Категорически приказываю отказаться от заградительных кордонов, звуковых сигналов, предупреждений и убеждений. Войска должны стрелять по нарушителям, не останавливаясь перед применением минометов и артиллерии, совершенно так же, как если бы они действовали против неприятеля. Ни в коем случае не следует стрелять в воздух, но прямо по цели, как в боевых условиях. В тех же случаях, когда военнослужащие проявят малейшее намерение солидаризироваться с бунтовщиками, виновные должны быть расстреляны на месте военно-полевым судом как государственные изменники[43].
Кравченко Федор Иосифович, Герой Советского Союза, командир Третьей Гарибальдийской бригады. Северная Италия, 8 февраля 1944 года
– Я, гражданин Свободной Италии, вступая в ряды Итальянской Народной Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь….
Вот они, наши будущие бойцы. Разномастно одетые, и городские, и крестьяне, и дезертиры из королевской армии (этих можно узнать по щегольским шляпам с петушиными перьями – как сохранили?). Годами от совсем мальчишек (сколько из них отсеются, узнав, что война – это не романтика, а тяжелый труд!) до мужиков в возрасте, обстоятельных и степенных (а эти, пожалуй, самые надежные – уж если выбрали сторону, то идут до конца). Уже прошедшие у нас первичный «курс молодого бойца» – физподготовка, уход за оружием, обустройство лагеря, внутренний распорядок. Хорошо еще, здесь нет снега, хотя зима – но еще не горы, а лишь предгорья. А то бы учились спать в шалаше, на пучке соломы поверх льда.
Вооружены все. Немецкими винтовками и пулеметами МГ-42 по одному на отделение – этого трофейного добра навезли столько, что каждый доброволец получает оружие в первый же день и еще на складе осталось много. В отличие от нас в сорок первом – когда, чтобы добыть оружие, нередко приходилось самому придушить немца или полицая. Зато у нас было самое важное на войне – желание воевать. У тех, кто в окружении не поднимал руки, а пробирался на восток по лесам, к своим. У коммунистов, комсомольцев, да просто сознательных советских людей, кто не видел своей жизни «под немцем». А когда есть желание драться насмерть – придет и умение, и опыт, найдется и оружие. У каждого из нас, кто начинал тогда, в лесах под Черниговом, зимой сорок первого, уже был огромный счет к немцам – которого простить нельзя.
– …быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную тайну…
Здесь в Италии тоже было подполье. Правда, если сравнивать с нами, то больше похоже не на эту войну, а на борьбу с царизмом – забастовки, нелегальные газеты и листовки. Партизаны здесь появились совсем недавно, когда пришли мы. Еще до немцев, с чисто диверсионными целями. Затем, восьмого января, в ответ на ультиматум товарища Сталина (совместно с союзниками) стали выпускать арестованных коммунистов. А уже девятого января (ну, как у нас царь!) солдаты начали расстреливать народ на улицах, а полиция втихую хватать кое-кого из отпущенных. Но наши тоже не лаптем щи хлебали – товарищи пробирались на север, и как из встречи отрядов Ковпака и Руднева в брянских лесах возникло знаменитое партизанское соединение, так и наша Третья Гарибальдийская ведет свою историю от объединения одной из групп Осназ с отрядом товарища Пьетро Секкьи, он теперь наш «руднев» – наш комиссар.
Двенадцатого января в Италию вошли немцы. В этот же день, как нам сообщили, в Загребе был организован Комитет Национального освобождении Италии во главе с товарищем Тольятти. А по всей Италии едва не началось восстание – все были наслышаны, что творится по ту сторону Альп, во Франции, когда озверевшие гитлеровцы под конец вели себя совсем как у нас: расстреливали сотнями, сжигали целыми деревнями. Входя сюда, эсэсовцы также не церемонились с населением – хотя Италия вроде как союзник Германии, но такова суть германского фашизма, если все они сверхчеловеки, то значит, имеют право: встав на постой, вели себя как хозяева, грабили, насиловали, расстреливали за любое сопротивление. Во Франции у эсэсовцев Достлера было правило, входя в деревню, где до того или возле которой было совершено что-то «антинемецкое», немедленно расстреливали мэра, священника, учителя – наиболее уважаемых людей, чтобы показать остальным, что их ждет[44]. Здесь тоже было так – знаю случай, когда в деревне, километров за полста отсюда, кто-то влепил в эсэсовского солдата заряд картечи – немцы так и не сумели найти виновного, и тогда расстреляли мэра, попа и еще десять жителей на выбор, а приехавших итальянских жандармов избили и выгнали, отняв оружие. Но в большинстве, тогда, в самом начале, в свой же народ стреляли итальянские солдаты, по приказу своих фашистских офицеров. И восстание было подавлено, как часто бывает со стихийными и неподготовленными выступлениями – но угли остались тлеть. А главное, народ понял, что их вождь Муссолини отныне сидит на немецких штыках. И здесь, на севере, где горы и леса, начали возникать партизанские отряды. «Бригады», как они сами себя называли. Здесь бригадой называют полсотни человек, разбитую на «звенья», по десятку каждое. У советских же партизан бригада, по образу и подобию армейской, от трех до семи отрядов-батальонов, каждый в три роты по сотне бойцов, еще отдельно роты разведки, пулеметная, артиллерийско-минометная, штаб с тыловыми службами – всего до полутора-двух тысяч человек. И конечно же, диверсионная рота – в настоящий момент, единственное подразделение Третьей Гарибальдийской, укомплектованное полностью.
– …беспрекословно выполнять все приказы командиров и комиссаров…
Вспоминаю, сколько у нас в ту, первую зиму намучились с «партизанщиной»: хочу воюю, хочу – нет, никого не слушаю, и ты вообще кто такой, командир? Как правило, такие отряды погибали при первой же карательной экспедиции или разбегались после первого же настоящего боя. Или, что самое худшее, превращались в банды – забившись в глубину леса и совершая вылазки лишь за продовольствием, грабя население. Настоящим партизанам такие банды были лютыми врагами, поскольку вбивали клин между партизанами и народом – а потому после давили их беспощадно, как полицаев; но в самом начале это крови попортило немало. А в сорок третьем уже все большие партизанские соединения имели военную организацию и дисциплину, по приказу Большой земли совершали рейды в сотни километров по немецким тылам в заданный район – и все сражавшиеся там усвоили: без дисциплины не может быть войны! И эта дисциплина должна быть сознательной, а не бездумной! Вот, наверное, отчего было решено, что гарибальдийские бригады будут создаваться изначально как коммунистические, без всякой демократии. В каждой есть бригадный комиссар, и в каждом из четырех батальонов бригады есть батальонные комиссары, и в каждой из трех рот каждого батальона есть ротные политруки. Интересно, у нас большие партизанские соединения, имеющие регулярную связь с Большой землей, официально считались воинскими частями РККА, имели даже свой номер полевой почты, а все бойцы и командиры числились военнослужащими, с присвоением воинских званий, сроками выслуги и денежным содержанием (по заявлению, переводилось на сберкнижку или пересылалось родным в нашем тылу) – а кем будем считаться мы здесь?
– …клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь доверенное мне военное и иное имущество…
Когда до нас дошел фронт, летом сорок третьего, то мы ждали, что соединение будет расформировано, а личный состав – кто на фронт, кто на работу в тылу. Однако же нас, ковпаковцев, сабуровцев и еще кого-то перевели в штат НКВД. А до того еще был «диверситет», как мы называли курсы, где мы и учились, и учили, сами передавали опыт и усваивали чужой, полученный на этой войне. Затем большинство ушло на фронт – не с немцами, а с бандеровской и польской нечистью, уж этот враг хорошо нам знаком! – а мы, подрывники-диверсанты, остались. Чтобы разлететься уже персонально кто куда – много позже я узнал, что Всеволод Клоков, Володька Павлов, Митя Резуто попали аж в Ирак, к курдским товарищам, рвать немецкие нефтепроводы. Ну а мне припомнили опыт Испании и как я на Волыни сделал диверсионный отряд из сотни необученных деревенских парней. И вот – Италия. В тридцать седьмом убивал этих берсальеров под Теруэлем, теперь учу их соотечественников, как самое справедливое общество построить.
Нам все же в чем-то было легче. Ну не было такой спешки – чтобы подготовить даже батальон за пару недель! В РККА, несмотря на военное время, гоняли бы до фронта не меньше двух-трех месяцев, а то и полгода! Впихнуть в этих, пусть даже горящих энтузиазмом, помимо одиночной подготовки, основы тактики малых групп, бой в лесу, в горах, в населенном пункте! Слаживание в составе отделения, взвода, роты. Батальон в партизанской войне – это высшая тактическая единица, а вся бригада, уже оперативно-тактическая, обычно же батальоны сражаются вместе, если противник очень серьезный, и то, у каждого своя частная задача и свой маршрут выдвижения и отхода. Нам приходилось учиться собственной кровью – здесь же и расскажут, и покажут, и научат, как надо – но командирам, они же инструктора, не позавидуешь! Время, время – а сколько его у нас?
В партизанской войне очень важен начальный этап. Когда собственно боев мало и враг в благодушии – но формируются основы: организуются сами отряды, закладываются базы, собирается оружие, налаживается связь, изучается обстановка. У нас сейчас, по большому счету, это и происходит – но ведь план диверсий, прежде всего на железных дорогах, никто с нас не снимал! Вот отчего наша диверсионная рота, это по сути, самая воюющая: ходили мы уже на железку, что идет через Тренто от австрийской границы, закладывали «минные поля», серии МЗД-5. Ой, что там было – немцы ведь непуганые, войска тут они, правда, в основном с запада вводили, и морем, но и здесь тыловое снабжение шло, и маршевое пополнение личным составом. И прервали мы движение напрочь – когда мины уже под рельсами, и приборы срочность отрабатывают, на боевой взвод через сутки, через двое, через неделю, бесполезно уже этот участок охранять, хоть ты там укрепрайон вдоль дороги сооружай!