лись немецкие самолеты и сразу исчезали, провожаемые бешеным огнем русских зениток. Затем мне показалось, что я слышал и с моря звуки канонады, после я узнал, что это русско-итальянский флот разбил тулонскую эскадру, и с сожалением подумал о судьбе своих бывших сослуживцев, которых немцы, наверное, заставили идти в бой.
Мне все же удалось увидеть, что русские делали в нашей мастерской. На второй день меня позвали помочь разобраться с нашим компрессором. И я с удивлением увидел на стеллажах целый десяток русских аппаратов, явно серийной, заводской сборки, очень похожих на мой «акваланг»!
– Сожалею, мсье Кусто, но мы были первыми, – сказал русский, – АВМ-1[99] состоят на вооружении советского флота с сорок второго. Ну а вы, насколько мне известно, впервые испытали свой лишь в апреле сорок третьего.
Я был чрезвычайно удивлен. В СССР известно о моей работе? Ответ на этот вопрос я получил несколькими днями позже.
Седьмого апреля стрельба на востоке стихла. А к вечеру того же дня на шоссе появились колонны русских танков. Низкие, с длинными пушками, они выглядели гораздо мощнее наших довоенных. Впрочем, мне довелось видеть и те старые машины. Мы все – я, мои друзья, наши семьи – стояли в толпе нарядных жителей Ниццы, когда генерал де Голль торжественно вступал на французскую территорию во главе своих войск. Генерал ехал на танке В-1 – как было объявлено, том самом, на котором сражался в сороковом году. Еще два таких же танка шли следом во главе строя русских Т-34, но с французскими опознавательными знаками. За ними двигалась мотопехота на американских «студебеккерах», солдаты в черных беретах кричали и махали руками.
– Принимай нас, прекрасная Франция, – сказал русский, которого отчего-то называли английским именем Брюс. – Впрочем, как товарищ Сталин решит, так и будет.
Вечером того же дня меня посетил уже другой русский, судя по всему, высокопоставленный чин их тайной полиции НКВД или контрразведки. Впрочем, он был весьма вежлив и сведущ в морских делах.
– Разве вы не слышали, мсье Кусто, что у нас в СССР задача освоения морских богатств была поставлена еще задолго до войны? Сделать, правда, удалось немного – но замыслы были интересные и широчайшие. Может быть, у вас во Франции издадут романы нашего Беляева – про человека-амфибию и подводные фермы. Или Григория Адамова – про «изгнание владыки»: подводные города и заводы с многочисленными портами-ангарами для подводных лодок класса «пионер», подводно-подземные тоннели для круглогодичной навигации по Севморпути. Это, конечно, фантастика, но идеи были всерьез. Ведь «нам нет преград – ни в море, ни на суше». И если товарищ Сталин приказал покорить океан – мы это сделаем, ну кто мы такие, чтобы нарушить волю вождя?
Я слушал и кивал. Не понимая пока, что же требуется конкретно от меня.
– Мсье Кусто, сейчас идет война, – сказал русский, – и никто не может оставаться в стороне. Есть мнение мобилизовать вас и ваших людей в инженерно-гидрографическую службу Свободной Франции. Генерал де Голль не возражает – но поскольку он пока не располагает военно-морскими силами, получать задачи и довольствие вы будете от командования Средиземноморской эскадры СССР. Или от флота Народной Италии, что по сути одно и то же. Если уж у вас есть документ Международного Комитета, подписанный итальянским адмиралом Таоном ди Ревелем – то возможно, вам больше подойдет формально подчиняться итальянцам? Вы вправе оставить с собой ваших людей – и конечно же, должны будете принять в свою команду наших, по штату. Корабль с экипажем, для обеспечения водолазных спусков, мы выделим. Мсье Кусто, я знаю, что вы заняты сейчас экспериментами по усовершенствованию своего аппарата, но у нас, как вы видели, есть серийный образец и писанное наставление по погружениям с ним – все вполне нас удовлетворяет. Впрочем, если вы найдете, что можно улучшить, мы будем этому рады. Если вы согласны, то собирайтесь, считайте себя уже на службе. Базироваться будете пока в Специи, а там посмотрим.
– А если бы я не согласился? – спросил я у русского уже после, когда наша колонна из двух «студебеккеров» с имуществом, двух наших автомобилей и броневика с охраной двинулась на восток.
– Тогда, мсье Кусто, нам пришлось бы обойтись с вами, как с гражданином Еврорейха, отказавшимся сотрудничать, – был ответ. – Ничего страшного, всего лишь заключение в лагерь военнопленных до окончания войны.
В нашей команде было три взвода – водолазы, такелажники, мотористы – итальянцы и русские. Моим помощником «по строевой части» был русский капитан-лейтенант. Основной задачей была расчистка портов – и если «тяжелые» водолазы хорошо справлялись с работами под водой, вроде резки и сварки металла, то аквалангисты были вне конкуренции при разведке. Италия, Южная Франция – война закончилась, но мои перспективы на родине были неясны. Французский флот практически перестал существовать, и что еще хуже, его неспособность помочь Франции в большой европейской войне вместе с плачевным состоянием французских финансов вызвала последующий застой и запустение. Но у меня оставалась работа на упомянутый мной Международный комитет по исследованию Средиземноморья, который отнюдь не прекратил свое существование после войны – теперь там заправляли СССР и Народная Италия при малом участии Югославии, Болгарии, Греции. Была приглашена и моя команда, причем русские были столь щедры, что подарили нам тот самый корабль, с которого мы ныряли еще в сорок четвертом – морской тральщик, переделанный в водолазно-спасательное судно. По заданиям Комитета, мы занимались больше подводной археологией, чем океанологией, искали затонувшие древние суда, в греческих и турецких водах удалось сделать действительно ценные находки.
Я назвал свое первое судно «Калипсо». Затем появились и другие. Когда по инициативе СССР при ООН была основана Международная организация по исследованию Мирового океана и эксплуатации его ресурсов. Центром ее стал Океанографический музей и институт в Монако, место директора которого я получил в пятьдесят первом. Были экспедиции во все моря нашей планеты, и спуски в их глубины, и издание «Энциклопедии океана». Мне не раз приходилось бывать в Москве, Ленинграде, Мурманске, Севастополе, наше сотрудничество с советскими учеными было очень плодотворным, никогда не прерывалось, даже когда наступали политические осложнения.
Но я иногда спрашиваю себя – случилось бы все это, не будь той встречи с русскими в сорок четвертом году?
Тулон. Этот же день (2 апреля 1944 года)
Капитана 1-го ранга Мальгузу, командира крейсера «Алжир», прежде никогда не били.
Гестаповцы ворвались рано утром, выбив дверь, в квартиру, где месье капитан мирно спал с малышкой Франсуазой. Женатым морякам было совершенно необязательно ночевать на борту – и не только женатым, любой француз поймет. Что делать, если мадам Мальгузу еще до Рождества уехала в Париж, где было куда спокойнее, чем на юге, при этом ужасном мяснике Достлере? Когда добрых французов хватали прямо на улице за одно неосторожное слово, услышанное немецким патрулем или переодетым агентом гестапо – или при облаве, если находили документы не совсем в порядке. Но месье Мальгузу был еще нестарым мужчиной и пребывал от последних событий в глубокой меланхолии, которую кто-то должен был развеять! Конечно, командиру положено быть на мостике при утреннем подъеме флага – но дисциплина и порядок на кораблях упала очень сильно после убийства «берсерка» Тиле и ответных немецких зверств. Почти каждый офицер-француз побывал на допросе в гестапо, немцы с маниакальным упорством искали признаки измены – командующий флотом адмирал Дюпен и несколько десятков офицеров были арестованы, кого-то расстреляли, кого-то бросили в концлагерь. А корабли были прикованы к пирсам, выгружен на берег боезапас и даже оружие экипажа, слито топливо. Что не могло не отразиться на службе.
Но он, Мальгузу, совершенно ни при чем! Он никогда не был заговорщиком – всего лишь мирный буржуа, носящий мундир – военная служба ведь такая же работа, не хуже других?
– Это какая-то ошибка, за что меня арестовали? Это произвол!
Ему не дали даже толком одеться, сунули в фургон. Что стало с Франсуазой, капитан не видел – может, немцы отпустят совершенно постороннюю даму? Хотя ходили слухи, что сейчас из гестапо не отпускают никого – у всех туда попавших выбор: или в концлагерь, или на тот свет.
Его бросили в холодную камеру, не дав ни пищи, ни воды. И словно забыли о нем. В голову лезли самые черные мысли. Последнее время и в кают-компаниях, и в матросских кубриках кораблей Тулонской эскадры открыто говорили:
– Мы ничего не должны немцам! И дуракам ясно, что никакой прибыли с этой войны не будет – свое бы сохранить! Итальяшки удачно переметнулись, еще и в число победителей войдут – а мы чем хуже? За семьдесят лет эти проклятые боши трижды на нас нападали, какое тут к чертям германо-французское единство? Жалованье выдают в «евро», на которые сегодня даже на черном рынке почти ничего не купишь, а завтра с этими бумажками лишь в сортир! А ведь в прошлую войну мы с русскими были на одной стороне. Даже наш Маршал наконец понял – и где он теперь, неизвестно, боши даже видимость «союзников» отбросили, ведут себя с добрыми французами хуже, чем мы с неграми на каком-нибудь Мадагаскаре. Мы бошам нужны лишь как пушечное мясо, сдохнуть за их интерес – как там этот, с московского радио говорил, «попали на Верден в чужой, проигранной войне».
И об этих разговорах знал весь флот – а значит, и немцы тоже, ведь их агенты повсюду! Неужели они сейчас решили предъявить счет к оплате – но ведь он, Мальгузу, никогда не был зачинщиком подобных бесед, а лишь не мешал им! И конечно, немцы не станут подозревать его, офицера французского флота, в симпатии к коммунистам – партии пролетариев и клошаров, а не приличных людей! У него нет никакой особой вины перед немцами. Значит, его арест – это ошибка, которая скоро разъяснится!