– Но как вы потеряли мачты? – спросил я.
– Пойдите и осмотрите снасти, – сказал он, указывая туда, где должна была находиться оснастка бизань-мачты.
– Перерезаны ножом! – воскликнул я.
– Не совсем, – усмехнулся он. – Это была чистая работа, присмотритесь внимательнее.
Я посмотрел внимательнее. Талрепы были надрезаны так, что при сильном порыве ветра веревки должны были лопнуть.
– Это дело рук повара, – снова со смехом сказал Вольф Ларсен. – Я это знаю, хотя и не накрыл его. Он хотел посчитаться со мной.
– Молодец Мэгридж! – воскликнул я.
– Да, я подумал то же самое, когда все покинули меня. Только я не высказал этого вслух.
– Но что же вы сами делали в то время, когда это происходило? – спросил я.
– Делал, конечно, все, что мог и что при таких обстоятельствах можно было сделать.
Я снова начал рассматривать работу Томаса Мэгриджа.
– Я, пожалуй, присяду и погреюсь на солнышке, – услышал я слова Вольфа Ларсена.
В его голосе послышалась нотка физической слабости, и это было настолько странно, что я поспешно взглянул на него. Он нервно проводил рукой по лицу, как будто смахивая паутину. Я был озадачен. Все это было мало похоже на Вольфа Ларсена, которого я знал.
– Как ваши головные боли? – спросил я.
– Все еще мучают меня, – ответил он. – Кажется, и сейчас начинается приступ.
Он медленно опустился на палубу, потом повернулся на бок и опер голову на руку, свободной рукой защищая глаза от солнца. Я стоял и с недоумением глядел на него.
– Вот вам благоприятный случай, Горб, – сказал он.
– Я не понимаю вас, – солгал я.
– Ладно, – тихо, словно сквозь дремоту, произнес он. – Вот я перед вами, как вы этого хотели.
– Ничего подобного, – возразил я, – я хотел бы, чтобы вы были за несколько тысяч миль отсюда.
Он усмехнулся и больше не сказал ни слова. Он даже не пошевельнулся, когда я прошел мимо него и спустился в каюту. Открыв люк в полу, я медлил спускаться в темную кладовую. Что, если капитан притворяется? Хорошее дело было бы попасться тут, как крыса в ловушку. Я осторожно поднялся по трапу и выглянул на палубу. Вольф Ларсен лежал в том же положении, как я оставил его. Я снова сошел вниз, но прежде чем спуститься в кладовую, предварительно спустил туда крышку люка. По крайней мере, теперь ловушка осталась без крышки. Но все это было излишне. Я выбрался назад в кают-компанию с запасом мармелада, морских сухарей и мясных консервов. Я набрал столько, сколько мог унести, а потом закрыл за собой люк.
Достаточно было взглянуть на Вольфа Ларсена, чтобы убедиться, что он не пошевельнулся. Вдруг меня осенила блестящая мысль. Я прокрался в капитанскую каюту и завладел его револьверами. Другого оружия я не нашел, хотя тщательно обыскал и остальные каюты. На всякий случай я заглянул еще на кубрик и на бак и забрал из кухни все ножи. Затем я вспомнил об огромном ноже, который Ларсен всегда носил при себе. Подойдя к нему, я заговорил с ним, сначала тихо, потом громче. Он не шелохнулся. Я нагнулся и вынул нож из его кармана. Теперь я вздохнул свободнее. У него не осталось оружия, чтобы напасть на меня на расстоянии; а я, вооруженный, всегда мог предупредить его попытку, если бы он вздумал схватить меня своими ужасными руками гориллы.
Наполнив частью моей добычи кофейник и сковороду и захватив из кают-компании немного фарфоровой посуды, я оставил Вольфа Ларсена лежащим на солнце и спустился на берег.
Мод все еще спала. Я раздул костер – мы еще не успели соорудить зимней кухни – и лихорадочно принялся готовить завтрак. Когда все уже было почти готово, я услышал, что она встала. Я разлил кофе по чашкам, дверь открылась, и она вошла.
– Это нехорошо с вашей стороны, – приветствовала она меня, – вы посягаете на мои права. Мы ведь сговорились, что стряпать буду я, и…
– Только один разочек, – умоляюще перебил я.
– Если вы обещаете, что этого не повторится, – улыбнулась она. – И, конечно, если вам не надоела моя стряпня.
К моему удовольствию, она ни разу не взглянула на берег, а я так удачно отвлекал ее внимание, что она машинально напилась кофе из фарфоровой чашки, после жареного картофеля, и намазала вареньем бисквит. Но это не могло продолжаться вечно. Вдруг на ее лице отразилось изумление. Она заметила, что ест с фарфоровой тарелки. Оглядев все вещи на столе, она перевела взгляд на меня, а потом медленно обернулась к морю.
– Гэмфри! – сказала она.
Прежний, невыразимый ужас появился в ее глазах.
– Неужели… он? – пробормотала она.
Я кивнул головой.
Глава ХХХШ
Весь день мы ждали, что Вольф Ларсен сойдет на берег. Это были мучительно тревожные часы. Каждую минуту то один, то другой из нас поглядывал на «Призрак». Но Вольф Ларсен не являлся. Он даже не показывался на палубе.
– Вероятно, у него болит голова, – сказал я. – Когда я уходил, он лежал на палубе. Он может пролежать так и всю ночь. Надо бы пойти и взглянуть на него.
Мод умоляюще поглядела на меня.
– В этом нет ничего опасного, – успокоил я ее. – Я возьму с собой револьверы. Вы знаете, что я унес со шхуны все оружие.
– Но остались его руки, его страшные, чудовищно сильные руки! – возразила она, а затем вскричала: – О, Гэмфри, как я боюсь его! Не ходите, пожалуйста, не ходите!
Она положила свою руку на мою, и сердце мое забилось. В этот миг мои чувства, наверное, отразились на моем лице. О, милая! Она была так женственна в своей мольбе!
– Я не буду рисковать, – сказал я, – и только погляжу через борт.
Она серьезно пожала мне руку и отпустила меня.
В том месте палубы, где я оставил Вольфа Ларсена, его не оказалось. Очевидно, он спустился к себе. В эту ночь мы с Мод попеременно дежурили, так как не знали, что вздумает предпринять Вольф Ларсен. Он был способен на все.
Мы прождали день, и еще день, а он все еще не подавал признаков жизни.
– Эти головные боли… эти припадки… – сказала Мод к вечеру четвертого дня. – Быть может, он серьезно болен или умер. Или умирает, – договорила она, не получив ответа.
– Это было бы лучше всего, – ответил я.
– Но подумайте, Гэмфри, как тяжело должно быть ему в его смертный час!
– Может быть, – буркнул я.
– Я никогда не простила бы себе этого. Мы должны что-то сделать.
– Может быть, – повторил я.
Я ждал, с улыбкою думая о ее женской душе, которая заставляет ее заступаться даже за Вольфа Ларсена.
– Вы должны подняться на борт, Гэмфри, и выяснить это, – сказала она. – Если же вы хотите смеяться надо мной, то даю вам на это мое согласие и прощение.
Я послушно поднялся и пошел к берегу.
– Будьте осторожны! – крикнула она мне вслед.
Я помахал ей рукой с палубы, а потом прошел на корму и крикнул вниз, в кают-компанию. Вольф Ларсен ответил мне, и когда он начал подниматься по лестнице, я взвел револьвер. Во время разговора я держал его на виду, но Вольф Ларсен не обращал на это никакого внимания. Физически он казался таким же, каким я в последний раз видел его, но был мрачен и молчалив. Те несколько слов, которыми мы обменялись, собственно, нельзя даже назвать разговором. Я не спросил, почему он не сходил на берег, как и он не спрашивал, зачем я явился на борт. Он сказал лишь, что голова у него прошла, и я оставил его в покое.
Мод выслушала мой отчет с видимым облегчением, а когда, через некоторое время, над судовой кухней показался дымок, она и совсем повеселела.
В ближайшие дни ничто не изменилось. Мы часто видели дымок, а иногда и самого Вольфа Ларсена на юте. Но он не делал попыток спуститься на берег. Мы знали это, так как продолжали сторожить по ночам. Его бездействие смущало и тревожило нас.
Так прошла неделя. В нашей жизни не было другого интереса, кроме Вольфа Ларсена, и его присутствие угнетало нас и мешало нам приводить в исполнение наши маленькие планы.
Но в конце недели дымок перестал подниматься над кухней и капитан больше не показывался на мостике. Я видел, что в Мод снова растет беспокойство за него, хотя она – быть может, из гордости – воздерживалась от повторения своей просьбы. Да и мне самому, хотя я чуть не убил этого человека, было тяжело думать, что он умирает один, когда так близко от него есть люди. Он был прав. Мой нравственный кодекс был сильнее меня. Тот факт, что у него были руки, ноги и тело, подобные моим, создавал запрет, которого я не мог преступить. Поэтому я не стал ждать, пока Мод снова пошлет меня. Заметив, что нам не хватает сгущенного молока и мармеладу, я объявил, что отправляюсь на борт шхуны. Я видел, что Мод вздрогнула. Она даже пробормотала, что эти вещи не так необходимы, и что моя экспедиция за ними может оказаться безуспешной.
Взобравшись на палубу, я снял башмаки и пошел на корму в одних носках. На этот раз я не окрикнул Вольфа Ларсена. Осторожно спустившись по трапу, я нашел кают-компанию пустой. Дверь из нее в каюту капитана была прикрыта. Сначала я думал постучаться, но, вспомнив о цели своего путешествия, воздержался. Избегая шума, я поднял крышку люка в полу и отложил ее в сторону. Запасы судовой лавки хранились в том же помещении, что и провизия, и я воспользовался случаем запастись бельем.
Поднявшись из кладовой, я услышал шум в каюте Вольфа Ларсена. Я притаился и стал слушать. Звякнула дверная ручка. Инстинктивно я отодвинулся за стол и взвел курок. Дверь распахнулась, и показался Вольф Ларсен. Я никогда не видел такого отчаяния, какое выразилось на его лице – на лице Вольфа Ларсена, борца, сильного, неукротимого человека. Он ломал руки, как женщина, потрясал кулаками и тяжко вздыхал. Время от времени он проводил ладонью по глазам, как будто смахивая с них паутину.
– Господи, Господи! – стонал он.
Это было ужасно. Я весь дрожал, по спине у меня бегали мурашки, и пот выступил на лбу. На свете нет более страшного зрелища, чем вид сильного человека в минуту крайней слабости и упадка духа.
Но усилием своей необычайной воли Вольф Ларсен овладел собой. Это потребовало от него огромного напряжения. Все его тело сотрясалось, и он был похож на человека, охваченного нервным припадком. В голосе его прорывались рыдания. Когда ему удалось наконец вполне овладеть собой, он пошел к трапу своей обычной походкой, в которой все-таки чувствовалась нерешительность и слабость.