Это Кириллов на статью из «Морского сборника» намекает. В февральском номере было, в память сорокалетия подвига «Варяга» и «Корейца» в Порт-Артуре. И приводилась там такая точка зрения, что если бы Руднев, взяв на себя ответственность и наплевав на все международные нормы, открыл бы огонь первым, причем не по японской эскадре, а по транспортам с войсками, когда они еще за день до того входили в бухту Чемульпо, и перетопил бы их на фарватере – то сорвал бы высадку первого эшелона японского десанта на материк и подарил бы нашим неделю, а то и полторы-две на развертывание войск на суше. После чего «Варяг» мог с чистой совестью топиться, так как свою задачу он выполнил бы на все сто. Вот только принять такое решение Руднев, типичный офицер мирного времени, не мог принципиально – тут нужен был человек, прошедший войну, у которого в инстинкты, в подкорку вбито совсем иное. Как какой-то американец сказал: «Стреляй первым, и лучше меня после судят, чем хоронят».
– Так мы не про мир «Варяга-победителя» говорим, – заметил Кириллов. – Кстати, Дойников хорошую вещь написал, патриотичную, и очень возможно, ее даже издадут. Но после, году так в 1954-м, и капитально переработав. А вы поставьте себя на место реального Руднева, которому ничего не было известно. Решились бы вы, на свою ответственность, начать войну? Или, чтобы у вас не было соблазна параллель с японским адмиралом Уриу провести, когда он британский пароход «Коушинг» с китайскими солдатами топил, в мирное время – и получил за это лишь награду. Представьте себя на месте командира нашего корабля в каком-нибудь Сингапуре, году в шестьдесят втором. И американцы по отношению к вам действуют откровенно угрожающе, но пока не стреляют. Вы решились бы начать атомную войну? Даже ценой собственной тактической победы?
– Решился бы, – отвечаю уверенно, – поскольку война началась бы лишь в случае, когда политическое решение уже принято. То есть все равно начнется, так лучше хоть на своем участке нанести врагу урон. А когда агрессор не готов, то любой инцидент спустят на тормозах. Как мы в тридцать седьмом в Испании «Шеер» бомбили, или в восемьдесят первом иракцы влепили ракету в американский фрегат, и что?
– А вы не подумали, что кроме состояния «готов» или «не готов» может быть еще и «на грани»? – спросил Кириллов. – Когда все еще на развилке, но один камешек может лавину столкнуть?
– Держались же, – отвечаю. – Про «боевую службу» знаете? Когда наш крейсер, примерно как «Ворошилов», должен в мирное время постоянно висеть на хвосте американского авианосного соединения, в пределах досягаемости своих орудий. И, получив приказ, расстрелять авианосец в считаные минуты, до того как быть самим потопленными – как камикадзе. Причем в Суэцкий кризис, а вроде и еще было такое, поводом для войны мог считаться массированный взлет палубной авиации – после чего надо было стрелять, не дожидаясь никакой команды с берега. Чаще всего такую службу в Средиземке несли, начиная с семидесятых. Почти двадцать лет, до девяносто первого – но обошлось же!
– Вопрос прямой и конкретный: что было бы, попади вы не в сорок второй, а двадцатью годами позже, в ваш Карибский кризис? – прищурился Кириллов. – И американцы ведут себя предельно враждебно. Вы бы влепили в них атомным зарядом, без санкции правительства – решив патриотически, что так будет лучше, или банально спасая себя, если бы янки атаковали? Зная вас, почти уверен, что так бы и было. И – привет, Третья мировая! Когда вы в январе норвежцев у Шпицбергена атаковали – да, формально выполняя приказ – нашлись такие «доброжелатели», что сигнализировали: Лазарев союзников больше, чем фашистов ненавидит и строго в рамках приказа старается так, чтобы у тех всегда был максимум жертв. И всерьез рассматривалась возможность вас с К-25 снять, на берег перевести, в Наркомат ВМФ или на преподавательскую работу, а назначить или вашего помощника, или даже Видяева, – но товарищ Сталин Кузнецова послушал, авторитетно заявившего, что при смене командира по уставу положено экипажу весь курс боевой подготовки пересдать, и первые походы с проверяющим из штаба – а где такого найти, кроме вас же? Вот и вышло, что за все Головко с Зозулей пришлось отдуваться, и мне тоже досталось. Так что имейте в виду!
Такой вот неприятный вышел разговор. А после – снова заботы. Поскольку задерживаться в Специи нам нежелательно, немцы авианалет организуют, и хоть ПВО мощное, от случайной бомбы-дуры никто не застрахован. И задача прервать сообщение отрезанных на «сапоге» немцев с французскими портами, на нас осталась. Так что в море нам, и чем раньше, тем лучше. А надо было еще и мне в штаб к Владимирскому ехать, на предмет подготовки будущего выхода эскадры, взаимодействовать мы должны тесно лишь с нашими кораблями, и только через них с итальянцами. Пришлось еще раз обговорить с командирами эсминцев порядок связи и совместной работы по вражеским лодками, как мы на севере делали – мы не жадные, боевым счетом поделимся охотно, чтобы торпеды с СН не тратить.
И был напоследок еще один разговор. С тем, кто в «демократические» времена был известен, как один из главных сталинских злодеев.
Лев Захарович Мехлис, член Военного совета 4-го Украинского фронта, генерал-лейтенант
Не любят? Ну так я не девушка, чтобы меня любили!
За своего не считают? Наши, советские командиры, простите, офицеры – а рожи скорчили, как «благородия», увидев агента Третьего отделения. Хотя у тех жандармов, если подумать, функция была та же – следить, чтобы все было по государевой воле. Ну а армия, а особенно флот, что тогда, что сейчас – свои за своих горой. Бардак, а то и явное преступление, и прикроют, и покроют, «сами разберемся» – а это чревато. Даже если в конкретном случае действительно разберутся – вместо урока на будущее, чувство вседозволенности, что раз сошло, сойдет и снова. А вот хрен вам!
Самая неприглядная картина организации управления войсками. Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и минометов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…[85]
Январь сорок второго, Крымский фронт. Он, Мехлис, ведь пытался тогда – предупредить, предотвратить. Как вообще можно было командовать, если штаб поначалу находился в Тбилиси, и лишь по его, Мехлиса, настоянию, переехал в Керчь? А Козлов совершенно не годился на место командующего фронтом. И опять же, не кто-то, а товарищ Мехлис требовал от Ставки срочно поставить сюда Рокоссовского – но не успели. И каков поп, таков и его приход – каков комфронтом, такие у него и командармы!
Командующий 44-й армией Черняк – безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаба Рождественский – мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта.
Террор, расстрелы перед строем, невзирая на чин? Было и такое. Еще с финской – а как было поступить с Виноградовым, который бездарно погубил свою дивизию, а сам удрал в тыл? Еще можно простить неумение и безграмотность – тот же Черняк, разжалованный до полковника, вполне справлялся с дивизией на второстепенном фронте. Это была совсем другая война, к которой не подходил прежний опыт – того же Козлова, прапорщика Империалистической войны и комполка Гражданской, Черняка, пулеметчика царской армии и взводного в Польском походе РККА – и самого Мехлиса, фейерверкера (по-современному сержанта) Второй артиллерийской бригады. Не хватало опыта и таланта, нужных для этой войны – и оттого ошибки были неизбежны. Но нельзя прощать трусость, подлость и предательство. Власов перебежал к немцам, будучи уверен, что при выходе из окружения его расстреляют – очень может быть, что и расстреляли бы, за допущенные им грубейшие ошибки, обернувшиеся большой кровью. Хотя там не один Власов был виноват.
Мехлис был на своем месте – наркомом Госконтроля. Где его фанатичная преданность товарищу Сталину, а также честность, неподкупность, личная храбрость – были незаменимы. Кадры решают всё – насколько прав был Сталин, сказав это! Человек на своем месте справится с задачей, если ему не мешать. Иначе же жди беды, рано или поздно!
И потому Мехлис был не то что обижен, разве можно обижаться на Вождя – как удивлен фактом появления возле него людей с особым допуском, как-то незаметно составивших «ближний круг» Первого лица. Равно как и информации с невиданым раньше уровнем «ОГВ» – особой государственной важности, – к которой не было доступа даже у членов ЦК. В то же время нельзя было не признать, что решения, принимаемые новым кругом посвященных, всегда были беспроигрышными – касаемо стратегии, политики, экономики, кадровых решений. Хотя логика их была совершенно непонятна. В крупную немилость впал Хрущев и все, кто был к нему близок. А кое-кто из ответственных товарищей попытался очень осторожно – нет, не помешать, а прозондировать, кто и что за всем этим стоит – и тут же был окорочен, кому-то просто разъяснили пагубность их поступков, в вежливой и не очень форме, кого-то сняли с должности и загнали в самую дальнюю дыру, а кто-то даже и вовсе пропал бесследно. Причем Хрущева и в Средней Азии не оставили в покое – после авантюры с каналом через Каракумы он затеял в Ашхабаде быстрое и масштабное строительство и получил за это окрик из Москвы! Известно ли вам, что Туркмения является сеймоопасным местом, и в случае землетрясения все ваши наспех построенные многоэтажные бараки станут братскими могилами? Построенное принять временной мерой – но с условием расселить и снести не позже сорок седьмого года. Обвинение было явно надуманным – ну не было отмечено разрушительных землетрясений в Средней Азии за последние несколько веков! Хотя и в Ялте тоже, а еще раньше в Мессине, – но не может этого предсказать заранее даже самая передовая советская наука. Так что Хрущев, пребывая в крайней меланхолии – странно, а отчего еще не арестован и даже не снят? – осторожно, по всем оказиям, запрашивал всех своих прежних знакомых о причинах, за что на него так рассердился Сам?