наломал дров? Говори правду!
– Обижаете! – ответил Пацан, прислоняя пулемет к стене.
Усатый ткнул Пацана кулаком в грудь, после чего повернулся ко мне и, широко расставив ноги, подбоченился. Складки избороздили его высокий лоб, когда он рассматривал мое лицо. «Сейчас и меня стукнет кулаком в грудь, – почему-то подумал я. – Или в морду».
Но усатый только нахмурился да пробормотал: «Здоровый, бугай!», а затем вернулся на койку.
– От ребят ничего? – спросил Пацан.
Усатый промолчал. Он не сводил с меня глаз и решал мою судьбу.
– В ментовке спрятаться решил? – спросил он. – Думал, не достанем?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить вопрос, но Пацан ждать не захотел, ткнул мне под ребро пулеметным стволом и с ненавистью процедил:
– Ну, чего молчишь, как сушеный суслик?
– Думаю, как ответить на ваш вопрос.
– И как, надумал? – поинтересовался Пацан.
– Лучше в гробу прятаться, чем в ментовке, – убежденно ответил я.
– Это ты верно подметил, – похвалил Пацан.
– Мне нравится этот парень, – заметил усатый и принялся подкручивать кончик уса, словно заводное колесико механических часов. – Яхта где, остроумный ты наш?
– В море, – не задумываясь, ответил я.
У усатого нервно дернулась щека. Похоже, первоначальное мнение обо мне у него стало меняться. Он перестал заводить часы и стал царапать ногтем висок.
– А точнее?
– А зачем вам яхта? – начал я вбивать в сознание усатого клин сомнения. – Поздно уже! Гаек в аварийном контейнере уже нет, а шторм такой, что яхту вот-вот выбросит на берег, и конец ее бесславному плаванию!
У усатого дернулась вторая щека, когда я упомянул про гайки. Пацан засопел за моей спиной.
– Откуда ты знаешь, что гаек нет? – проявил осторожное любопытство усатый.
– А я был на яхте вчера вечером. Привозил врача для Игната. Парень приболел немного…
Пацан и усатый переглянулись. Усатый шмыгнул носом, затем хлопнул себя по ляжкам, словно принял окончательное решение о моем расстреле.
– Ты нам мозги не пудри, парень, – доброжелательно посоветовал он. – И не таким рога скручивали… О чем ты еще Дзюбе докладывал?
– Что значит «о чем еще»? – обиженно произнес я и подумал, что на союзников Дзюбы эти парни не очень похожи.
– О гайках, о больном Игнате, – нетерпеливо перечислил усатый. – А еще о чем?
– Как раз о гайках ни слова не было сказано, – усмехнулся я. – Мы говорили о моей девчонке.
Усатый поморщился, будто выпил некачественной водки.
– О какой еще девчонке?
– Об Ирине Гончаровой. Ее обвинили в поджоге «Горки» и посадили в «обезьянник» городского управления МВД. Пока я ее оттуда не вытащу, никаких разговоров ни с Дзюбой, ни с вами не будет.
Усатый смотрел на меня так, словно он был экзаменатором театрального училища, а я – бездарным абитуриентом.
– Мгм… – промычал он и кивнул. – В «обезьянник»… Понимаю. А кому он поручил вести яхту?
– Да при чем здесь яхта? Не говорили мы о ней! – устало произнес я. – Что вы заладили одно и то же! Я к «Галсу» не имею никакого отношения! Сотый раз повторяю, что попал на яхту случайно.
– И вчера вечером тоже попал туда случайно? – со злой иронией уточнил усатый.
– Не мог же я бросить раненого парня на произвол судьбы!
– Не ври, картонка бумажная! – вдруг сорвался на крик Пацан и рванул рычаг пулеметного затвора. – Ты должен был заменить Игната! Ты собирался вместо него управлять яхтой! Я прав, мокрица поносная? Отвечай, а то пристрелю!
– Да! – рявкнул я с такой силой, что на голове Пацана зашевелились волосы. – Да, я собирался управлять яхтой! Сначала в одну сторону повернуть штурвал, чтобы яхта пошла бейдевинд, потом перевести ее в бакштаг и, наконец, замутить штирборд, чтобы точно попасть бушпритом в твою глупую голову!
Усатый в ярости врезал кулаком по тумбочке.
– Молчать! – крикнул он, подскочил ко мне, схватил за ворот рубашки и, заглядывая в глаза, сказал: – Все слишком страшно, чтобы шутить. И мы из тебя правду вытряхнем. Ибо медлить уже нельзя. На карту поставлено слишком многое. Если будешь дурочку валять – пристрелим и зароем в песок под забором. Своей честью и мамой клянусь. Понял?
– Не понял! – жестко ответил я, отрывая руку усатого от рубашки вместе с пуговицами. – Меня сегодня уже столько раз пугали, что вся голова пугалками забита, места для страха совсем не осталось. А мамой своей перед зэками клясться будешь. Свою поганую честь им на уши вешай…