ие удостоверения должны быть, и возможно даже, гестаповские, если такая игра – а «народная милиция» тут при чем? Сейчас разбираться будем – и если будет больно, не взыщите, времени у нас мало, а информация нужна.
Между тем в гостинице нездоровое оживление, что нам очень не нравится. Появляется хозяин, сеньор Луиджи, поднятый ночным портье (весь персонал – это хозяин с хозяйкой, которые сами за стойкой вахту несут, еще паренек, какая-то их родня, им на подмену, и вроде на кухне еще кто-то), в коридор высовываются постояльцы, числом до десятка (тут полная демократия – хочешь, плати за весь номер и живи один, а хочешь, хоть вшестером, если в складчину). Чтобы пресечь любопытство, тычу сеньору Луиджи в нос жетон тайного агента гестапо (один из тех, что в Будапеште взяли) и с грозным видом приказываю, как чеховский герой, «не толпись и расходись по домам», все под контролем, и упаси боже после лишнее болтать. Хозяин отчего-то бледнеет и, тряся головой, клянется мадонной, что все осознал. Возвращаюсь к гостям.
Допрашиваем порознь, благо номеров два. Валька со Скунсом притаскивают из машины и третьего «гестаповца». Гости поначалу ведут себе нагло и даже пытаются угрожать, но когда до них доходит, что жизни их, не говоря уже о здоровье, в данный момент стоят ну очень дешево, начинают давать информацию. Ну и картинка нарисовалась – даже Маневич такого не ждал!
Кто сказал, что эскадроны смерти – это сугубо латиноамериканское изобретение? Верно, такого не знали ни рейх, ни СССР, ни США с Англией – ну кто бы позволил совершенно левым личностям делать работу контор? Это допускается, лишь когда факт репрессий надо скрыть от общественности, что иностранной, что своей, но зачем таиться сильной державе (а не какому-нибудь Сальвадору, озабоченному сохранением своего имиджа)? Ну, еще когда в стране смута и каждая из политических сил спешит обзавестись собственной бандой для сведения счетов – так было в Испании в тридцатых. Но ведь и в Италии сейчас похожая картина!
Разброд даже в правящей верхушке. Дуче, король с наследником, маршал Бадольо, другие фигуры в генштабе, банкиры, промышленники – и спор, под кого ложиться (а также, конечно, «кто виноват»). И еще немцы затесались – которым пока приходится внешнее приличие соблюдать, да и руки коротки, весь персонал представительства собственно гестапо в Риме, несколько десятков человек! Так что «люди в черном», кто ночами врывается в дома и хватает «подозрительных», это не немцы, а местные – работающие по приказу куратора от гестапо. Куда и сдают арестованных – и что с ними после, неизвестно. И работают не за идею, а за жалованье – за каждого доставленного немцы платят отдельно.
А где финансовые интересы, там и конкуренция. И желание работать уже не на государство, а лично на себя. Потому нередко хватают и тех, с кого можно что-то взять. В основном евреев, против такого немцы точно возражать не будут, если до гестапо дойдет, и богатых приезжих. И граф Этьен Лакруа показался им как раз такой фигурой.
– Пьетро донес, племянник хозяйский. Он нам всегда на богатых клиентов указывает, за малую долю.
Ну, сучонок – разберусь я еще с тобой, когда съезжать будем. А отчего просто не грабили – ведь он ключи от номеров запросто дать мог?
– Так репутация у заведения. Если здесь часто обворовывают, кто сюда поселится? А арестовали, тут претензий быть не может.
– И куда после арестованных девали? Немцам не сдать ведь, на кого приказа не поступало?
– Известно куда: ножом по горлу и в катакомбы. Место знаем, куда труп сбросить, сто лет не найдут.
Так вы и товарищу Маневичу такое готовили? Вот было бы, если бы он поехал один! Ну так не обижайтесь, если и с вами так же! По одному отводим неудачливых бандитов к машине и перед тем, как запихнуть внутрь, ломаем им шеи, чтобы кровью не замарать. Про катакомбы спросили, но место неудобное и ехать далеко. Так что избавляться от вас проще будем.
Кстати, сгубила фраеров еще и банальная жадность. Ну зачем так спешить, в первый же день, толком не разведав? А было у них однажды, что жертва по приезде успела ценное в банковскую ячейку положить, и вышел облом! Потому теперь старались сразу. И нас сначала приняли за конкурирующую организацию, эти банды, оказывается, и меж собой воюют, успев город Рим на зоны охоты поделить – вот только немцам до этих терок нет дела, и «при исполнении» границы не признаются, что дает широкий простор влезать на чужую территорию, но если таких ловкачей ловят… Мафия у них тут!
Как запихнуться в машину хрен знает какой итальянской марки – на «эмку» похожа – всемером, даже считая, что четверо покойники? Маневич тоже поехал, сказав, что Рим хорошо знает – а Скунса на хозяйстве оставили. Выехали к реке Тибр, там место было удобное, вполне могла машина в воду и сама сорваться, на повороте. Рассадили мертвецов, как положено, и дали по газам. Булькнуло лишь – найдут, конечно, но на телах ран от огнестрела и холодняка нет, так что на первый взгляд сойдет за несчастный случай. Хотя Валька бурчал, проще было там же рядом, в паре кварталов, всех жмуров в канализационный люк – а теперь назад пешком. Так машину все равно отгонять пришлось бы!
– А зачем отгонять, ездили бы пару дней сами.
– Валь, ты смеешься? Тут, конечно, в сравнении с нами бардак, но не до такой же степени? Откуда у «испанцев» машина? Тут вроде проката автомобилей нет еще.
– А немцы где берут? Я видел – фрицы сидят, а номера местные.
Назад вернулись без происшествий. И завалились спать, оставив Скунса дежурить, затем под утро его Валька сменил. Надо все же место дислокации менять, раз нашумели. Но не ночью же съезжать – подозрительно будет!
Завтракаем. Первыми мы спустились, затем и Маневич сошел. Время уже позднее, одиннадцать часов. Я думаю, что если сейчас уезжать будем, то успею еще сучонка Пьетро найти – убивать не буду, зачем еще один жмур, но вот можно так по организму настучать, что после обязательно инвалидность будет, а через месяц, три, полгодика, как повезет – совсем как Павка Корчагин, в инвалидной коляске. Сидим спиной к стене, лицом к дверям, это уже в привычку вошло. И тут входит дедок на вид лет под шестьдесят, но крепкий еще, лицом на артиста Джигарханяна похож – машина не подъезжала, значит, пешком пришел? Подходит прямо к столику, где я и Маневич сидим, и вежливо спрашивает: «Дозволите ли?» – по-немецки!
Ну очень спокойно и уверенно – я сначала даже подумал, что это кто-то из агентов товарища Этьена. Валька со Скунсом за соседним столиком лишь покосились, и снова «держат дверь». Оцениваю гостя – а ведь, несмотря на возраст, физически еще ничего, со мной бы не справился, но такого, как Маневич, в рукопашке сделал бы однозначно! И взгляд холодный, пронизывающий – охотника, а не жертвы. Одет в штатское, под пальто строгий костюм с галстуком и жилетом, строевой выправки не заметно. И тросточка у него интересная, судя по тому, как качнулась тяжело, вес в ней – свинцом залита или клинок внутри? Руки на виду держит, оружия в карманах и под пиджаком нет, ну если только что-то совсем крохотное. Ладно, живи, пока непосредственной угрозы не представляешь – если что, я тебя в края вечной охоты за секунду отправлю. А дальше, как Маневич решит.
– Хотел бы переговорить с вами наедине, господин… Лакруа. Или все же Конрад Кертнер?
И сразу ко мне:
– Молодой человек, я не сомневаюсь, что вы и ваши люди, которых очень может быть, поблизости больше, чем те двое, в состоянии устроить то же, что в Будапеште. Но сейчас это излишне, поскольку я пришел исключительно ради переговоров. И предмет их может заинтересовать не только и не столько вас, но и тех, кто гораздо выше.
Снова к Маневичу:
– Простите, забыл представиться. Группенфюрер Рудински!
Роммель Э. Солдаты пустыни. Л.,1993. Пер. с нем., 1970 (альт-ист)
Гитлеры приходят и уходят, а Германия и немецкий народ остаются!
Именно так я понимал свой солдатский долг. Служить Германии, а не фюреру и не национал-социализму. Так устроен мир, что в нем уважают лишь сильных. Потому, когда Гитлер в тридцать третьем обещал поднять униженную, растоптанную, несправедливо ограбленную Германию с колен, я поверил ему и служил со всем усердием. Воссоздание германской армии до уровня сильнейшей в Европе, разработка самой передовой тактики, вооружение новейшей техникой. Тридцать девятый год, Польша – что это еще за географический курьез, возникший, однако, на нашей земле и виновный в резне мирных германских граждан?[50] Затем была Франция, наш давний враг и главный виновник того нашего унижения, двадцать лет назад. Война выглядела легкой прогулкой, даже Польша поначалу казалась нам еще одной Чехословакией, ну кто же знал, что проклятый Альбион действительно на этот раз объявит нам войну, а не пошлет еще одно грозное предупреждение? Норвегия, Франция, Югославия… Война казалась выигранной, дело было лишь за условиями мира. Надолго бы хватило британцев, запертых на своих островах? Если бы Гитлер не напал на Россию, то очень может быть, сегодня бы мы знали его как нового Бисмарка, первого канцлера Объединенной Европы. Но историю нельзя переиграть заново.
Это долгое, но необходимое вступление к моему рассказу, что произошло в феврале сорок четвертого, когда я должен был принять решение. За что на меня после вылили потоки грязи, называя презренным ландскнехтом, без зазрения совести переходящим на сторону сильнейшего. Замечу, что больше всего усердствуют в этом те, кого нет в Германии, как, например, Манштейн – внутри же ГДР в мой адрес не прозвучало ни одного упрека, ни за время моего пребывания на посту главкома фольксармее, ни после моей отставки. Повторю, что я видел свой долг в служении Германии – и потому верность ее вождю была обусловлена тем, насколько этот вождь служит немецкому народу. А в феврале сорок четвертого уже ни у кого не было сомнений, что политика Адольфа Гитлера гибельна для страны.
Номинально Еврорейх был еще достаточно силен. Под его властью оставались наиболее развитые страны Европы – Франция, Италия, Бельгия, Голландия, Дания, Испания с половиной Португалии, а также Северная Африка и Ближний Восток. По совокупной промышленной мощи, по всем наличным ресурсам, включая мобилизационный потенциал, Еврорейх превосходил и СССР, и Британскую империю, уступая лишь США. Но в отличие от русских, сумевших сплотить свою страну в единый военный лагерь, даже ценой значительных трудностей для населения, Еврорейх не был таковым никогда. Некоторое воодушевление и сплочение на волне побед в Испании, Африке, Египте и Ираке было весной и летом сорок третьего – как мне показалось, союзники Германии поверили в свою долю пирога после победы и готовы были сражаться. Этот порыв погас после Днепра, когда русский фронт пришел в движение – и тогда мы увидели тот «паровой каток», которым нас пугали в прошлую войну. И надо знать особенности национального характера французов: они легко возбуждаются, но так же легко приходят в уныние от поражений. Наш бешеный ефрейтор в ответ не придумал ничего лучше, как усилить репрессии. В итоге же, декларированное «равенство» граждан будущего Еврорейха так и осталось на бумаге.