Впечатление портили лишь немецкие морды. Орднунг – даже на прогулке будто строем, смотрят все в одну сторону, куда старший взглянет, так же дружно карты и блокноты достают, пометки делают, и дальше маршируют, вытянувшись, словно аршин проглотили, толпу будто не замечают, распихивают плечом – впрочем, местные стараются сами дорогу уступать. Компаний таких, числом от трех до семи рыл, было довольно много, и пеших, и моторизованных, ездили открытые автомобили, и сидящие в них немцы так же крутили головами, будто по команде «равняйсь», оценивая красоты итальянской столицы. Или же рекогносцировку будущего поля боя проводя – читал, что так они делали в Дании в сороковом, за несколько дней до вторжения приезжали как туристы, не шпионы Абвера, а офицеры строевых частей, осматривали местность, куда будут высаживаться. И хрен с вами, живите пока, мы сегодня добрые, белые и пушистые, совсем не имеем цель вас убивать, успеем еще.
Местные полицаи нам хлопот не доставляли, совсем. В городе у нас даже документов на улице не проверили ни разу, тут комендантский час отсутствовал вообще, в военное-то время! Хотя патрули попадались – но как объяснил Этьен, мы не были им интересны, пока не совершаем что-то предосудительное. Полиция тут с мирного еще времени привыкла к толпам паломников и туристов, в том числе из самых экзотических стран. Даже с торговцами и в кафе мы могли сносно объясняться на нашем испано-немецком, не удивлюсь, если окажется, что тут и русский язык поймут.
На языке и погорели. Сидим в кафешке, никого не трогаем. Вкушаем национальную кухню, как, например, суп с поджаренным белым хлебом, яйцом и сыром. Макароны с рыбой, и конечно, пицца – а вот мяса почти нет, его здесь сыр заменяет. Ну и фрукты – когда еще так отъесться сумеем? Едим, поглядываем на улицу, когда там Маневич из церкви выйдет. Настолько обнаглели, что меж собой стали по-русски говорить (да разве это разговор? Так, пара слов – и мы же, по документам, русские белогвардейцы?). И шумно ведь в зале было! Четверо фрицев сидели от нас за три столика, как они услышали?
Встает сначала один, подваливает к нам, опирается на столик и начинает орать:
– Вы русские? Плевать, кому вы служите – все равно недочеловеки! Из-за таких, как вы, рейх терпит поражения, от Сталинграда до Одера! Потому что каждый раз кто-то – макаронники, лягушатники, поляки – трусливо бежали, оголив фронт! А германский солдат непобедим и единственно достоин владеть Европой!
Пьян в дупель, но на ногах держится. Его уже кто-то из своих, оставшихся за столиком, пытался одернуть – сядь! А этот еще больше распаляется: «Вы есть славянские сорняки на нашем арийском поле, и я вас сейчас буду выпалывать!» И лапает кобуру.
Что немцы пистолет вешают не как мы, а на живот слева, это может быть и удобнее доставать, не надо руку за спину заводить. Но блок поставить легко, когда ты рядом. В одно движение привстаю, левой рукой придерживаю его лапу с парабеллумом, а правой бью немца снизу в челюсть основанием ладони, пальцы собраны в «медвежью лапу». Так и напрашивалось теми же пальцами прямой в кадык, но тогда я бы фрица убил. А это сейчас было совершено лишним, тогда нас искать и ловить будут уже всерьез. Ну а драка в кабаке – мы ж «испанцы», резал я их под Ленинградом в прошлом году и знаю, что в «голубой дивизии» немца на нож поставить почиталось за честь. У немца голова мотнулась назад, но он не упал, потому что я ему запястье не отпустил – а если он лежа в меня шмальнет? Однако нокдаун – подхватываю его руку с пистолетом еще и своей правой, и перевожу на «санке», да как можно резче. Что в итоге – сложный перелом в запястье или всего лишь разрыв связок? Немец воет и ложится, парабеллум остается у меня в руке, кладу на наш стол. Все это – за две-три секунды.
И тут оставшаяся троица фрицев встает и идет на нас. Кобур не трогает, это хорошо, а то пришлось бы и нам стрелять. Немецкая манера драться – мебель аккуратно обходя. Я не немец, пинком опрокидываю столик перед собой на ноги тому, кто заходит слева (только что кто-то за этим столиком сидел, теперь вокруг нас пустое пространство, посетители кафе шарахнулись в стороны). И правому немцу обманное движение рукой, подсечка, и по потерявшему равновесие прямой в голову и ногой в живот. И успеваю встретить третьего, который был посередине. Валька тем временем уложил того, который оббегал стол, а Скунс вырубил однорукого. Ну а теперь делаем ноги, не хватало нам лишь разборок с местными полицаями!
Парабеллум Скунс успел сунуть в карман. А заодно прибрать бумажник у того же фрица с покалеченной рукой. Когда после заглянули внутрь, нашли удостоверение гауптшарфюрера (обер-фельдфебеля) 500-го парашютного батальона СС, деньги, фотографию белобрысого пацана лет семнадцати и письмо-уведомление, сегодня полученное, судя по штемпелю, что младший брат этого самого фрица был убит под Зееловом. Но это было после, уже в отеле, а тогда нам пришлось срочно делать ноги. Причем я успел кинуть деньги на стойку у кассы – хозяин кафе в чем виноват? Заодно меньше у него будет желания выступать свидетелем, когда прибегут полицаи.
Пришлось лишь издали смотреть, когда выйдет Маневич. Ну, а дальше пробежаться по переулку и догнать было совсем несложно. Что он нам сказал, когда мы оказались наконец без посторонних ушей, приводить не берусь. Больше всего его беспокоило, что завтра надо снова в то же место. А если кто-нибудь там нас запомнил и, вновь увидев, в гестапо сообщит? Немцы здесь пока в патрулях не ходят и облав не делают, но слышали мы, ездят по ночам какие-то в штатском, вламываются, хватают – значит, у гестапо уже в Риме свои оперативники есть? С другой стороны, а что мы сделать могли? Чтобы тот фриц кого-то из нас пристрелил?
Вот, не поминай черта всуе, непременно заявится! Поболтались мы по Риму еще немного, местность и обстановку оценивая, в отель вернулись. Посидели еще, делясь наблюдениями, кто чего заметил. И спать. Не принято тут допоздна сидеть – телеящиков пока еще нет; понятно, что из театров и всяких ночных заведений возвращаются и за полночь, но сидя дома спать ложатся по нашей мерке непривычно рано, часов в девять-десять. Спим чутко, и секретки на дверях – посторонний быстро и без шума не войдет. Около двенадцати слышим, подъезжает машина, останавливается внизу, двери хлопают, и еще через минуту по лестнице на наш третий этаж топот ног. И стук кулаком в дверь.
– Немедленно открыть! Гестапо!
Штаб группы армий «Карантания». Падуя, 18 февраля 1944 года
Присутствуют: фельдмаршал Эрвин Роммель, полковник Клаус фон Штауффенберг, полковник Мерц фон Квирнгейм.
– Здравствуйте, господа, очень рад вас видеть, проходите, присаживайтесь, – приветствовал гостей Роммель. – Прошу вас, кофе, коньяк.
– Благодарим вас, герр фельдмаршал, – ответил Штауфенберг. Несмотря на разницу в чинах, он держался на равных с хозяином кабинета. Поскольку в данный момент оба берлинских гостя выступали в роли посланцев и переговорщиков от ОКХ (штаб сухопутных сил Германии).
– Прошу вас, господа, без чинов, – предложил усталый Роммель. – Итак? Что было на Одере – и не вошло в официоз? Мы, конечно, давно не были дома, сражаясь за рейх во всяких отдаленных местах, но когда берлинское радио начинает восславлять героизм наших солдат и стыдливо умалчивает о реальных победах и захваченной территории, это наводит на мысли. А фантастические цифры русских потерь вгоняют в меланхолию – если, как утверждает Геббельс, мы убиваем по миллиону русских каждую неделю, герои панцерваффе сотнями жгут русские Т-54, а в люфтваффе все такие, как Хартман, «истребитель русских асов» – и однако же, не мы под Москвой, а русские под Берлином, то воевать с таким врагом безнадежное дело. Ясно, что у Зеелова мы не победили – но может, хотя бы сравнялись с русскими по очкам? Герр Штауфенберг?
Полковник покачал головой:
– К сожалению, все гораздо хуже. Поскольку я официально, по заданию ОКХ, занимался сбором и анализом информации с целью обобщения боевого опыта и учета русских тактических и технических новинок, то владею материалом, как, наверное, никто другой. Мое заключение – русские удивительно быстро прогрессируют в искусстве войны. Каждое последующее сражение на Восточном фронте показывает с их стороны что-то новое, ранее не встречавшееся. И это становится страшно.
– Насколько я мог судить отсюда, битва между Вислой и Одером в общем была похожа на то, что прошлым летом случилось за Днепром, – заметил Роммель, – те же танковые клинья, взаимодействие с пехотой и артиллерией, натиск, упорство, быстрая реакция на изменение обстановки. И, к сожалению, количественное и качественное превосходство их вооружения. Танк Т-54 – подвижность «тройки», броня и пушка «тигра». Самоходки, с пушкой тяжелого калибра, но на шасси среднего танка, очень опасны во второй линии атакующих боевых порядков, где их трудно достать, а они выбивают все. Очень частая поддержка передовых танковых подразделений реактивной артиллерией и сверхтяжелыми минометами, от огня которых не спасают никакие полевые укрепления. Штурмовая пехота, четко взаимодействующая с танками, поголовно вооруженная не МР, а автоматическими карабинами, достаточно хорошо обученная. Все это уже было – естественно, за прошедшее время получило у русских развитие, было отработано, выросло количественно. Я что-то упустил?
– Вы совершенно правы, – ответил Штауфенберг. – С одной поправкой: это были русские новинки прошлого года. Хотя и тут кое-что изменилось: четко отслеживается тенденция русских вместо танковых клиньев пускать на нас «волну», подвижный фронт. Танковые армии сохраняют свою роль – но кроме них вперед идут и передовые, полностью моторизованные корпуса прочих, «общевойсковых» армий. Что чрезвычайно затрудняет нам контрудары по флангам и коммуникациям передовых отрядов. Но я хотел сказать о другом. Форсирование Одера – как это было проведено!
– И в чем же отличие от Днепра и Вислы? – спросил Роммель.
– В том, что там русские имели исходный рубеж уже на берегу. Если же они выходили на большую реку в ходе наступления, то могли захватить с ходу плацдарм за ней лишь в случае, когда мы по какой-то причине не могли контратаковать. Здесь же русская морская пехота форсировала Одер практически с марша, после наступления в несколько сотен километров, и уд