И шагнул к катеру. Для самурая есть время жить и время умирать. А когда какое – пусть боги решают. Если на ту сторону благополучно доплывем.
Радио «Голос Америки». 1971 год (альт-история)
Сегодня мы хотим познакомить наших слушателей с творчеством гениального русского поэта Петра Бородинского. Романтик, золотоискатель, моряк, разведчик – биография прямо как у «Индианы Джонса» – и политический узник ужасных колымских лагерей, где он провел двадцать пять лет своей жизни, как говорят русские зеки, «от звонка до звонка». Так расплатилась с ним советская власть за верное ей служение!
Комсомолец, приехавший осваивать Дальний Восток, он мыл золото в диких лесах Камчатки. Был похищен японской разведкой, подвергался пыткам, но не выдал государственных и военных тайн, известных ему. Был расстрелян самураями, но ему повезло лишь прикинуться мертвым, и после вылезти из свежезарытой могилы. Пробираясь к советской границе, снова был схвачен японской жандармерией, но сумел притвориться, что является отбившимся от своей части японским солдатом, в чем ему помогло отличное знание японского языка. Тогда ничего не подозревавшие японцы предложили ему стать переводчиком в штабе. В этом качестве он объездил весь Китай, Маньчжурию, Корею – и всюду, связавшись с советской разведкой, выполнял секретные задания Генштаба РККА. В 1945 году он командовал организованным им собственноручно партизанским отрядом на захваченных японцами Курильских островах. Когда советские войска начали наступление, то решил перейти линию фронта, передав советскому командованию ценные разведданные. По пути убивает двух японских солдат, снимает с них подсумки с бриллиантами и золотыми монетами, желая передать эти ценности СССР, но для большей сохранности закапывает клад в землю – увы, частично потеряв память из-за пыток в сталинских застенках, он не может точно вспомнить место, так что ценности и сейчас лежат в зеленых полях острова Шумшу. Наконец он у своих, – но от волнения не может сказать по-русски ни слова. Тогда его, приняв за японского шпиона, начинают зверски пытать, – а затем, когда его личность установлена, бросают в лагерь за «измену Родине», выразившуюся в том, что он, находясь в японском Харбине, исключительно ради конспирации напечатал в местной белогвардейской газетенке стихотворение «Где воины микадо, там победа», так понравившееся японцам, что стало строевой песней какой-то из их частей.
И двадцать пять лет тюрьмы, четверть века, с 1945 по 1970 год, в бесчеловечных условиях заполярных лагерей! Когда лишь высочайшие духовные качества помогли выжить несчастному поэту в окружении грубых каторжников и мало отличавшихся от них солдат конвоя, – а больше там не было ни единой человеческой души на тысячи миль вокруг!
Итогом этих телесных и душевных страданий стал поэтический сборник «Прощай, противная Россия», с которым мы и намерены сейчас вас ознакомить.
Перед тем как начать, мы хотим особо выразить благодарность известной русской правозащитнице О. Л. Вербовой, исключительной заслугой которой и является сначала знакомство читателей с творчеством Бородинского, а затем организация выезда поэта из СССР[174].
6 июня 1945 года, пролив Лаперуза
Обычное время охоты – ночь. Но тут туман с утра, висит пеленой, как дымзавеса, даже большой корабль максимум за милю можно различить. Здесь холодное Приморское течение сталкивается с теплым Цусимским, а оттого туманы часто. Особенно к осени, в августе-сентябре, – но и в июне бывают.
Стелятся по волнам два низких силуэта. Бурун под носом незаметен – «шнелльботы», бывшие немецкие «стотонники», не реданные, как большинство советских или американских торпедных катеров, а обычные, килевые. Так труднее скорость развить, корпус из воды не выходит при разгоне – зато на волне гораздо легче, боевой катер не гоночный, штилевую погоду не выбирает.
Радар один, на «семьсот пятом». Ну а ведомому, с номером на рубке «707» лишь повторять, «делай, как я». Должна быть хорошая охота, ведь крепко бьют наши самураев на Сахалине, а днем при хорошей видимости тут наша авиация работает, не дает снабжение и пополнение подвезти – зато сейчас японцам раздолье, проскочить через пролив. Ну так мы за тем и пришли, чтобы япошкам жизнь медом не казалась. Чтобы сполна им и за Цусиму отплатить, и за двадцатый год.
Отметка на индикаторе – цель, пеленг 70, дистанция 30. Идем на сближение. На севере мы вообще без радаров работали, их на катера начали ставить лишь в сорок четвертом. Вот мелькнул в тумане силуэт, не транспорт, сторожевой корабль! Тип С или Д, разница лишь в скорости, 16 узлов или 19, вооружен двумя или тремя 127-мм пушками и десятком автоматов. Ведет в проливе противолодочный поиск – здесь ведь проходит японский рубеж, от американских подлодок, да и транспорта на Сахалин разумно прикрыть. Нас еще не обнаружил, но точно скоро заметит, мимо не пройдем! Потому – атака! Новейшие, «секретные» торпеды, которые кильватерный след видят. А плохо япошки службу несут – нас обнаружили, уже на отходе! «Цусиму» читали, в то время у самураев был принцип, лучших моряков в экипажи Первой эскадры, и кажется, сейчас у них то же самое: на конвойцев самых жопоруких отправляют. Рассказывали нам, был случай, когда американская подлодка, поврежденная глубинными бомбами и вынужденная всплыть, одной своей 76-мм пушечкой отбилась от двух таких сторожевиков (причем дистанция боя сокращалась с 35 кабельтовых до сорока метров, под конец с лодки из стрелковки били по палубе японца, идущего на таран), в итоге субмарина в удачно налетевшем дождевом шквале ушла без потерь, а японцы ни разу в нее не попали, сами имея на одном из конвойцев взрыв, пожар и треть экипажа убитыми и ранеными[175]. Торпед жалко – а вдруг дальше кто-то «жирный» попадется? Ну вот, одна есть, кораблику в девятьсот тонн этого выше крыши. Быстро затонул, ну а мы вперед – пока японцы не всполошились, попрятаться не успели! Пролив Лаперуза всего в двадцать с небольшим миль шириной, к берегу прижмутся, ищи их тогда!
Ну вот, снова отметка на локаторе. Да не одна! Судя по смещению, пересекают пролив – наша цель! Сближаемся, успеваем – им до берега не меньше часа, а то и полутора, ползти. Один транспорт, тысячи на две, и какая-то мелочь, кавасаки. А транспорт низко сидит, загружен – теперь со дна доставайте, если вам охота! «Седьмой», работай! Хорошо попал, сразу двумя. Японец быстро с поверхности исчез, что на нем было, пусть Нептун разбирается – ясно, что не пустой.
Кавасаки тоже не убежали. Немецкие катера, при передаче в состав советского флота, были доработаны по немецким же стандартам 1944 года, вместо двух 20-мм автоматов, что было явно слабее английских «катеров-канонерок», стояли, на корме 40-мм «бофорс» (по немецкому обозначению, Флак-28), в носу спаренная 30-мм (катерный вариант авиапушки МК-103). И еще пара пулеметов ДШК на рубке и на палубе. Так что мелочь было чем угостить, да и много ли рыбацким лодкам-кавасаки надо? Винтами никого специально не рубили, мы же не фашист Тиле, – ну а если кто в темноте попал, за борт выпрыгнув, так на войне как на войне. На одном суденышке вроде солдаты были, стреляли из винтовок, получили в отчет очередями, утонули быстро. Всё, противника нет!
И снова отметки на локаторе. Штук пять или шесть, идут на нас, и по смещению, быстро! И замечена работа их локаторов, а вот это уже очень серьезно! Японцы против нас дивизион эсминцев послали, – а торпед нет. И в ночи не скроешься, засекут и расстреляют, так что уносим ноги быстро! Тем более торпеды расстреляли все, и хорошо. А еще на СФ было принято: без торпед катерам можно домой.
Не отстают, висят на хвосте! Ход у них не меньше тридцати узлов! Нас заметили, преследуют, – а отчего огня не ведут, так нет у японцев артиллерийских радаров, обнаружить нас могут, а вот прицельно стрелять, лишь увидев. Так мы можем на форсаже и до сорока разогнаться, а у вас, хоть машины надорвете, на два-три узла меньше, так что оторвемся! Ну вот, отстали. Доклад в штаб, радировать об обнаружении противника!
И командир отряда тка стал с чистой совестью думать о возвращении домой. Сделав все точно по уставу и инструкции. Отчего не проследил за врагом дальше – два торпедных катера, за дивизионом эсминцев, у вражеского берега, где может легко вмешаться их авиация, да еще когда настанет день? Сыграла роль и психология – если на Балтике и Черном море торпедные катера нередко были «мастера на все руки и во всякую дыру затычка», то на СФ их использовали узко по специальности, «ударь и беги, раз нет больше торпед».
Дальше вмешался случай, которого не мог учесть никто. Дежурный в штабе бригады торпедных катеров не передал радиограмму в штаб флота (после оправдывался – думал, волну гонят, мужики, приняв пару сторожевиков за дивизион эсминцев). Да еще стал пенять на это командирам катеров, когда они вернулись в базу, – однако же те пошли на принцип, дело дошло до комбрига, в итоге сообщение в штаб флота ушло как положено, а дежурный отправился прямиком на гауптвахту, «ты бога моли, чтобы последствий не было, тогда тебе трибунал».
И доклад с самолета-разведчика, еще за час до того обнаружившего локатором групповую цель на входе в пролив Лаперуза, посчитали за конвой в Отомари – для поиска и перехвата которого, с наступлением светлого времени, была выделена эскадрилья из 49-го мтап, в сопровождении истребителей. А на запрос штаба флота уже после событий, как могло случиться, что японская эскадра прошла незамеченной, был дан ответ, в отдельной разведывательной эскадрилье для работы ночью всего пять машин Хе-277 с поисковыми локаторами, которые также используются и в интересах фронта, как постановщики радиопомех – и две из них в указанный момент были неисправны (акты прилагаются). Потому вести абсолютно круглосуточный контроль всех заданных районов технически невозможно!
Последним штрихом стал доклад от подлодки Л-12, обнаружившей «отряд японских эсминцев» к западу от пролива Лаперуза. Не сумев атаковать, командир увел лодку на глубину и после всплытия доложил, как положено – умолчав о собственной нерешительности и осторожности.