От самой гениальной и перспективной идеи до воплощения ее в безупречно работающую конструкцию – дистанция огромного размера. Борьба с «детскими болезнями», промежуточные несовершенные образцы, необходимость дорогостоящих прикладных исследований – все это требует колоссального количества научных, инженерных, производственных мощностей и огромное число вовлеченного народа. Причем эти люди имеют собственную волю – так, судостроительная верфь, владея столь совершенным проектом, будет крайне заинтересована в постройке по нему субмарин для флота своей державы или на продажу за очень большие деньги. Так же, как и создатель какого-то удачного узла, частного решения – тем более, как мы уже отметили, все это трудно будет скрыть. Таким образом, следует абсолютно исключить, что в нашем мире кто-то помимо государства мог построить подводную лодку, превосходящую все существующие. Оставим легендарный «Наутилус», тайно построенный на необитаемом острове – фантазии Жюль Верна.
Предположим, техника самая обычная. Повторю – в деле с «Лютцовым» никак не могла быть одна лодка. И сразу встанет вопрос снабжения: сколько торпед, топлива, провизии, нужно флотилии подлодок, и как передавать это во враждебных водах? А столь высокий уровень подготовки экипажей требует постоянной тренировки для своего поддержания. Как можно обеспечить таковой выше, чем в регулярных флотах?
О национальной принадлежности наших «друзей». Белоэмигранты или их потомки, поскольку они явно моложе? Я уже описал, какие будут трудности, что построить «сверхнаутилус», что сформировать флотилию лодок с великолепными экипажами. Это потребует особой организации – как иначе вы будете подбирать и обучать людей весьма специфических профессий, причем втайне от всего мира? Но как раз то, что сегодня в эмигрантской среде довольно распространены патриотические, антифашистские настроения, очень облегчает наше проникновение в нее. А потому я могу абсолютно гарантировать, что никакой организации патриотов-подводников среди эмигрантов нет – мы бы обязательно знали.
И, наконец, их песни. Согласитесь, Лаврентий Павлович, что само существование стольких песен, до того абсолютно неизвестных в нашем мире, уже невероятно!
Однако же именно их «концерт» позволил мне окончательно сформировать мою гипотезу. И сделать ее главной. Единственно объясняющей все нестыковки и противоречия.
Вот первая песня, с которой все началось. Которая, по идее, должна быть чем-то вроде «визитной карточки», намека. Я записал ее при очередном повторе.
В безнадежном бою победителей нет.
В безнадежном бою кто погиб, тот и прав.
Орудийным салютом восславили смерть –
Открывая кингстоны, восславили флаг.
И свинцовых валов полустертая рябь
Зачеркнула фальшборт и сомкнула края…
Под последний торпедный бессмысленный залп
Мы уходим в легенду из небытия.
И эпоха пройдет, как проходит беда…
Но скользнет под водою недобрая весть –
И единственно верный торпедный удар
Победителю скажет, что мы еще здесь.
И другие придут, это будет и впредь –
Снова спорить с судьбой на недолгом пути.
Их черед воевать, их черед умереть –
Их черед воскресать и в легенду идти[14].
Берия молчал. На лице его нельзя было прочесть ничего. Затем он дал знак – и Кириллов включил слушать дальше. «От границы мы землю вертели назад», «Як-истребитель», «Их восемь – нас двое», «Мы взлетали, как утки», «Всю войну под завязку…», «Звезды». Затем грянула «Артиллеристы, Сталин дал приказ» (в знакомой нам истории впервые прозвучавшая лишь в сорок четвертом). «Флагманский марш», «38 узлов», «Комбат-батяня», «По полю танки грохотали».
– Они воевали, – сказал Берия. – Такое не сочинишь… Только пропустив войну через себя. Нашу войну. Вы правы, это не иностранцы, не эмигранты. Это наши, русские.
– Ну, «Варяга», положим, немец написал, – осторожно напомнил Кириллов.
– Который, кажется, присутствовал при том бое, видел своими глазами? Исключение, которое лишь подтверждает правило. Что там дальше?
Они слушали – «Призрачно все в этом мире бушующем», «Надежда – мой компас земной», «На Лебяжьей канавке», «А люди идут по свету», «Каждый костер когда-то догорит», «Каждый выбирает по себе – женщину, религию, дорогу».
– Мы победим, – заметил Берия. – Такие песни проигравшие войну не пишут. Войну, где проигравшие – рабы. Да, пожалуй, убедили вы меня, Александр Михайлович. Почти. Песни все – нашего мира, от души написанные. И в то же время у нас абсолютно неизвестные – все! Чего не может быть. Значит, что следует по «бритве Оккама»?
– Что они еще будут написаны, – подхватил Кириллов. – Эта версия единственная объясняет всё! Подводная лодка из конца века неожиданно провалилась в наше время. Как должен вести себя экипаж? Сначала, конечно, шок, растерянность. Но ненадолго – на лодках слабовольные не служат. Затем мобилизация – и злость. Для их уровня техники, оружия – «Лютцов» и «Кельн» – это как для нас корабли Русско-японской. Поначалу шли, топя все. Затем – десять целей. Если сосчитать боекомплект, возможно, он у них на исходе, или, по крайней мере, решили беречь. И чтобы хоть чем-то помочь, стали наводить наших на конвои. После, как я сказал, ударили по аэродрому, чтоб мы поверили. Чем – ну, может, у них лодки, как подводные линкоры, всплыл и ударил главным калибром, с корректировкой. Катер подвернулся – опять в строку, подарить нам, все польза, а заодно с подарком. Ведь если у нас написаны ученые труды по той войне с подробным разбором ошибок маршалов Фоша и Гинденбурга в таком-то сражении шестнадцатого года, то и для них эта война – история, открытая книга: факты, даты, фамилии. Они знают даже…
Он осекся. Посмотрел на Берию, а тот на него. Оба поняли недосказанную фразу: «когда мы умрем».
– Ничего еще не решено! – сказал Берия. – Поскольку в той истории их не было. Ведь мы не смогли бы так – утопить эскадру, «Лютцов», «Кельн», прочих. Понятно, что это значит? Историю можно переписать! И все случится по-иному или не случится совсем! Черт… что творится!!! А почему вы решили, что они из конца века?
– Те слова, которые стерты. Будете меня бранить, Лаврентий Палыч, но я отдавал пленку нашим спецам, пытаясь отсеять помехи. Я приглашал одного музыканта с абсолютным слухом – подписку о неразглашении со всех взял. В общем, пропущенные слова с большой вероятностью звучат так:
В старом альбоме нашел фотографии
Деда, он был командир Красной Армии.
Сыну на память, Берлин сорок пятого.
Века ушедшего воспоминания.
– Значит, мы будем в Берлине через три года. «Дед», «века ушедшего» – значит, начало двадцать первого века. Иначе сказали бы прадед.
– Так. Что еще о них можно сказать?
– Мне первая их песня покоя не дает. Что за «безнадежный бой», который они проиграли? Война, о которой та песня, «давай за жизнь, усталость – не победа»? С какой войны они к нам попали? С кем? И там, у Киркенеса, в спецгруппе высочайшей выучки никто не знал язык вероятного противника? Бред, быть такого не могло! А вот английский знали все!
– А отчего вы решили, что они попали сюда помимо своей воли? И вернуться не могут?
– Я подумал сначала, что это задуманный план. Но кое-что не сходится. Если бы наши потомки с самого начала желали помочь нам выиграть войну, они бы сделали иначе. Например, перебросили бы ударную армию на Белостокский выступ двадцать первого июня. Или с самого начала вышли бы на связь и дали информацию. Если же это какая-то цель локальная – опять не сходится. Утопили бы «Тирпиц» – и назад к себе. А они импровизируют, причем довольно удачно, на тему «чем бы еще помочь». И не возвращаются.
– Разумно. Но отчего тогда они уклоняются от прямого контакта?
– Есть у меня… одно предположение. Сам не уверен, но… Песни у них хорошие, патриотичные. Но вот про социализм, коммунизм не было нигде! А вот про «погоны» несколько раз мелькнуло! Возможно, у них был контрреволюционный переворот. Восстановление монархии и капитализма. А может, и интервенция англичан.
– Так. И что из этого следует?
– А вы представьте, товарищ нарком, что если бы наша лодка, и провалилась бы в девятьсот четвертый, к началу Русско-японской. Знаю, что у нас с ними пакт, но и замполиты на Тихом уже сейчас экипажи накачивают: «Помни Порт-Артур, отомстим самураям». Что они делать будут? Ясно – топить японцев, и ведь можно было бы весь флот Того утопить, чтобы избежать Цусимы! А после куда? Вроде выбора нет: в других странах такие же короли и империалисты, а тут хоть русские, свои. А с другой стороны, на носу пятый год, затем мировая, Октябрь и Гражданская, а они сами – «кухаркины дети» перед Николашкой и адмиралом Колчаком!
– То есть, по вашему мнению, они после могут выступить против нас?
– Нет, что вы, Лаврентий Павлович! Я о том, что выбор этот им сделать будет нелегко – и в море спокойнее, пока есть топливо, еда и торпеды, ну а воевать им привычно уже, да и враг не такой, как тот, с которым они там воюют.
– Ну, если это так… Теперь вот им подвернулся «Шеер», и черт его дернул на свою голову! Они рады стараться, вцепились и, скорее всего, утопят. Черт с этим корытом – они нам здесь нужны! А если все-таки потопят их? Какая бы сверхлодка ни была, споткнуться каждый может, да и аварии случаются и без войны! Нам они здесь нужны, а не в море – и точка. То, что они знают, много важнее, чем какой-то «Тирпиц»!
– Как, товарищ нарком? Они наших приказов слушать не будут. На взаимодействие, положим, идут охотно, но лишь на равных! И если поставили себе задачу «Шеер» утопить, то утопят. А после «Тирпиц» станут караулить. Вот когда у фюрера кораблей не останется совсем, или у них торпеды иссякнут.
– Товарищ старший майор, вам задача ясна? Полномочия получите. Мы, слава богу, не бездарь Николашка. И людей ценим. А эти люди очень важны, и для нас всех, и для фронта,