Мы сидели в моем номере. Смоленцев зашел, здраво рассудив, что Анюта и Лючия вместе уйдя, так же и вернутся. Мне казалось, он нервничает – никогда прежде свою итальянку от себя далеко не отпускал, «а вдруг с ней случится что», ну разве на базе в Киеве оставлял, как рассказывал, и то под Аниным надзором. Но здесь женщины были решительны: «Тут рядом совсем, вам неинтересно, и что может случиться?» Хотя я его беспокойство понимал – нет тут сотовых телефонов, и не позвонишь, чтобы убедиться, все ли в порядке. На что Юрка ответил, что если они не явятся через час, то он берет Валентина как знатока Москвы и сам идет искать пропавших.
Искать не пришлось. Вернулись наши красавицы, слышу их голоса. А вот и они влетают, иначе не скажешь, аж платья развеваются, так что даже сквозняком веет. Анюта первой вошла и скромно мне улыбнулась, а Лючия, своего рыцаря Смоленцева увидев, прямо расцвела и крутнулась на каблуке, давая себя разглядеть со всех сторон. Девчата, вот не знал, что сейчас шляпы с вуалями носят! Да, выглядят эффектно. И еще какой-то объемистый, но легкий сверток, «так, мелочь всякая». Два больших прочных зонтика – по опыту грозы вчера, очень полезная вещь – да не уныло-черные, а нарядные, цветные, с белой каймой. Ну, а перчатки летом вам зачем? Что, и это принято? Сколько вы потратили, дипломатично спрашивать не будем. Вот только эта красота надолго ли – ветер дунет, и все улетит, как вчера?
– Уже летали! – улыбнулась Анюта. – Но я специальные булавки купила, прикалывать буду, когда волосы отрастут. А до того шляпку успеть рукой придержать в порыв – хорошее упражнение для скорости реакции. Не хуже, чем с котом в «цап-царап» – Лючия подтвердит.
И дамы ушли в соседнюю комнату, плотно закрыв дверь – разбирать трофеи, примерять и обсуждать их в домашней обстановке. «Комсомолки, спортсменки, красавицы»: одна инструктор ЦК и капитан госбезопасности, бывшая партизанка и снайпер, вторая же, по рассказу Юрки, вполне подготовленный боец спецназа уже с боевым опытом. И просто женщины, двадцати двух и девятнадцати лет.
Ну что, все в сборе, готовы? Ждем, пока Пономаренко машину пришлет.
Анна Лазарева.
Москва, вечер 9 июля 1944 г.
Я – и у самого товарища Сталина?!
Мы все на ближней даче, как нам уже после Пономаренко сказал. Где эта дача, я не запомнила. У товарища Пономаренко машина – лимузин, похоже американский, он велел окна шторками завесить и сам с нами сел.
– А то после Киева еще и моего порученца за переодетого бандеровца примете. Кстати, у ОУН к тебе счет, Аня, так что отнесись с полной серьезностью.
Ну и где они меня найдут? Я, раз уж такой разговор зашел, спросила, куда едем. Пантелеймон Кондратьевич лишь хмыкнул – увидите. И лишь когда мы подъехали к КПП, сказал, что это дача Сталина. И мы приглашены на особый разговор.
Мне стало страшно. Не потому, что какую-то вину за собой чувствовала. А потому, что товарищ Сталин точно не будет никого просто так приглашать. И вдруг я его надежды не оправдаю? Или адмирал мой? Или Юра Смоленцев? Или, не дай бог, Лючия – вот решат, что она к носителю Тайны и близко подходить не должна? Хотя тогда бы ей и гражданство не дали, и брак бы уже у нас не зарегистрировали, и политика опять же – зачем его святейшество обижать?
Себя критически оглядела со стороны – все безупречно. Не в форме, а в платье – так я из Киева в Москву, домой не заезжая, с теми вещами, что с собой. И не предупреждал никто, что мундир обязателен, да и нет его у меня, если честно. Могут, конечно, вуаль и перчатки признать «буржуазным излишеством», так я все вместе с плащом оставила. Платье чистое, отглаженное, вот только пистолетик, под юбкой спрятанный, сдать пришлось. Про охрану и все прочее промолчу, тем более что не имеет это отношения к теме моего рассказа. Главное – что мы вчетвером у товарища Сталина. И еще Пономаренко, а вот Берии и Кузнецова нет. Это странно, если разговор будет о моих киевских делах и работе моего адмирала в наркомате флота.
– Скажите, товарищ Лазарэв, а отчэго вы так и нэ вступили в партию?
Тревожный сигнал. Я уже слышала, что товарищ Сталин говорит с грузинским акцентом, лишь когда волнение скрывает. Значит, для него очень важен этот вопрос?
– Товарищ Сталин, а чем бы это мне помогло фрицев топить? Или вот помогать товарищу Кузнецову? Я считаю, каждый свое дело делать должен.
– Свое дело – это хорошо. Вот только гражданин Герасименко, бывший командующий Киевским округом, на допросе сказал то же самое. Считая своим дэлом лишь оборону от внэшнего врага, ну а то, что враг изнутри вошел, это его нэ касается. А там, у вас, да, армия и флот сыграли свою роль, вас не бомбили, как сербов, это хорошо. Вот только результат для страны и народа вышел немногим легче – и потому, что каждый делал лишь свое дело и не вмешивался в чужое. Зачем, если есть кто-то, кому видней?
«Там» – это в будущем СССР девяносто первого года? Ой, если сейчас о Тайне разговор пойдет, так ведь Лючия еще не знает, не допущена! Хотя товарищ Сталин неужели о том забыл?
– А вы, товарищ Смоленцев, воюете отлично. Даже великолепно делаете дело, на которое вас поставили. «Как товарищ Сталин скажет, так и будет – а прочие все пусть лесом идут» – это ваши слова сказаны были? А если завтра не будет товарища Сталина, умрет он, ведь не вечен? Кого вы тогда будете слушать – какой-нибудь объявившийся «комитет»?
– Обижаете, товарищ Сталин! – резво ответил Юрка. – Многие лета вам, но уж если, тогда слушал бы тех, кого знал как надежных товарищей. Да и совесть тоже есть, и свой ум – как лучше стране и народу.
– Граждане Рясной и Слонь, из НКВД Украины, Кириченко слушали, его считая надежным, – заметил Иосиф Виссарионович, – а Карин-Даниленко с бандеровцами якшался, искренне полагая, по собственному уму и совести, что так будет лучше. И что вышло в итоге? А то же самое, что у вас – ну, вы понимаете, товарищ Лазарев, о чем я говорю? Первый принял решение предать, а все, кто мог и должен его остановить, или ему в рот смотрели, или считали, что это не их дело! Масштаб и результат не тот – но суть та же самая. И что имеем? Что держится все на «За Родину, за Сталина», но и рухнуть может так же легко, причем многие и не поймут, как получилось. Хорошо, дурак Кириченко не подумал, с кем связался, с явными фашистами! А если в следующий раз кто-то будет умнее? Вы что-то хотите сказать, товарищ Смоленцев?
– А что, уже кто-то намерен? – спросил Юрка. – Так вы только укажите, кого… Мы его, как фюрера, оприходуем.
– А подумать? – спросил товарищ Сталин. – На кого укажу, того и убьете, не рассуждая, или живым притащите. А если не укажу, не успею? Тогда – кого? Сколько таких, как вы, товарищ Смоленцев, там, у вас, в августе было? И они что-нибудь сделали? Говорите, приказа не было? А вот товарищ Большаков, ваш командир, рассказывал, что был приказ! И отдал его, как там того, кто за Лаврентий Павлыча был – Крючков? Но командиры «Альфы» и еще одного спецотряда злостно не подчинились, предпочтя остаться с чистыми руками. Хотя в сложившейся обстановке бунтующая толпа на улице должна однозначно рассматриваться как оружие врага, по крайней мере до того, как ее не разгонят – даже независимо от того, есть в ней вооруженные боевики или нет. А в итоге вместо Тянцзамыня получили… Не оказалось у вас под рукой никого – в отличие от Франции 1795-го, когда тамошний «Горбачев» – Баррас, сообразив, что его сейчас будут свергать, привлек некоего генерала Бонапарта, а тот позвал артиллеристов, которые, как вы, товарищ Смоленцев, политикой были сыты по горло, а за своим командиром были готовы куда угодно – и покрошили толпу перед дворцом картечью так, что после лопатами сгребали, чтобы похоронить. Да и всегда ли приказ нужен? Товарищ Лазарева!
Ой! Он ко мне обращается?
– Ведь вам, товарищ Лазарева, был отдан приказ лишь посмотреть и доложить. Опознав Кука, вы имели полное право ничего не предпринимать, и в ту же ночь, под охраной группы товарища Смоленцева, бежать в Борисполь, а там на самолет и в Москву. Однако же вы сами решили иначе. Сначала сфотографировали сборище врагов и изменников, хотя это в дальнейшем повлекло для вас прямую угрозу. Зная, что за вами придут убийцы, вы приказали Смоленцеву устроить засаду, взять пленных – и лишь после следовать на аэродром. Там вы, однако, отправили пленных и свой рапорт в Москву, а сами остались – добровольно! – и фактически взяли в Киеве всю политическую власть, заставив даже предателя Кириченко выполнять ваши приказы. Целых три дня вы исполняли обязанности первого секретаря ЦК КП Украины – благодаря чему мятеж был подавлен относительно быстро и с меньшими потерями, чем ожидалось. Вы находились в горкоме, реально – на передовой, на вас даже было совершено второе покушение, когда вы лично, вместе с товарищем Лючией Смоленцевой, уничтожили четырех хорошо подготовленных боевиков УПА. И вы вылетели в Москву лишь после подавления мятежа и по прямому приказу. Товарищ Пономаренко, я все правильно перечислил?
Пантелеймон Кондратьевич кивнул. Ой, а как я теперь Михаилу Петровичу объясню – я же ему рассказывала, что в тылу была, без всякой опасности, а про два покушения и что врагов видела лицом к лицу, не говорила вовсе!
– Товарищ Лазарева, так отчего вы поступили так, а не иначе? Можете не вставать!
Ну, все! И что я отвечу?
– Товарищ Сталин, когда я увидела такого вражину, как Кук, то сразу поняла: это война! А на войне надлежит сделать все, чтобы сорвать планы врага и нанести ему максимальный вред. А не выходить из боя при первой возможности – тем более что смертельной угрозы все-таки не было, люди Смоленцева меня очень хорошо охраняли. Мне показалось важным сначала добыть сведения, сфотографировать – может, я ошиблась? Затем добыть «языка» и доложить в штаб, в Москву. И продолжать выполнение боевой задачи, поскольку находилась в нужное время в нужном месте.
– В нужное время в нужном месте, – повторил товарищ Сталин, – но позвольте, задачу ведь вам не ставил никто? Значит, вы поставили ее себе сами – какую?