– Интеллигент. Это ведь тебе не убийство в английском стиле, а только что подавленный мятеж, на улицах неубранные трупы сотнями, по переулкам еще стреляют, и уйма пока не пойманных бандитов прячется по углам и подвалам. Есть возможность и время каждый случай с лупой рассматривать – и где столько шерлоков холмсов найти, чтобы этим занимались? Что до расстрелянных – так по закону о чрезвычайном положении, «бандитов, воров, мародеров» и тому подобных, взятых с поличным на месте преступления, дозволено исполнять немедленно, без суда, единоличным приказом ближайшего воинского начальника – или по упрощенной процедуре, после первичного допроса офицером СМЕРШ. Тебе неизвестно, что в смуту уголовная погань наружу лезет в огромной количестве – ну да, не все они бандеровцы, а обычные мазурики, и что с того?
– А те, кто может быть, не по вине под раздачу попал? Им, по-вашему, помощи не надо?
– Ладно, еще думать будем. А кстати, про Высоцкого. Тут про тебя слушки нехорошие идут, чужой славы отщипываешь?
– Никак нет, честно говорю, что не мое, а старого знакомого, с которым пути разошлись в войну, и не знаю, где он. Опять же, с Сухова здешнего началось, нефиг было орать за то, что я «Баньку» спел, хорошая песня же, и людям очень по душе пришлась.
– Но несвоевременная же, нельзя же так…
– Это КАК нельзя? По мне, мужиков сажать нельзя за то, что огурцы на газете с фоткой очередного наркома резали – видите ли, агитация к теракту в его адрес была! Или ты думаешь, это все Солженицын выдумал, и в ваш замечательный УК, ночью прокравшись, «связи, ведущие к подозрению в шпионаже» ночью тайком вписал, пока никто не видел? Так можно, а «и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь» – это уже несвоевременно?!
– Ладно, не шуми, дальше рассказывай.
– Да что рассказывать, раз ругается – значит, все правильно делаю, следующим же вечером «нынче мы на равных с вохрами, нынче всем идти на фронт» в народ запустил. Этот дурак мне статью пытался пришпилить – ну так я и написал в объяснительной, что считаю, что в песне положительно обрисовывается образ единого советского народа, вставшего на защиту Отечества, невзирая на судимость, и указывается на своевременную и справедливую работу военного трибунала, вовремя выявившего одного отдельного труса и дезертира. И что если товарищ особист считает, что некоторые мои песни могут быть неправильно поняты как антисоветская агитация, то я лично, как честный человек, готов его персонально знакомить с будущим репертуаром. Чтобы он, значит, выносил обоснованный вердикт, не будет ли в нем чего нарушающего. И если решит, что будет – то публичное исполнение отменяется.
– Шутником ты стал, однако.
– Да уж какой есть. И знаешь, что я ему первым номером исполнил?
– Ну?
– Галича. «Оказался наш отец не отцом, а сукою».
– …Ты не боишься?
– Нет. Пусть они боятся. Я свое испереживал. Будем считать, что очередной раз взрывчатка не вовремя сдетонировала, оно, знаешь ли, в военное время и не то бывает. А пока я жив – буду мешать им империю на костях и крови строить, и пусть они делают со мной что хотят.
– Лавры вашего Сахарова покоя не дают? Ладно – а если такой вариант я тебе предложу. Хочешь на общественных началах разбираться, не был ли кто невинно осужден – флаг тебе в руки, дело полезное. «Сухов» ваш получит приказ не только не мешать, но и содействовать. Желаешь добровольно исправлять брак в нашей работе – давай!
– Хорошо придумали! Работать мне, а вся благодарность тех, кому помощь – советской власти.
– Ну ты же не о своем спасибо заботишься, а исключительно о невинно осужденных, кого спасти? Уже и спасать не хочется?
– Ладно, черт с вами!
– И еще два дополнения. Первое – чтобы строго по закону. Оспаривать можно лишь факт «совершил – не совершил», не обвинили ли напрасно? Ну а если факт установлен – то получи, что положено! Второе – чтобы тот, кто к тебе обращался, тоже за свое требование отвечал. По каждому твоему представлению будет расследование – и если ты окажешься прав, значит освобождение или меньше срок. Но если обвинение подтвердится – то это будет считаться за злонамеренную попытку избежать наказания, могущую быть приравненной к попытке побега. И тоже за то после по закону. Так что ты, каждый раз предлагая разобраться, можешь как облегчить, так и усугубить. При том, что расследование будет действительно объективным. Устраивает?
– Твою …!! Ладно – лучше хоть это, чем ничего!
– Ну вот и договорились. И советую, Родион Ростиславович, себя в порядок приведите, а то неудобно, на вручение правительственной награды, и в таком виде.
– Какой еще награды?
– Орден «Знак Почета», за ваше участие в создании торпедного оружия для советского флота. А вы думали, вас в Москву привезли самолетом лишь потому, что мне захотелось? Послезавтра, насколько я знаю, церемония – ну а после, желаете отпуск взять? В Крыму, положим, неуютно пока – так в Сухуме и Батуме здравницы уже работают в этот сезон, как раз для таких, как вы.
– Нет, спасибо. Ждут меня сейчас в Красноводске.
– Вам виднее. Кстати, скоро вы оттуда перебазируетесь – нет, совершенно не из-за вас. А за границей там неспокойно – пока фронт был, с этим мирились, а теперь совершенно нужды нет. Да и добираться до Красноводска неудобно, и промышленной базы рядом нет.
– И куда же?
– А бог весть, как в наркомате ВМФ решат. Севастополь, Лиепая, Полярный. Есть мнение, что на каждом морском театре надо создать минно-торпедный полигон, применительно к различным гидрологическим условиям. Желательно незамерзающий, чтобы круглый год работать. Вот и думайте – где.
– Тихий океан забыли.
– Порт-Артур подойдет?
– Так там же японцы!
– Пока. Впрочем, это сугубо мое личное мнение. Так что ждут вас еще великие дела. Если только вы не забросите их ради работы адвоката. И примите совет: все ж не исполняйте несоответствующие песни где попало и кому попало. Вот даже представить не могу, что будет, если вы, в присутствии непосвященных, споете – «плохо спится палачам по ночам, вот и ходят палачи к палачам»? Я-то ладно, всякого наслушался, а вот другие могут очень сильно не понять, и будут у вас, Родион Ростиславович, большие проблемы. Тогда и в самом деле придется вас, в ваших же интересах, изолировать – а мы этого, поверьте, не хотим! Мы-то, к «ОГВ» допущенные, не удивляемся и не обижаемся – а вот прочие… И самое худшее, если заинтересуются по ту сторону границы. И задумаются, а кто такой Родион Безножиков, что ему это дозволено? Тогда точно придется вас в золотую клетку посадить – а вы ведь люди творческие, этого очень не любите?
– Заметано! – буркнул Родион. – Ну хоть Высоцкого можно? Все лучше, чем блатняк.
– Можно, – ответил Кириллов, – ваш «Сухов» указания получит. Но и вы не переходите грань.
Родион лишь кивнул, соглашаясь.
«Женить бы его надо, – подумал Кириллов, спускаясь по лестнице, – не одним же „боннер“ на умы наших гениев влиять? Срочно Лазареву озадачу, чтобы подобрала кандидатуры – в личном деле указано, какой типаж женщин этому „правозащитнику“ по нраву. Ну а уж „случайно“ подвести к объекту, чтобы он не заподозрил – это вообще не проблема!»
Из протокола допроса. Печенгское управление НКГБ.
11 октября 1944 года
– Я, Олег Свиньин, русский, беспартийный. Родился в 1890 году, деревня Меркурьево, под Псковом. В Империалистическую воевал, в Гражданской не участвовал – грех это, свою, русскую кровь лить.
В двадцать пятом на Мурман завербовался, в рыбхоз. После вернулся, и справным хозяином стать хотел, и в Питере на Балтийском заводе год проработал, но не сошлось, и снова на север, рыбачить. В тридцать первом ушел с семьей к норвегам – благо за столько лет знал я уже на той стороне кое-кого. Гражданин следователь, про это все ваши меня еще два года назад выспрашивали, как я тогда к вам…[83]
Ваши хотели меня тогда в лагерь, выпустили. В армию загнали, вольнонаемным персоналом, стар я уже в строй. Служил в ОВРе, сначала в Беломорской флотилии, затем в Петсамо, знакомые места. Даже семью нашел – вернее, они меня разыскали, с помощью вашего НКВД. Их всех – жену, сына, дочку, зятя – гестапо арестовало, держали в Киркенесе в тюрьме, ваши так быстро наступали, что фрицы никого не успели ни вывезти, ни в расход. Как их освободили, то номер моей полевой почты дали, я же у вас по бумагам проходил.
Демобилизовался еще до победы, как приказ вышел – что рыбаков можно из армии отпускать, война тут на севере, считай, закончилась, а рыбка стране нужна. Был бы моложе, в тралфлот бы послали, а так, в рыбартель имени кого-то, ну мне даже лучше, не месяц в море болтаться, а день-два на мотоботе, и домой. Мужиков не хватало, так что дозволили мне экипаж семейный, как в старое время – сынок, Ингвар, простите, Игорек, весь в меня пошел, да и женщины мои подсобить умели, если надо.
Зачем на такое дело подписался, семью под статью подвел? А воли захотелось, гражданин следователь, понятно?! Вот не могу я, когда мне указывают, как жить, где, с кем, что делать – лишь то, что дозволено, а в сторону, ни-ни! Даже если дельно указывают – все равно плохо! Хочу, чтобы сам себе хозяин, самому за себя решать! Не могу – чтобы строем! Я ж потому нигде и не мог: на заводе, все по гудку, в деревне коллективизация – а в море никого над тобой нет, кроме Нептуна.
Да и что за дело-то, тьфу! Когда меня Лейв попросил. Фамилия Стремсхалль, норвежская, нам непривычная, мы все его просто Левой звали, ну кто ему рыбу сдавал. Меня попросил, наверное, затем, что знакомы были еще до войны. И что норвежцев ваши не то чтобы в море не выпускали, но с гораздо большим подозрением, всегда катера в районе крутились, смотрели, что делаешь, куда пошел. А к нам, русским, даже «бывшим», доверия было больше. Ну и разговоры с Левой вел, всякие – так что он знал, что для меня хорошая жизнь значит.
Я сначала подумал, контрабанда. Дело не то что привычное, но знакомое – приходилось и прежде пару раз этим заниматься. Главное, оплата хорошая, в британских фунтах, они в Норвегии у людей на руках оставались, потому их дозволено было в банке в Киркенесе на рубли менять. Груз в море принять, на берегу выгрузить, всего-то делов! Перед самым выходом узнал – что надо, оказывается, с подлодки людей принять! Ну а аванс уже взял – да и в душе заиграло, захотелось свое что-то сделать, не по указке! И близко ведь – меньше чем за день обернуться.