Яков Бусел, «полковник» УПА, прежде служивший при штабе гаулейтера Коха.
Олекса Гасин-Лыцарь, «майор» УПА, бывший офицер Войска польского, затем абвера.
Мыкола Козак, служивший раньше в дивизии СС «Галичина».
Дмитро Клячковский, во главе эсэсовской зондеркоманды сжигавший деревни на Житомирщине.
Дмитро Витковский, бывший агент абвера.
– Сильно сказано, – замечает Юрка, – но вот не помню точно, кто где служил?
– А это так важно? – отвечаю я. – Все они фашистские прихвостни, предатели, каратели, и надо, чтобы народ о том знал. Да и в рабочем порядке уточним, что там Витковский, или этот, которого вы ночью притащили, скажет. Пишем дальше!
Вся эта фашистская сволочь, тайно сосредоточив в Киеве банды головорезов, обманом призвала вас к мятежу. Это они лживыми словами зовут вас выступить против советской власти, а сами, прячась за вашими спинами, убивают и грабят. Вчера были убиты, вместе с семьями…
– У Кныша есть список, – сказал Юрка, – фамилии, адреса, должности – все впишем.
Целью этой банды мерзавцев было посеять раздор между русским и украинским народами. Подбив вас на мятеж, они сами спрячутся в тень, уйдут в подполье – и будут рады, когда на тех, кто был вовлечен обманом, обрушится справедливая кара советского закона. Но НКГБ раскусил их замысел – вот потому войска Красной армии и части НКВД, уже сосредоточенные в Борисполе, Вышгороде, Жулянах, не идут на штурм своего, советского города.
– Географию можно убрать, – говорит Юрка, – а впрочем, если у Кука разведка не зевает, то это уже секрет Полишинеля. Но чтоб не было обид, лучше запросить Ватутина. Дальше?
– Можно еще про кооперативы сказать, – вспоминаю я, – что все началось с того, что, как выяснило НКВД, часть потребкооперативов, в которых вы привыкли отовариваться, на самом деле принадлежит бандеровцам и помогает им как деньгами, так и продукцией. И когда начали вскрывать эту змеиную сеть на востоке, ОУН испугалось, что лишится такого источника снабжения.
– Не стоит, – чуть подумав, отвечает Юрка, – тридцать с чем-то тысяч тех, кто в этих кооперативах кормятся. Еще сдуру подумают, что всем причастным Колыма и нечего уже терять. После, в рабочем порядке, с этим разберемся. Думаю, после подавления мятежа, когда у какой-то компашки отроют бандеровские корни, никто и не пикнет, что бы мы ни сделали. А прежде – лучше не пугать. Дальше?
– А все! – говорю я. – Лишь вывод в самом конце. И указать, что делать.
Так подумай же, прочитавший это, и реши, за кого ты – за недобитых фашистских бандитов, которые завтра будут болтаться в петле, если не успеют сбежать быстро и далеко – или за советскую власть?
Никакой помощи самозваному фашистскому «комитету»!
Не давать им продуктов, вещей, транспортных средств – при угрозе грабежа, прятать или приводить в негодность.
Кто может оказать содействие в восстановлении порядка – приходите в ближайший военкомат или отдел милиции, где будут формироваться отряды народной самообороны.
– Анка, ты что? – удивляется Смоленцев. – Бандеровцы, наверное, половину райотделов и военкоматов уже захватили! Или возьмут к вечеру. И не боишься, что бандеры толпой прибегут, кто сообразит вовремя перекраситься?
– А куда тогда? – спрашиваю я. – Где наши держатся еще? Дай список. А насчет «перекраситься», так это уже циркуляром можно указать. Чтобы сомнительных изолировали – а в строй лишь местных, кого знают. Или, считаешь, вычеркнуть вообще?
– Оставь, – машет рукой Юрка, – местные и город, и людей хорошо знают, так что армии будет помощь. А технические детали продумаем еще. Дальше?
Населению же настоятельно рекомендуется оставаться дома. Запереть ворота, двери, окна и не впускать подозрительных незнакомых людей. При начале боевых действий укрыться в подполе, погребе, подвале, во внутренних помещениях подальше от окон. Или же в бомбоубежищах, под руководством домового комитета.
Сообщать в органы милиции или же командованию ближайшей воинской части об укрывающихся бандитах.
Помните, что советский закон сурово наказывает за соучастие в попытке свержения советской власти.
– Тут еще можно что-то вставить. «Удержите родных и близких от глупостей – коль не хотите сами после вдовами и сиротами быть, или ждать главу семьи двадцать пять лет», – заметил Юрка. – Как бы это вписать? А в общем хорошо получилось, Анка! Неплохо бы еще фотографии Кука вставить и кого еще у нас есть – товарищей из НКГБ запросить, если дадут добро. Ну что, поехали – сначала на утверждение расширенному составу нашего штаба, доработать с учетом замечаний и гнать на Институтскую! Ой, что после в Киеве начнется – когда народ поймет, кто их дурачил!
Мне не смешно. В городе сейчас, пожалуй что, анархия, а не прямо бандеровская власть. Так что есть все шансы успешно отпечатать тираж и развести по точкам. А после, когда Кук поймет – распространителей и расклейщиков будут просто убивать на месте. И тогда не будет уже смысла в маскировке – в Киеве начнется открытый бандеровский террор. Но лишние с улиц уберутся – и только бы ночь и день продержаться, пока Красная армия порядок наведет!
Из протокола допроса
Гражданин начальник, я не предатель! При немцах не полицаем был и, упаси боже, не карателем, а лишь писарем в управе. И нашим помогал, подполью, весной сорок третьего. У меня даже бумага была, подписанная товарищем Облаченко, командиром партизан, что я за наших, честно! Вот только затерялась она – а дружбан мой прежний, Петруха Головань, на меня показания дал, меня и загребли.
В «ноль три – двадцать семь»[52] я в изоляторе сидел. Думал, разберутся, выпустят – а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть – я и не понял сначала, что это бандеры, они же «за народ, за справедливость» поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!
А меня, как пострадавшего от советской власти, сразу в оборот – вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться – делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!
А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву и с самолетов разбросали – пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь – все равно читали и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут – тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит – так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали – лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.
Тогда понял я, во что мы вписались, и решил, что дальше мне не по пути. Это ж надо совсем безголовым, чтобы сейчас за фашистов – вышак будет всем! И разговоры уже ходили, что нас войска окружают, причем такие звери пришли, что целую сотню одними ножами вырезали ночью, а командира куреня в плен уволокли – а завтра никому пощады не будет. Как случай представился, уже под вечер, я в сторону откололся, винтарь бросил, и тикать! Думал, в такой заварухе затеряться нетрудно – и до дома, до хаты, или прибьюсь куда в артель, не в банду, боже упаси! Честно зарабатывать, и никаких больше авантюр!
И едва за окраину вышел, на дороге проселочной служивым попался. Вроде солдаты, а в тельняшках. Документ спросили, а нету, на плечо мне глянули, синяк увидели и озверели! Гражданин начальник, я ж только по репродуктору стрелял, не в человека! А эти матросики меня чуть не прибили, прикладом зубы вышибли, сапогами все печенки отбили напрочь! А старшой их назвал меня «бандеровской мордой» и сказал, что «в СМЕРШ сдадим, где ты пожалеешь, что вообще на свет родился». И сдали. А я не предатель, не бандеровец, один только день бес попутал – гражданин начальник, за что?
Резолюция внизу: Участие в вооруженной банде доказано – передать дело в трибунал. Следователь СМЕРШ Сидюк.
Лючия Винченцо (Смоленцева).
Киев, горком, день 24 июня 1944 г.
Женщинам нарядными быть – не грех! Готова поспорить о том даже с самим его святейшеством, при всем к нему огромном уважении. Ведь иначе не быть мне сегодня живой! Да и Анне, возможно, тоже.
Это платье я увидела в витрине на Крещатике. Мы ехали из «Националя» в ЦК и, конечно, не могли задерживаться по пути. Но позже я также мимоходом упомянула о том своему мужу и сама почти уже забыла за последующими событиями. Затем мой рыцарь оставил меня с Анной, а сам ездил в гостиницу забрать оставленные вещи. А когда вернулся, то, отозвав меня в сторону, достал из мешка то самое платье!
– Галчонок, вот, подарок тебе, пока еще мир. Завтра, наверное, будет уже не до того.
А я даже примерить его тогда не успела, потому что началась эвакуация из дворца на Крещатике в дом-крепость на холме у Днепра, и надо было спешить! А после в городе началась война, и я, провожая своего рыцаря на бой, молилась господу и мадонне, чтобы он вернулся живым и невредимым! На второй день здесь было спокойнее, с того берега реки пришли солдаты, заняли оборону на холме, и прибыли люди из НКГБ, тут же занялись своими делами, и Анна, регулярно связываясь по ВЧ со штабом округа, говорила после, что подходят все новые войска. Мой муж, мой рыцарь снова уходил в город – и насколько спокойнее мне было бы быть рядом с ним, но он категорически возражал, требуя, чтобы я оставалась тенью Анны, сопровождая ее всюду. А я была уверена, что ничего опасного не случится, ну какие враги могут быть здесь, в штабе?
Тогда я вспомнила про платье. Оно было мне чуть велико, но совсем незаметно, если стянуть на талии пояском, юбка – такое же «солнце», как у Анны, длиной до середины голени, ну чуть-чуть ниже. Материал – легкая шелковая ткань с рисунком из цветов. И это шло мне куда больше, чем мой прежний полувоенный костюм! Ну, а туфли вместо солдатских ботинок, как и все, что должно надевать под – нашлись в моем багаже. Теперь бы еще плащ, как у Анны, или легкое пальто, и, конечно, шляпку – и был бы полный гардероб!