Двадцать второго февраля русские начали наступление после мощной авиационной и артиллерийской подготовки. Основной удар наносился в полосе хорватского корпуса – который не выдержал и начал отход. И попытки ввести в бой итальянцев, которых так и не успели разоружить, полностью провалились – эти потомки римлян или разбегались, бросив оружие, или начинали стрелять по своим хорватским или немецким товарищам. Уже двадцать четвертого февраля русские взяли Триест и Горицию, разорвав рубеж 6-й армии пополам, 73-й корпус был отброшен на полуостров Истрия, 18-й корпус оттеснен на австрийскую территорию, разбитые хорваты бежали к Венеции, а итальянцы массово сдавались русским или дезертировали, повторив позор Капоретто прошлой войны!
Двадцать пятого февраля я отдал приказ об отступлении. Русские ворвались в Падую, где был мой штаб, всего через сутки.
Я видел свой долг как германского фельдмаршала прежде всего спасти своих солдат, ради будущего Германии!
Примечание переводчика на русский: из текста следует, что товарищ Эрвин Роммель, будущий командующий ННА ГДР, все ж принял окончательное решение о выступлении против Гитлера не 20 февраля 1944 года, а несколько позже, судя по его категорическому нежеланию капитулировать перед наступающей Советской армией.
Дитер Хольт, чемпион мира по велотриалу. Интервью журналу «Тайм», 1956 год (альт-ист)
Тысяча противотанковых велосипедов! Единственная правда в вашем дурацком фильме – это самое начало, тот берлинский парад, двадцатое февраля сорок четвертого.
Я отлично все помню. Фюрер с трибуны произносит речь перед войсками, отправляющимися на Одер. Он поздравлял нас с победой, которой не было – слушая его, мы думали, что русские разбиты и отступают. А они взяли Франкфурт в тот самый день – но о том не было объявлено. Война была уже совсем рядом – а казалась нам где-то далеко, в мифических варварских землях на Востоке. А русские представлялись нам дикими азиатами, не умеющими воевать и побеждающими лишь числом, заваливая наши окопы горой своих трупов. Так говорила нам пропаганда, а других сведений мы не имели. Хотя нам говорили в школе, что отдельные несознательные личности слушают по радио чужие голоса – если мы о таком узнаем, то обязаны донести. Но я никого такого не знал.
А после мы все прошли маршем перед трибуной. Впереди новейшие сверхтанки «Маус», шесть или восемь штук, уже не помню. За ними танки поменьше, бронетранспортеры, самоходные пушки, тягачи с гаубицами на прицепе, и замыкали мы, крутили педали, по сорок в ряд, двадцать пять шеренг. У некоторых на багажниках были приделаны просто трубы вместо вооружения, для вида. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет – и мы казались себе капитанами Сорви-голова, нас ждут подвиги и приключения. Мы были горды, дурачки, не зная, что нас ждет!
Нет, у нас были не фаустпатроны. А ствол безоткатной пушки десятисантиметрового калибра, на котором я сидел верхом. Передняя труба рамы, от седла к рулю, была откидной. Раз – повернуть велосипед боком. Два – отодвинуть трубу-упор вместе со стволом, воткнуть хвостовик в грунт, получалась тренога-лафет. Три – отцепить казенник от упора, придать стволу горизонтальное положение, это было важно – если бы раструб на казеннике смотрел в землю, тебя могло сильно обжечь выхлопом. Все прочее оставалось прежним – так что на тех велосипедах даже я сейчас не смог бы выделывать такие трюки, как в вашем фильме, не выдержала бы подвеска. Есть и другие мелочи, которыми мой трюковый велик отличается от обычного дорожного. И уж конечно, мы не прыгали с трамплина и не крутили сальто в воздухе, на поле боя, уворачиваясь от трассеров пуль. Нас учили лишь как заряжать и наводить пушку, кому-то повезло на полигоне сделать из нее один-два выстрела в цель. Нам ничего не сказали про тактику, мы не знали, что, увидев на поле боя русские танки, пытаться проскочить вперед ради лучшей позиции – это самоубийство! Пушка, хоть и облегченная, укороченная, все же весила как еще один седок, и ехать быстро, тем более по раскисшей земле, было нельзя. Через два дня в нашей полусотне осталось семнадцать человек – что стало с теми, кого придали другим полкам, не знаю.
Так что не было подвигов, как в вашем фильме. И не было любовных историй – потому что не было девчонок. Не могло быть той сцены, как мы втроем удираем по лесной дороге от казаков, скачущих за нами с саблями наголо – и мой друг жертвует собой, чтобы я и Эльза могли уйти. Мы быстро усвоили, что чем с большего расстояния стреляешь, тем выше после твой шанс на жизнь, правда, попасть куда-то при этом было тоже очень проблематично, у пушки было огромное рассеивание и крайне примитивный прицел. А после выстрела надо как можно быстрее удирать от очень злой русской пехоты, бьющей по тебе из десятка автоматов, и молиться, чтобы танкисты на Т-54 пожалели бы потратить на тебя фугас. Так и возникло умение проехать на велосипеде там, где и на двух ногах, казалось бы, пройти нельзя – особенно в городе, среди развалин. Я был в этом лучшим, и мне повезло остаться живым.
Ну, а после хобби стало моей профессией. После того как мои трюки вечером случайно увидел один русский – оказалось, что в Советской армии есть нечто похожее для мотоциклистов: прохождение произвольной трассы в лесу, в горах, прыжки с трамплина. Велосипед же, более легкий, чем мотоцикл, позволяет сделать выступление более зрелищным – вроде сальто в воздухе, «штопора», «карусели». Так родился велотриал – мои выступления перед публикой и работа каскадером на студии ДЕФА.
Но все же, мистер, интересно, кто рассказал в Голливуде мою историю? Из той тысячи, что была со мной на параде, я знаю всего восемь десятков оставшихся в живых! Неужели кто-то еще попал в Америку – с его стороны было очень невежливо сочинять враки и при этом давать герою мое имя! Вышло, конечно, зрелищно, но вы не боитесь, мистер, что посмотрев этот фильм, уже ваши, американские мальчишки сочтут, что с русскими можно воевать на противотанковых велосипедах?
Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Рим, 19 февраля 1944 года
Группенфюрер – это по армейской мерке генерал-лейтенант? То есть чин у этого немца, как дома у нашего «охранителя» Кириллова? И чего ему от нас надо, интересно знать? Однако же такие фигуры в одиночку, да еще пешком не ходят – группа сопровождения должна быть, и не из пехоты, а таких же волкодавов, как мы. И даже если заявился ты к нам для переговоров, но наверняка держишь на крайняк и силовой вариант, «если он меня задавит матом, будет ход конем по голове!». Даю знак Вальке и Скунсу, те неспешно встают и тихо-мирно выходят на улицу – посмотреть.
– Если это вас интересует, со мной лишь шофер и адъютант, – говорит немец. – Я оставил «мерседес» в квартале отсюда. Отчего бы пожилому человеку не прогуляться днем по тихой улочке? И я очень надеюсь, что мы придем к согласию – мы же все умные люди, иным в нашей профессии делать нечего? Хотя, господин Кертнер, с вашей стороны было очень неосмотрительно являться в Рим – досье с фотографиями всех освобожденных по тому соглашению есть в нашей картотеке, итальянцы любезно предоставили. А у меня хорошая память на лица.
Тут он посмотрел на меня.
– А вы, молодой человек, простите, не знаю вашего настоящего имени, засветили свою личность в Будапеште. Вы не знали, что та очаровательная фройляйн из шведской миссии, что показывала вам мост Елизаветы, наш осведомитель? К сожалению, получить информацию и истолковать ее правильно и своевременно – это несколько разные вещи. Я был хорошим полицейским, что в данном случае сыграло в минус, – въедается привычка реагировать уже по факту свершившегося деяния, а не на ход вперед. Теперь же я попробовал иначе – не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять: акция в Риме вызовет ваш самый пристальный интерес. И ваш подход – не ломить грубой силой, а слегка подсыпать песочку в шестерни или толкнуть маятник в сторону в нужный момент – так что допускаю, что десяток таких, как вы, вполне может провернуть то же самое. Зачем Достлер пригнал несколько тысяч солдат? О, нет – я не намерен вам мешать. Если мы договоримся, конечно.
Снова перевел взгляд на Маневича.
– Господин Кертнер, я отлично знаю, на кого работаете вы. В отличие от итальянского суда, мне не интересны юридические тонкости. Достаточно знать, что на связи с вами был человек из советского посольства. Затем, уже освобожденным, вы не доезжаете до швейцарской границы, ну а кто стоит за Красными Гарибальдийскими бригадами, нам известно. Замечу лишь, что устраивать подобную акцию имело смысл, лишь если вас собрались задействовать немедленно, здесь – а не дожидаться конца вашего интернирования после уже близкого завершения войны. И что в Риме могло потребовать вашего присутствия? Даже для организации коммунистического восстания у Москвы есть куда более подходящие фигуры. А говорить о техническом шпионаже здесь, в Италии – простите, смешно! Ну и ваш контакт с неким святым отцом, близко знакомым с Главным Фигурантом, стал последним штрихом к картине. Что до того, как я вас нашел – благодарите своих сопровождающих. Они, может, и отличные боевики, но недостаточно опытные конспираторы!
И опять ко мне:
– Конечно, Рим – это столпотворение. И здесь привыкли к самому разному народу – наверное, даже туземца в перьях примут как должное. Так что даже мой приказ немедленно докладывать мне обо всем необычном, непонятном, мог бы и не сработать – но вы, трое «испанцев», умудрились отправить в госпиталь четверых головорезов из Пятисотого батальона парашютистов СС! Что само по себе примечательно – это подразделение выполняет те же задачи, что ваш Осназ, их подготовка, в том числе и бою без оружия, куда выше, чем у обычной пехоты. Да еще и позаимствовали у одного из них личное оружие и документы – ай-ай, если бы не это, пострадавшие, может быть, и смолчали бы, а так вынуждены были доложить по команде! Кстати, очень не советую вам появляться на улице в испанской форме – эсэсовцы отчего-то сильно обиделись на испанских военнослужащих, ловят и бьют их до полусмерти, по всему Риму. И вы совершенно напрасно носите здесь эти длинные и тяжелые стволы в деревянных коб