– Аня, что с тобой? – тревожно спрашивает Лючия. – Можно подумать, тебе кажется, что такие как эта (экспрессивное итальянское выражение, обозначающее крайне неуважаемую женщину), сумеют нас победить? Да мы их в порошок сотрем, пусть только вылезут! А тебе нельзя волноваться – доктор говорил, для ребенка важно, чтобы мать в радости была все время!
Ну да, конец августа, у меня уже шестой месяц! А живот еще малозаметен – врач сказал, это оттого, что у меня мышцы на прессе очень сильные, от занятий русбоем. Но все равно прежде талия была тонкая, теперь стала, как у всех, в свой крепдешин в горошек уже влезаю с трудом – хорошо, «московское» платье шила с запасом, сосборенное на пояске. Ну а под конец придется что-то придумывать. Сама не заметила, как рассуждаю вслух – вот как бы сшить, чтобы красиво?
– Стиль ампир, клеш от груди, – говорит Лючия, – или по-венециански, спереди так же, а на спине клеш прямо от ворота. Из легкой, летящей ткани, чтобы не выглядело тяжеловесно, и, развеваясь, маскировало изменения фигуры. Будет просто великолепно! И после тоже можно носить, с пояском.
Ну, подруга, тут тебе лучше знать – со швейной машинкой ты управляешься даже лучше меня! Машинки общие – три штуки, в разное время добытые, у девчонок в общежитии стоят, в особой комнате. И ты уже успела кому-то советы дать, фасон выбрать – и хорошо получилось! А вот как в Москву переберемся, там придется свою машинку покупать.
Ой! В этой части парка, как домой идем, от Первомайской к заводу – так всегда дует от моря, как из трубы! Налетел ветер-хулиган на нас, красивых и нарядных, увлеченных мыслями и беседой – и сразу наши шляпки по дорожке прокатил, прически растрепал, пока ловили, из платьев сделал паруса, бесстыдно задрав подолы выше колен! А если клеш от ворота, как ходить в ветреную погоду? Если только под плащом или пальто – или на пляже, поверх купальника. А ведь была бы одета, как «товарищ брекс», в узком и строгом, то непогоды бы и не замечала! Но не хочу – привыкла уже за своей внешностью следить. И это нравится моему Адмиралу!
Кстати, успею еще сегодня с Михаилом Петровичем часок по парку пройтись? Пока К-25 в море не ушла. Вот рядом сейчас работаем, – а видимся урывками, не считая ночи. Так сами мы такую судьбу выбрали. И другой нам не надо.
Москва, ведомственная гостиница НКГБ.
12 августа 1944 года
Неприметный домик в Замоскворечье, на тихой московской улочке. Никаких вывесок, а тем более надписей «запрещено». Но постороннему сюда не только вход закрыт – даже слишком пристально интересоваться, кто тут живет, приезжает и уезжает, было чревато – не арестуют, но проверят обязательно, кто такой и отчего любопытство?
Именно здесь раньше останавливались «гости из будущего», приезжавшие в Москву в сорок втором и летом сорок третьего. Знал этот дом и других интересных людей – но стены разговаривать не умеют. Ну а охрана и обслуживающий персонал давно усвоили три правила – не любопытствовать, не удивляться и не болтать.
– Кто ему гитару дал?!
– Так приказ был, тащ комиссар госбезопасности, чтобы вежливо, и если что попросит, исполнять. А про музыку запрета не было.
– И давно он так поет? Окна закрыты, надеюсь?
– Таки не беспокойтесь, тащ комиссар, сейчас весь этаж пока пустой, на шесть номеров он один. Некому слушать, кроме нас.
– Ладно, ключ давай и свободен!
Из-за двери доносилось:
Протопи ты мне баньку по-белому –
Я от белого света отвык…
Комиссар госбезопасности третьего ранга Александр Михайлович Кириллов (среди экипажа подлодки К-25 носивший кличку «жандарм», чему нисколько не обижался) не стал стучать – просто отпер ключом и вошел. К нему обернулся молодой еще человек, с ногами сидевший на кровати, в обнимку с гитарой. В комнате было накурено, хоть топор вешай. На столе и на полу валялись мусор и объедки – похоже, в номере не убирались уже дня три.
– Что же вы, товарищ Безножиков, так распустились? – спросил комиссар ГБ. – Сами небритый, в расхристанном виде. И никотин, он жизнь весьма сокращает, если в таком количестве. Хорошо хоть водки вам велено не давать – а то допились бы до белой горячки, как в самолете, рассказали мне уже.
– А зачем? – ответил человек с гитарой. – Ваши мордовороты схватили, притащили, через весь Союз, где Красноводск, а где Москва? Я так понимаю, будете сейчас агитировать меня продолжить ударный труд на благо Отечества в круге первом, или как у вас здесь шарашки называются?
– Гражданин Безножиков Родион Ростиславович, – официальным тоном произнес Кириллов, – заявляю, что никаких обвинений вам не предъявлено, пока! Я, на правах старого знакомца, имея к тому же все полномочия, искренне разобраться хочу, что с вами произошло? Может, вы переутомились, и вас в санатории полечить надо? Или в нашей епархии непорядок случился – разберемся, накажем виновных? Или вы вроде тогда, в сорок втором, все осознав и хорошо поработав для Победы, снова старое вспомнили – ну тогда, простите! Для начала может объяснить изволите, что это на вас красноводские товарищи понаписали?
– Не, ну а что такого? Это моя, что ли, проблема была, что ихний главный особист когда-то басмачей по пустыне гонял, как товарищ Сухов, – но как было у него три класса образования, так и осталось? Какой мне смысл самому на себя лишние секретности вешать? Совсекретно – да, пожалуйста, всецело понимаю – улучшение торпед в войну так и должно охраняться. А что такое это ваше ОГВ и с чем его едят – не знаю и знать не хочу, сами думайте. Так у него и спросил, является ли сам факт наличия лиц, допущенных к секретам ОГВ, секретом ОГВ, Сухов этот доморощенный радостно мне и заявил, что да, мол, конечно, является.
– А ты?
– А что я? Я и сказал, что являюсь допущенным по форме, точное содержание которой является секретом, к которому уже он сам не допущен, и что пусть идет и принесет от начальства бумагу, что он имеет право принимать у меня допуск по форме, о существовании которой он знать не имеет права.
– А в морду не боялся получить от боевого командира-то? Что твой силлогизм он раскусить не способен, это-то понятно. Да еще в нервной обстановке – когда граница рядом, а за ней черт-те что деется?
– Я тогда уже понял, что не знают они, что со мной делать, руки у них коротки. Ладно, давай серьезно поговорим. Я понимаю, раз ты здесь оказался, то дошло мое письмо до главного куратора Проекта, это который «самый эффективный манаджер всех времен»?
– Дошло, конечно. Вот он и приказал мне с тобой разобраться и ему доложить. А поскольку я тоже человек занятой, то проще было тебя сюда, чем мне в ТуркВО лететь.
– «Дым в трубу, дрова в исходную», как я предлагал, они, конечно, сделать не способны.
– Ты как вообще додумался – чтоб отправить тебя назад в Российскую Федерацию?
– Так я, в отличие от прочих, не моряк, присяги не давал а был гражданским специалистом, верно?
– Верно. Но потом-то, вместе со всеми присягнул, значит, перешел в подчинение и обязан соблюдать законы.
– Обязан. И соблюдаю. И в войне чем мог – предкам помогал. Но как был гражданином РФ, так им и остался, в Нормандии-Неман тоже ведь французы по российским уставам воюют, и ничего, гражданами не стали. Так и я. А теперь война кончилась, я, как не кадровый военный, прошу меня демобилизовать и вернуть, где взяли. А не можете – выдайте вид на жительство, но не паспорт. Я Усатому в подданные не нанимался.
– Ты откуда этой казуистикой овладел?
– Так я говорю – образование. В Красноводске зона – на наш «Дагдизель» эвакуированный, всю неквалифицированную рабсилу оттуда брали. Столько историй понаслушался и начал помогать людям – правильно аппеляцию составить, нарушения администрации вскрыть.
– Истории, лагерные рассказчики, значит. Ну-ну!
– Не кривись – только о том, что точно знаю, говорить буду. Вот, например, в крайний раз с выдержкой из дела разбирался, человеку 25 лет дали, знаешь за что? За синяк.
– Это кому же он его поставил-то???
– Себе. Говорю тебе, допущен был к делу как переводчик, человек малограмотный, из Украины, и имеет право на помощь даже при пересмотре дела в упрощенном порядке, в лагере. Был он в Киеве, признает сам, стрелял. Один раз и не в наших, а в воздух, пока еще все под красными знаменами шли. Так следователь даже разбираться не стал – что там за гематома, какие на человека данные, ничего вообще. Есть синяк на плече от приклада – все, точка, «на суде судья сказал двадцать пять, до встречи». Я не против, виновен – накажи, но посмотри дело хоть сначала. А тут Жегловых нет, только штемпели наугад ставят.
– А ты хоть знаешь, чудик, что в Киеве там было? И что там творило бандерье? Смоленцева из ваших спроси, он там хорошо отметился.
– Представляю – этих зверей из спецназа с цепи спустить и сказать «фас». Но это мятеж, ладно, а вот что после было? Я тоже газеты читаю. Пишут, что вошло в Киев полторы тысячи бандеровцев. Из которых лишь в битве за горком убито больше тысячи.
– Тысяча девяносто шесть. Согласно акту о захоронении трупов, на поле боя и прилегающей территории.
– Ну вот. В госпитале, вместе с их ранеными, еще сотню сожгли. В прочих стычках положили минимум сотню, а то и две-три. Сколько осталось? А тут мне говорят, что только расстреляно после было не меньше тысячи. И фильтрационные лагеря переполнены, а это еще несколько тысяч.
– И кто же это тебе рассказал?
– Да те же самые, кого заставляли трупы таскать и закапывать. Человек клялся и божился, что сам видел котлован, и в нем многие сотни тел – и случай не единственный.
– Ну, они тебе напоют. Про «питьсот мильонов замученных», сколько там ваша Новодворская насчитала?
– Да нет, комиссар, ты послушай. По закону, и в газете было, что вышак только уличенным в убийствах, ну а прочим, даже если вооружен был, четвертной? А в реале, многие подтверждают, что всех пойманных с оружием тут же ставили к стенке – даже не разбираясь, стрелял ли. И за синяк на плече тоже могли запросто – особенно морская пехота, они пленных брать не любили вообще. Даже если, как говорите, бандеровцы, заслужили – так зачем же обещать и нарушать? И ведь никто из армейских «за перегибы» наказан не был! Сами признаете, что там и силком мобилизованные были, и кто просто по дури! И «виновность устанавливалась опросом свидетелей», то есть у каждого в Киеве выпытывали, что в те дни делал ты и твой сосед, и кто может подтвердить? Так тут мало, что все соседские дрязги повылезают, это какой случай сведения счетов – так ведь и арестованным вы обещали снисхождение в случае искреннего раскаяния и сотрудничества – а искренность измеряется, дашь показания еще на кого-то или нет? А следователи все сомнения толковали в сторону «виновен»! И сколько в итоге четвертной получили не по вине?