Дон с ненавистью вспомнил казавшийся очень давним разговор с кардиналом Лавитрано, в котором тот убеждал его, и убедил – взять на себя всю тяжесть реальной власти на свободном от коммунистической заразы Юге, пользуясь и поддержкой уважаемых людей Юга, и Церкви, и самой сильной державы мира, каковой, несомненно, являлись США. Вот только не сказал, что он, дон Кало, является в этой партии не более чем одной из карт, которую сдадут не задумываясь, когда настанет срок. И когда кардинал пришел в очередной раз, со своими инструкциями, как ему, дону Кало вести себя на процессе – о, как хотелось ударить этого лгуна и лицемера по голове чем-то тяжелым или вцепиться в горло и придушить? Останавливало лишь осознание того факта, что тогда он сам покойник, без вариантов – да еще тут и в самом деле могут про аутодафе вспомнить, как Муссолини, и ведь уже все говорят, что дуче даже последнего милосердия не оказали, не задушили, до того как костер зажечь! Наверняка этот плут кардинал лжет и сейчас, ведет какую-то свою игру, где жизнь и честь его, дона Виццини, отнюдь не является приоритетом! А есть ли выбор, не слушать лживых указаний, как вести себя тогда?
Ну что ж – остается все отрицать! Никто не слышал его разговор с этим злосчастным Винченцо – знал бы заранее, приказал прирезать в подворотне, мало ли в Неаполе бандитов, он-то здесь при чем? Хорошо, свидетелей не осталось, кардинал милостливо позволил отдать распоряжения, жаль, конечно, парней, но «солдаты» и должны умирать за своего Дона! И все же суд слабее его, дона, правосудия – поскольку требует улик и доказательств там, где, казалось бы, ясно и так! Или воля папы и кардинала Луиджи (с учетом всех, кто за ними стоит) примерно равны, и каждая из сторон пытается добиться перевеса?
И вот процесс. В том же Латеранском дворце, так что узника по пути в зал даже на улицу не выводили. Страшно было предстать перед Трибуналом – зная, что в отличие от сицилийской реальности, на этих судей у тебя никакого влияния нет! Но дон не был трусом – выслушав лживые слова презренного Винченцо, он лишь усмехнулся и в глаза обвинил того во лжи. А увидев наконец эту презренную девку, Лючию – даже спросил, из любопытства, отчего она его начала оскорблять, еще до приезда Винченцо-старшего, какие между ними счеты?
– За всех женщин Италии, – с пафосом ответила эта дрянь, – за те несколько тысяч, что были в Фодже изнасилованы американскими и французскими солдатами, причем мужей и братьев, кто пытался защитить своих родных, убивали на месте. А дон Грязная Задница (да простят меня члены Трибунала) не только не возразил против этого ни единым словом, забыв про заповедь Христа, «не возжелай жены ближнего своего», но еще и организовал по всей Калабрии массовый отлов женщин, в бордели для американских военных. Громилы из мафии хватали итальянских женщин и, как скот на бойню, сдавали в заведения, где у несчастных, никогда прежде не занимавшихся проституцией, бывало по двадцать клиентов за ночь – чтобы дон Вонючая Задница подсчитывал барыши!
– Дура! Идиотка! Никто этих куриц силой не загонял, хотя да, отдельные эксцессы были! Женщин приглашали всего лишь на «работу на американских военных базах», и что платить будут долларами, и каждая за день может купить себе нейлоновые чулки! Так сами толпами сбегались, есть-то хочется, а что вы думали, дуры, вас за так будут там кормить? Или за труд официанток или уборщиц? И все было культурно, организованно – не то что под Фоджа, где марокканцы из Французского Иностранного легиона (высаживались вместе с американцами) будто взбесились, дорвавшись наконец до белых женщин, и солдаты-негры из американских частей к ним присоединились – так ведь обычное дело на войне? Но он, Калоджеро Виццини, все же соблюдал честь – приказав сицилиек не вербовать, только женщин с континентальной Италии. Ну а заработать на этом, так и попрекать смешно[109]. И не тебе меня попрекать этим, русская шлюха, переспавшая, наверное, с тысячей твоих «гарибальдийцев» и русских солдат!
– Вонючая скотина, за такие слова мой муж имеет право убить тебя, как собаку! Так как он знает, что у меня в жизни не было ни единого мужчины, кроме него. Но прошу Трибунал занести в протокол, что дон Задница отлично понимал, что творит – соблюдая заповедь, «не возжелай жену ближнего» для своих, сицилиек. А все прочие женщины Италии для него были не более чем скотом!
Крик председательствующего: тишина в зале! Затем выступление защитника. Да, кардинал Лавитрано пока держал слово – очень красноречиво доказывалось, что все эти грехи Калоджеро Виццини, имеющие место, все же не являются ересью и преступлением против веры, ну слаб человек, что делать – а подлежит наказанию обычным уголовным судом. Что, меня бросят в тюрьму как какого-то мелкого вора? Хотя это все же лучше, чем быть еретиком!
Служители выносят какой-то прибор, похожий на радиоприемник. Щелчок клавиши – и в зале звучит его, Калоджеро Виццини, голос. Вместе с презренным Винченцо – весь их разговор тогда!
– Буду рад снова видеть вас у себя в гостях. Вместе с вашей дочерью. Напрасно она выбрала русского в мужья. У меня ведь брат был епископом Ното, к твоему сведению. И есть на примете десяток достойных женихов – кто сумеет выбить дурь из ее головки.
Улыбается иезуит де Буан. Церковь, вопреки заблуждениям, вовсе не отрицала технический прогресс. Дон Задница и не подозревал, что телефонный аппарат на его столе был особенный – его микрофон передавал все, что происходило в кабинете, даже при повешенной трубке. А уж немецкий аппарат для записи на магнитную ленту был просто даром Господним. Качество, конечно, не как в театре «Ла Скала», но слова отчетливо различимы и голос вполне узнаваем!
– Я вовсе не это имел в виду!!
– А что? – ласково спрашивает иезуит. – Как иначе должен был истолковать эти слова человек, попавший к дону мафии? Подобно обывателю, которому в темном переулке громила с ножом жалуется на собственную бедность. Итак, синьор Виццини, вы мало того что допустили ересь, поставив под сомнение содеянное его святейшеством, но еще и запятнали себя клятвопреступлением, под присягой отрицая этот прискорбный факт?
И тут дону Кало показалось, будто небо обрушилось на землю.
– Всего лишь сердечный приступ, – констатировал спешно вызванный врач, – но для жизни опасности нет. Однако на сегодня я бы рекомендовал пациента больше не трогать.
– Тогда унесите этого еретика! – приказал Де Буан – а у Трибунала есть вопросы к его преосвященству кардиналу Лавитрано.
Лючия Смоленцева.
Рим, 1 ноября 1944 года
Ну вот и все. До свиданья, Италия!
Слова из песни, что Валентин со смешным прозвищем «Скунс», друг моего Кабальеро, пел под гитару вчера, на прощальном вечере с гарибальдийцами. Еще там было что-то про поздний вечер в Сорренто, и грустная такая мелодия, про то, как он и она расстаются навсегда – но я верю, что этого никогда не будет у меня и моего рыцаря! Ведь даже отцу Антонио на исповеди я ответила – да, я люблю Италию и никогда не забуду, что я здесь родилась, и дети мои будут говорить по-итальянски, как по-русски, – но я принадлежу своему мужу, должна быть там же, где он. И если мне рассказывали, был когда-то русский негр Ганнибал, прадед Пушкина, то отчего не быть русской итальянке? Ведь Россия, СССР, и Италия, смею надеяться, никогда не будут врагами?
– Что ж, ты сама выбрала свой путь, дочь моя, – сказал мне отец Антонио, – и надеюсь, ты не забудешь свой обет?
Не забуду, отче. Хотя очень надеюсь, что время его исполнить придет лет через семьдесят, в 2014 году – когда я буду столь же стара, как тетушка София! Вся моя семья все же собралась в Риме, включая и вырванных наконец из застенков дона Вонючки – когда мой рыцарь увидел, то лишь присвистнул и сказал тихо, я думал, лишь у евреев семьи огромные, теперь вижу, как ошибался. Отца взяли на завод «Ансальдо», в армию он не захотел категорически, сказав: «навоевался на всю жизнь» – зато братец Марио сиял новеньким мундиром сержанта Народных карабинеров. Но мой муж, с двумя русскими Золотыми Звездами (это ведь каждая, по нашей мерке, как Золотая медаль, которая тоже у него есть!) был бесспорно лучше всех!
Завтра утром на аэродром. Будем в Москве через сутки? Или как позволит погода – мне сказали, что поздней осенью и зимой бывает, что гражданские рейсы целыми днями сидят на земле, уже не война, и не следует рисковать жизнями пассажиров. А погода испортилась, похолодало, в эту неделю и в Рим пришел дождь с ветром, как когда-то мы с Анной улетали из Москвы. Но это был все тот же Рим, даже в серых тонах, мокрые мостовые, треплющиеся на ветру деревья бульваров. Я старалась в мыслях и памяти взять Вечный город с собой, в Россию. И запомнить эти дни, когда мы вместе – ведь моего мужа, наверное, снова пошлют куда-то воевать, а мне сидеть и ждать его, я никуда не смогу ехать с ним как минимум до весны, если рожать по сроку в январе? Надеюсь, что будет сын, и похожий на моего Кабальеро. Отчего-то моему рыцарю нравится, когда я называю его так, на испанский, а не на итальянский манер.
Сегодня нет дождя. Но дует ветер, гонит опавшие листья и сор. Листья кружатся, взлетают в порывах… вот так и нас судьба может свести и разнести далеко? Но люди не листья – сильные, они сами выбирают свой путь. Если бороться и идти к цели, а не отдаться на волю ветра и волн! На ветру прохладно, прохожие пробегают, подняв воротники. А в Москве уже скоро снег выпадет?
– Галчонок, тебе не холодно? – спрашивает мой рыцарь. – Может быть, вернемся?
Я улыбаюсь – нет. На мне совсем новое пальто, клеш от плеча – вот интересно, пять дней как его ношу, а уже сегодня видела синьорин так же одетых! И шляпка к этому наряду подходит не хуже, чем к накидке, поля в ширину плеч, вниз слегка опущенные, таинственно лицо затеняют – мимо витрин проходя, взгляну, и чуть поправлю, вот не носила я раньше модных дорогих шляп! Только в ней целоваться неудобно – мадонна, я вовсе не б