ереди «флака»!
Проклятье, так ведь москалей дождемся! Чье-то лицо в окне мелькнуло – гранату туда, просто так, чтобы и вы с нами сдохли! Или сейчас по квартирам снова, переодеться в гражданское, оружие бросить – может, москали и не поймут сразу? Жильцов придется всех в расход, свидетели – так трупы в подвал покидать, мы знать не знаем, кто они!
И тут на улице разрыв, совсем близко. И зенитка наконец заткнулась. О боже, спасибо, что ты молитвы наши услышал, скорее уносим ноги! Не унесли…
В конце улицы уже русские танки, а перед ними очень злая русская пехота бежит вдоль стен, бронетранспортер с зениткой прямым попаданием разворотило. Сейчас нас убивать будут, хлопче – спасайся, кто может! А кто не может – прими, боже, козацкие души.
Берлин, тюрьма Моабит. Этот же день
Человек, сидевший в одиночной камере, уже потерял счет дням.
Четыре шага вдоль, столько же поперек. Железная кровать, привинченная к полу, такой же столик, умывальник и отхожее место в углу – вот и все убранство. Маленькое зарешеченное окошко под самым потолком, не дотянуться, даже не взглянуть.
Заскрежетал ключ, и дверь открылась. И вошел тот, кого узник меньше всего ожидал увидеть здесь. Лежащий до того на кровати, арестант молча поднялся и сел. Приветствовать гостя и даже здороваться явно было излишним.
– Наш спор подходит к концу, – вошедший будто продолжил давно начатый разговор, – и мой тоже. Все мы когда-нибудь умрем – сегодня ваша очередь, первым.
– И ради этого стоило ждать столько? – спросил узник. – Что ж, после одиннадцати лет в одиночке уже перестаешь бояться. И я на столько же лет вас старше – так что пожить успел и ни о чем не жалею. А вот будет ли такое у вас – быть уверенным, что прожили правильно, когда и вам придется помирать?
– История рассудит, – сказал вошедший, – как уже рассудила меня, с тем «мелким буржуа», которого я призывал выгнать из партии. Вы можете гордиться, что пережили его. Хотя возможно, он еще не умер, но это ненадолго.
– Переворот? – спросил арестант. – А вы, вероятно, стремитесь в спасители Германии? Вы ведь, помимо своего основного поста, все еще гаулейтер Берлина? Вот только долго ли вы усидите на месте фюрера – русские ведь уже у границ! Не спрашивайте, откуда я знаю – мышка на хвосте принесла. Да и взрывы бомб слышны и здесь.
– Ваши сведения устарели, – сказал Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды, гаулейтер и имперский комиссар обороны Берлина, – русские не у границ, а уже выходят на Рейн. Мы в глубоком тылу и в осаде – то, что вы слышали, это не бомбы с самолетов, а русские пушки. Фюрер выехал из Берлина неделю назад – и вместе с рейхсмаршалом попал к русским в плен, о том уже три дня как написали все газеты, кроме наших. И глупо надеяться, что Сталин оставит жизнь своему злейшему врагу, после всего, что было! Скажу еще, что русские обеспокоены вашей судьбой и обещали, что в случае вашей казни их месть будет безжалостной. Наверное, в Москве уже видят вас будущим канцлером – как в Болгарии сейчас сидит ваш приятель Димитров. Но поскольку я на пощаду не надеюсь – то мне безразличен еще один приговор. Это я, а не фюрер подписал приказ о вашей казни. Но вы можете радоваться – я переживу вас совсем ненадолго. Берлин падет максимум через неделю. И в отличие от вас, у меня здесь семья, которая разделит мою судьбу.
– Жалко, – сказал арестант, – что лишь чуть-чуть не доживу, не увижу своими глазами. Новую, коммунистическую Германию, которая будет уже завтра. Но выходит, что я выиграл наш спор?
– Фюрер проиграл, – ответил Геббельс, – вообразил себя Наполеоном, решил, что любой узел можно разрубить. А мог тогда выиграть я – мое «Письмо к другу коммунисту», написанное еще в тридцатом, вы не читали, конечно? Вы не думали, отчего вам сохранили жизнь? Помните, кого вы называли бифштексами – «коричневые снаружи, красные внутри», – как после тридцать третьего в НСДАП от коммунистов переходили целыми организациями? Вы были нужны не только как враг, которого следовало уважать, но и как символ прошлого, а возможно, и будущего согласия. Ведь покорить можно не только враждой, но и дружбой – взгляните, что сейчас янки делают с Британией, точно так же был шанс у Германии против СССР. Без всякого «плана Ост», дружба-фройдшафт, превратить Россию в сырьевой и сельскохозяйственный придаток рейха. У этого плана было лишь два недостатка: он был слишком долговременный и не увязывался с расовой теорией. И еще проклятые французы – ну кто ожидал, что они так быстро позволят себя разбить, после такого головы закружились у многих, казалось, что военной силой можно справиться быстро и легко. Но и вы не выиграли, не обольщайтесь – игра еще не закончена.
– Пока не закончена, – сказал Эрнст Тельман, председатель ЦК КПГ, глава боевой организации «Рот-фронт» и депутат рейхстага, – но завтра Красная Армия возьмет Берлин. И наконец возникнет коммунистическая Германия.
– И что дальше? – спросил Геббельс. – Все повторится, вот только на нашем месте против России окажутся янки. Которые не будут спешить и не связаны расовым мышлением. И русским придется или вести против них уже следующую Великую войну, или принять их дружбу, которая окажется для них губительной. А дальше – или всемирное господство англо-еврейской плутократии, или возрождение национал-социализма у проигравшей стороны! Но о том узнают уже следующие поколения.
– Им и бороться, – ответил Тельман. – Жизнь – это не тихая гавань. Всегда будут опасности, которые придется одолевать.
– Может быть, – произнес Геббельс, – а может, и нет. Все даже не в руках божьих, поскольку мы атеисты – а в руках слепого случая, судьбы. Простите, камрад, но мне пора. И служебные обязанности – надо подготовить семью. А вам, может, все же позвать священника?
– Расстрел? – спросил Тельман.
– Гильотина, – сказал Геббельс. – Считайте это моей мелкой местью за все, что ваша партия сделала для рейха.
Лондон, 29 апреля 1944 года
Вторая Великая война подходила к концу.
Правда, в отличие от всех прежних войн, ведущихся Британией, послевоенный мир был явно не лучше довоенного. И это еще без учета того факта, что предстояло колонии отвоевывать назад. Но ведь не проиграли же!
Большинству населения было радостно, что очень скоро перестанут приходить похоронные извещения и вернутся домой их сыновья, мужья, братья. Некоторое беспокойство выражали военные корпорации, предвидя уменьшение заказов. Но никто не знал о разговоре между двумя почтенными джентльменами за запертыми дверями в особняке на Даунинг-стрит. И ни один из собеседников не оставил о том упоминаний в мемуарах.
– Уинстон, судя по коньяку на вашем столе, вы опять получили поздравление?
– Согласитесь, Бэзил, было бы странно, если бы Сталин не прислал очередной ящик и в этот раз. Хотя ему следовало бы разделить заслуги «с немецкими и итальянскими товарищами», как сообщило московское радио и газеты.
– Информация подтвердилась – не ошибка и не блеф? Хотя такой уровень…
– Все наши источники в Германии подтверждают. Поезд Гитлера на немецкой территории был остановлен неизвестными, прямо как в американских вестернах, охрана нейтрализована (некоторые из наших экспертов предполагают даже, что были применены отравляющие или усыпляющие газы), после чего нападавшие исчезли в неизвестном направлении, прихватив с собой Гитлера и Геринга. И лишь тогда немецкие войска, находившиеся от места событий где-то в полумиле, поспешили на помощь и якобы вели с оставшейся группой прикрытия нападавших ожесточенный бой с применением артиллерии и танков. В ходе боя вся упомянутая группа якобы была уничтожена… а вот дальше начинается интересное. Роммель и «случайно» оказавшиеся там же Герделер и Штрелин – досье на них вам, Бэзил, передано, да вы и сами должны помнить, что это за фигуры! – объявляют о создании Сражающейся Германии. Такова официальная версия – в которой вы, со своим аналитическим умом, наверняка заметили нестыковки.
– Уинстон, с военной точки зрения ложь очевидна. Уверен, что вы уже советовались с экспертами по специальным операциям из САС, которые объяснили, что устроить такое на вражеской территории, набитой вражескими войсками, да еще с захватом и эвакуацией объекта, невозможно. Как минимум немцам вблизи было приказано не вмешиваться. Ясно, почему потребовалась чужая спецгруппа – если бы немецкие солдаты, даже исполняя приказ своих командиров-заговорщиков, вдруг как-то поняли бы, что ведут бой с охраной фюрера (а посвящать в заговор еще и солдат – это был бы нонсенс) – последствия могли быть непредсказуемыми. В вермахте очень развита слепая дисциплина – когда приказ, особенно если он не выглядит чем-то из ряда вон выходящим, исполняется точно и без всяких вопросов. Не удивлюсь, если и самолет, на котором вывозили Гитлера к русским, был из люфтваффе – не так сложно найти особо доверенный экипаж, в точно оговоренное время доставивший груз в нужное место, пусть даже на русский аэродром. Это все частности – я же полагаю, Уинстон, вас интересует политическая оценка, вы хотите сравнить мой анализ на основе прошлой информации с тем, что произошло, и я пока не знаю.
– Я внимательно вас слушаю, Бэзил. Коньяк?
– Спасибо, не надо. Предпочитаю держать голову трезвой. И вам бы советовал.
– Бэзил, я держу себя в руках. И совершенно не желаю, чтобы его величество, обеспокоясь, пригласил бы меня на аудиенцию в Балморал, а не в Букингемский дворец[120]. Уверяю вас как старого друга, что пью строго в меру. Итак?
– Ну что ж… По переданной мне информации, Роммель выражал недовольство фюрером – чем сейчас в Германии никого не удивишь – и вроде бы, очень расплывчато, дал предварительное согласие на участие в заговоре Зейсс-Инкварта. Однако никаких конкретных приказов от этой персоны на мятеж он не получал – чему подтверждением полная неготовность самого Зейсс-Инкварта к последующим событиям. Также в названном заговоре никак не были задействованы Герделер и Штрелин – однако они в нужный момент «случайно» оказались в каком-то насквозь провинциальном городке Тальхайм, причем вместе с Роммелем, и как раз в тот момент, когда буквально рядом неизвестные диверсанты захватывают фюрера.