Лючия у меня за спиной – галчонок, ну что бы тебе дома нас дожидаться! Все же не ваше это дело, война – если только не Отечественная, когда для всего народа вопрос, жизнь ли смерть. Так ясно уже, что наша победа, и сами уже управиться можем, без вас. А уж если ты не ошиблась и правду мне вчера сказала…
Что сын у меня будет в этой реальности. Или дочка. И как ты в СССР поедешь – иностранка, католичка, к теплу привыкшая – да еще при том, что я сам по себе живой секрет уровня «ОГВ», особой государственной важности, как все гости из будущего? Хотя вопрос – с иностранками нельзя, а с теми, кто из соцстран, как Народная Республика Италия? Или с принявшими советское гражданство? И вроде бы католицизм у нас врагом не считается, о чем там папа со Сталиным договорились? А Лючия она такая, вполне может и до Кремля, и до Святого Престола дойти!
– Волк-3. Бронепоезд.
– Центр. Пропустить.
Доклад от «восточной» группы. И ответ ей, что мы готовы и укрылись, немцы ничего не должны увидеть. Все следы работы на полотне зарыты, окопчики замаскированы. Ну а перехватить наш разговор по УКВ – это фантастика. Последние остатки прежней роскоши – радиогарнитуры двадцать первого века, с шифраторами – не зная код, даже на этой частоте услышишь лишь шипение вместо разговора.
Проскочит, не заметит? Должен спешить, не останавливаться, не замедлять ход – за ним же спецпоезд фюрера, всего в километре позади, это меньше минуты ему идти, чтобы угроза столкновения возникла! Идет быстро, по моей оценке, за семьдесят км. Уж могли бы заговорщики какой-нибудь товарняк вперед выпустить, чтобы путался под ногами, не давал разогнаться? Ага, и нам бы работать не дал! Наверное, такие товарные сейчас параллельные маршруты блокируют, чтобы лишь здесь можно было быстро проехать. Фюрер и разогнался!
Ну вот, проскакивает мимо – впереди две платформы, на одной просто мешки с песком, на другой из-за таких же мешков видны каски и стволы. Затем две бронеплощадки, башенные, каждая с четырехствольным «фирлингом», бронепаровоз, снова две бронеплощадки, и две платформы. Вагоны крупнее, чем БТР, так что там в каждом может быть по шестнадцать солдат десанта, пехотное отделение, и на платформах по столько же – итого, по нашей мерке, рота. Без остановки – а по меркам партизанской войны у нас, перед мостом вполне мог остановиться, высадить десант, осмотреть путь. Но не было тут партизан – и немцы бдят лишь потому, что положено, а не от души.
Шум слева, от ушедшего бронепоезда. Стихнуть не успел – уже справа доносится. Вот он, «Америка», имеющий собственное имя поезд фюрера! Идет. Представляю, что сейчас Кравченко чувствует – профессор минно-взрывного дела, спустивший под откос не один десяток вражеских эшелонов. Пожалуй, и я с ним тут соперничать не могу – все ж для подводного спецназа эта задача не была профильной, мы, конечно, умели взрывать все, но чтобы такой опыт? В самых разных условиях, различными средствами – то, что Кравченко задумал сейчас, это принцип «нахалки», когда партизан, замаскировавшийся у путей, выскакивает и ставит мину прямо перед поездом, уже не успевающим затормозить – нет, никто у рельс не лежал, я имею в виду точнейший расчет на глаз, скорости поезда, времени и расстояния. Чтобы немцы начали гасить скорость – а то при восьмидесяти километрах мясорубка в вагонах гарантирована и без падения в овраг. Так сработать должны не одни мины!
У партизан были и такие операции – подрыв поезда с взятием «языка» и документов из штабного вагона. Проводились, как правило, по приказу с Большой земли, и партизаны их очень не любили, поскольку потери, причем самых ценных людей, минеров, были велики. И у нас было бы так – если бы не радиовзрыватели, координация действий по радио и «тяжелые» снайперы – отсутствующие в это время в той истории, откуда мы пришли. «Фузея» все ж не совсем ПТР, меткость у нее повыше. А снайперы, с ней работавшие, в этой Советской Армии выбирались из лучших. А Герой Советского Союза Пилютин действительно стрелял как бог – особенно зная, кого он сейчас должен остановить! Вопреки общему мнению, целиться надо не в паровозный котел – арматура занимает не так много места, и утечка пара не будет настолько критична, чтобы остановить поезд быстро. Партизаны стреляли из ПТР в цилиндры, а вот это уже не лечится никак.
– Давай! – как выдохнул Кравченко в эфир. – Гром! Гром!
Как было условлено. Чтобы сэкономить даже секунду, не тратя ее на позывные. Одно кодовое слово, означающее: «Начать!» У Пилютина, в трехстах метрах от нас, такая же гарнитура. И наихудшие условия стрельбы – поезд выходит из поворота, и стрелять надо с внешней стороны. Двум другим снайперским расчетам легче – они внутри закругления, цель лучше им видна.
Удары «фузей», больше десятка выстрелов за десять секунд. Вижу клубы пара у обоих паровозов – а ведь попал Петр Егорыч, и попал хорошо. Что на другой стороне поезда, мне отсюда не видно. И поезд замедляет ход, не так быстро, как хотелось бы, но точно замедляет! А когда остановится, то не сможет и сдвинуться с места – сейчас же его несет вперед, он уже на нашем «минном поле»! Но взрывать рано – надо, чтобы он оказался в удобном положении для работы штурмовых групп.
Слышу крик офицера на передней бронеплощадке. Обе зенитки крутят стволами, изготовились открыть огонь – но цели не видят! Снайперы отошли на запасные позиции, не стреляет никто. А вот охрана в поезде изготовилась по-боевому, это плохо. Смотрю, как на третьем с конца вагоне на крыше откидываются люки и выдвигаются турели со спаренными пулеметами, как на бомбардировщиках. И в бортах вагонов открываются амбразуры и высовываются пулеметные стволы – по одному на вагон, очевидно, в купе охраны. И что хуже всего, там, в поезде, радист уже надрывает эфир. Вот посмотрим, сдержит ли Роммель свое слово!
Мимо проплывает первая бронеплощадка, могу различить даже лица солдат. Меня не видно – ну разве что глаза в щели за корягой, не такие немцы аккуратисты, чтобы убирать весь валежник и сухую прошлогоднюю листву. Окопчики наши хорошо укрыты, сверху присыпаны под окружающий фон. Поезд тащится бесконечно долго, тормозит все же! Реакция машиниста была для нас самым большим вопросом – затормозит или будет тянуть сколько можно? Впрочем, если бы не затормозил, там бы его ждали мины у моста. И сам мост, который пришлось бы взрывать вместе с паровозом и головными вагонами.
А если бы работали ночью? Было предложение поставить у моста чучело с красным фонарем – геройский дойче обходчик заметил непорядок! Сделать из палок, тряпок и немецкой шинели несложно, можно даже веревку протянуть и дергать, чтобы фонарь качался – в темноте издали не различат, а вблизи уже будет поздно – а мост взрывать, когда на него малой скоростью въедет паровоз. Или просто рвануть мост перед поездом, что бы сделал любой нормальный машинист, увидев это, да включил бы тормоза! Но тоже риск – выходя из поворота, да еще под уклон, мог промедлить буквально несколько секунд, и тогда пришлось бы взрывать по-полной, а после искать в железном месиве, который из трупов фюрер. Так что при обсуждении решили, что вариант с обстрелом днем даст нам больше шансов найти объект живым. График движения мы менять не могли – а вот выбрать место, которое поезд проходил засветло, оказалось реальным.
Минами в голове, по нашему плану, Кравченко распоряжался лично. Два провода, дублирование, и это в дополнение к радиовзрывателю – а на случай, если бронеплощадка каким-то чудом окажется боеспособной, наготове стрелок с «рысью» (аналог из двадцать первого века – «шмель», эффект как у 122-мм гаубичного снаряда). Слышу его голос по радио:
– Волку-2, штаб, готовь!
Это он предупреждает тех, кто должен работать по хвосту поезда. Чтобы определились с участком подрыва. Мы ведь могли ошибиться с точной длиной состава, или к местности привязать с неувязкой, потому и заложили несколько минных «кустов». Сейчас «Волк-2» должен, видя, где конец поезда, уже «держать палец на спуске» подрыва нужного заряда.
– Бью! – Этого мог бы и не говорить. Земля вздрогнула, сразу три больших заряда по двадцать кило – это по тридцать шесть, если бы тротилом! В зоне поражения должны быть и передний броневагон, и оба паровоза, и головным вагонам достанется! А то, что в хвосте вижу лучше – там все разлетается обломками, как в голливудском кино про торнадо, вагон с пулеметными башенками буквально встает на дыбы и разламывается пополам. Значит, и большей части охраны поезда уже нет!
– Центру, я штаб, бью середину!
И разверзается земля под вагонами в середине, что еще стоят на путях – скорость была уже где-то тридцать-сорок, так что после взрывов в голове «гармошки» не получилось, вагоны друг на друга не полезли. Но вот сейчас фрицам, кто внутри, мало не показалось! Вагоны бронированы, а днище осталось легким – и сила взрыва снизу пошла в полузамкнутую прочную скорлупу, у всех стоящих должно ноги переломать, у сидящих компрессионный перелом позвоночника, разве что лежа на мягкой койке можно отделаться синяками! А сами вагоны с рельс сошли, перекосились – но не опрокинулись. Но много ли внутри осталось боеспособных?
Нельзя терять времени – пока выжившие еще в шоке, не разобрались в обстановке до конца. По нашей информации, вагон Гитлера должен быть восьмым или девятым. И восемь троек срываются вперед, на зачистку – этих номеров и смежных, для верности.
Проникновение в поезд, с вскрытием дверей и окон, это была одна из наших штатных задач еще в прошлой жизни (да и сейчас мы ее хорошо отработали, как я уже рассказал). Влетаю внутрь… это я удачно зашел!
Вагон самого фюрера, точно такого же внешнего вида, как другие в поезде, отличался лишь внутренним устройством. В передней трети находилось жилое помещение с длинным столом и восемью стульями. Через проход размещались купе, сначала жилое и спальное купе Гитлера с ванной, а затем – два купе для обоих шеф-адъютантов, еще одно – для двух слуг и служебные (в том числе кухня).
Правильно было написано в мемуарах, не помню кого! Вот в жилом помещении на треть вагона я и оказался, к великому изумлению присутствующих. Жаль, толпы герр генералов в мундирах со всеми регалиями не было – а как славно бы пустить очередь поверх голов, и все мордами в пол, суки! Присутствовали только трое.