ник, ты должен пример всем показывать и за собой вести! Делом пример, а не языком. Правильные слова, когда спокойно, любой козел может проблеять, а ты выстоять попробуй, когда вот так. Значит, не человек ты, а полное дерьмо собачье – и уважения заслуживаешь столько же.
Всяко меньше, чем второй. С ним перестарались явно мужики. А полегче нельзя было?
– Так шибко буянил, – заявляет главстаршина. – Вот честное слово, если б нам большаковские на заводе приемы всякие не показывали, правда я и на гражданке еще занимался карате и айкидо немножко, так не усмирить было бы никак! Я ему руку на болевой, а он так вырывался, что, ей-богу, сам себе сломал! Лишь когда товарищ старший мичман (Сидорчук по переаттестации стал младлеем, но отчего-то ему нравилось, чтоб его называли по-прежнему) боксом ему и по ребрам, и в голову, тогда только вырубился. Укол ему, как буйным шизам, – так доктор сказал нам не уходить пока, вдруг проснется и снова начнет все тут громить?
– А этот? Тоже буянил, если вы и его… Или – в превентивных целях?
– Никак нет, тащ капитан первого ранга! Не верите, так хоть у доктора спросите: это ему тот, буйный врезал, своему же, в первую очередь! А после хотел санчасть рушить – ну тут мы уже помешали.
– Тьфу! Этот хоть что-то ценное знает?
– Да вот показания его, в переводе уже писали, гляньте.
Читаю. «…Я не солдат, не военный, никогда не брал в руки оружия. В национал-социалистическую партию вступил в 1934 году, но исключительно ради добычи средств к существованию…» Во, загнул! Это как? «…будучи третьим сыном, не имел надежды на долю в наследстве отцовского дела…» Короче, тут еще на пару страниц лабуды, какой я белый и пушистый, ни разу никого не обидел, служил исключительно по организационной части, последняя должность какой-то там чин по партийной линии в городе Штральзунд, причем когда предлагали повышение на оккупированных территориях, отказался из убеждений – ага, голубь, так тебе и поверили, просто не захотел ехать из уютного рейха, да и про партизан наших, может быть, был уже наслышан: это как из московского райкома году в восьмидесятом да в Афганистан, «на укрепление и в помощь». А вот теперь-то ли провинился в чем-то – а скорее, где еще их фюреру столько «политработников» так вдруг набрать на все корабли, если у нас в сорок первом секретаря райкома вполне могли поставить комиссаром дивизии или полка, так, наверное, и у них тупо спустили разнарядку мобилизовать столько-то голов. А командир-то твой же за что тебе в рыло? Вот, и про это: «…а мои требования к дисциплине и порядку на борту». Ой, не могу, это ты будешь кадрового командира лодки порядку на борту учить? Скорее поверю, что следил ты за благомыслием экипажа, чем всех и успел достать, вот командир на тебе руку и отвел! Так-так, и до конца текста все то же. Тьфу еще раз! И на хрена было этого кадра вылавливать? А вот пусть сам он и ответит.
– Переведите ему: знает ли он, как ваши поступают с нашими комиссарами? После этого – что мы должны сделать с ним?
Раньше я был уверен, что «ползающий на брюхе враг» есть чистая аллегория. Сейчас наблюдал это воочию. Также где-то читал, что враг на брюхе вызывает ни с чем не сравнимую радость. Мне же захотелось в эту морду как следует пнуть. А как вопит, за жизнь цепляется на чистом инстинкте (оттого, наверное, и выплыл), без разницы ему любая идея. Что там Серега говорил в Москве? Любуйтесь, вот он, субпассионарий в чистом виде.
И если у фюрера таких много, и они отвечают у него за идейность и воспитание народа, то я спокоен: фашизму до победы тогда как пешком до луны.
– Богдан Михайлыч! – Это старший майор Сидорчуку. – Да заткните вы его, понять нельзя, что он вопит. Пусть говорит членораздельно.
Мне же этот фриц стал решительно неинтересен. А что там второй? Заглядываю в изолятор. Дрыхнет, ремнями привязанный к кровати. Сколько он еще так? А бог знает, это строго индивидуально, минимум пара часов, максимум полсуток.
Ну и пес с ним, у нас своих дел полно.
За весь 1942 год достоверно установлено всего четыре случая, когда в результате налета на Хебуктене был нанесен реальный урон самолетам люфтваффе. Первый случай зафиксирован 25 апреля. В этот день на земле был поврежден «Юнкерс-87» из I./StG5. Кроме техники пострадали и люди: трое убитых и один раненый из личного состава штаба «Авиакомандования Норд (Ост)» плюс раненый зенитчик. Разрушено здание мастерской.
29 мая окрестности Киркенеса интенсивно «обрабатывались» как авиацией СФ, так и силами приданных флоту авиационных частей. Около семнадцати часов в результате бомбежки Хебуктена было убито три человека. Кто нанес этот удар, нам установить не удалось. В полночь по Хебуктену действовали оперативно подчиненные СФ самолеты ВВС 14-й армии. Пять Пе-2 под прикрытием 14 «Томагавков» сбросили с высоты 3800 метров двенадцать ФАБ-100 и столько же ФАБ-50. По данным противника, на аэродроме был незначительно поврежден транспортный самолет «Кодрон» С445 (зав. 363) из состава I./StG5. Три техника из этой группы получили ранения. Сгорел жилой барак. Наши потери составили один Р-40, сбитый в воздушном бою.
11 июля три Пе-2 под прикрытием четырех ЛаГГ-3 сбросили с высоты 5800 метров 36 ФАБ-100. Немецкие источники сообщают, что был поврежден «Юнкерс-88» и сгорело тридцать емкостей с горючим.
Последним в сводках потерь числится Bf-110F-2 (W.Nr. 5030) из отряда тяжелых истребителей 13./JG5, поврежденный 19 сентября 1942 года.
Это – Хебуктен. Тот самый, где порезвилась команда Большакова. Где немцы потеряли, по уточненным разведданным, половину наличного летного состава и свыше двадцати самолетов за один удар. В сравнении с тем, что считалось для наших в сорок втором крупным успехом: один поврежденный самолет, трое убитых техников. Но нечем здесь кичиться: все наши летчики – ветераны Отечественной сходились во мнении, что самой трудной и опасной задачей были удары по вражеским аэродромам: там и ПВО мощнее, чем у любого наземного объекта, и истребительный патруль в воздухе присутствует всегда. При том, что в сорок втором значительную часть нашей бомбардировочной авиации на Севере, что флотской, что Карельского фронта, составляли уже устаревшие тогда СБ, а уж бывшие в реальности случаи, когда на бомбежку аэродромов в полярный день бросали тихоходные и почти безоружные МБР-2, на мой взгляд, вообще мало отличались от японских камикадзе! Но мы выиграли эту войну, в том числе и в воздухе: по статистике, немцы и финны потеряли на Севере 2384 самолета против 1957 наших.
В той нашей истории. Но мы уже чуть сместили весы, в том числе и на Хебуктене. Теперь сместим еще. В нашем мире немцы уже в ноябре сорок второго начали вывод авиации с Севера – на Средиземноморье и под Сталинград, число их самолетов на январь сорок третьего уменьшилось вдвое в сравнении с полугодом раньше. Мы же ударим их по самому больному месту. Немцы хорошо умели готовить асов; но когда асов все же выбили, то оказалось, что их некем быстро заменить. В сорок третьем, а особенно в сорок четвертом, в бой у них шла, кроме «стариков», уже откровенная «зелень», по выучке уступавшая даже нашим летунам сорок первого. Чтобы подготовить хорошего летчика, даже не аса, нужно времени гораздо больше, чем изготовить самолет.
Я ни тогда, ни позже так и не узнал имени того безвестного «штирлица», обеспечившего наш удар. Кто он был – наш, русский, или норвежец-патриот? Не все в Норвегии были квислингами, были и такие, которые в ту войну помогали нашим, желая лишь освобождения своей страны. После войны их бросали в тюрьмы как «коммунистических агентов», волей их хваленой демократии – совсем как советских партизан в странах незалежной шпротии.
Все было буднично, как на учениях. Цель, координаты, время… Контроль обстановки вокруг. Акустика показывала, в пределах видимости, отсутствие надводных и подводных целей. Радар – отсутствие самолетов. И ночь, укрывшая нас темнотой.
Боевая тревога. Готовность. Слова команды. Рев за бортом – «Гранит» ушел.
Авиабаза Банак, Норвегия. Это же время
Повод для веселья был – награждение отличившихся. Так как в рейхе не было морской авиации, а было единое люфтваффе, и над сушей и над морем, то гнев обожаемого фюрера никак не задел летунов. Эти водоплавающие влезли в дерьмо, мы разгребли, не подвели, утопили кроме «Тирпица», предательски сдавшегося британцам, еще два крейсера и целых шесть эсминцев! Что было существенным: награждать за утопление своего корабля, пусть и бывшего, все ж было как-то неудобно, ну а за вражеские – это святое! Правда, там еще субмарины отметились и тоже вроде на что-то претендуют – молчали бы лучше, не вам сейчас о наградах говорить!
Так что крестовый дождь на отличившихся просыпался знатный. И по чину: командирам групп – Рыцарские, командирам штаффелей (эскадрилий) и швармов (звеньев) – Железные (были и вариации: если рядовой пилот уже имел Железные кресты обеих степеней, то ему полагалась и более высокая награда). Ну в общем, все было ясно!
В октябре на Севере темнеет рано. Нет, тоже можно летать и бомбить, первые самолеты вешают «люстры», в свете которых цель видна почти как днем – а можно и вслепую, все равно вылет будет засчитан, зимой сорок первого, если считать по отчетности (и наградам), сколько вылетов и сколько бомб пришлось на Москву, так выходит совершенно жуткая цифра, камня на камне там не должно остаться, тут и ежу понятно, что из этого следует вычесть упавшее на окрестные леса, болота и деревни, ведь нет дураков погибать, десять процентов потерь за вылет от русской ПВО – это вчетверо выше, чем при налетах на Лондон летом сорокового, так зачем лезть под огонь русских зениток и атаки истребителей, кто проверит, куда в действительности высыпали бомбы, жизнь-то ведь одна? Которой хочется насладиться после победы, когда рейх будет править миром.
Но все же ночью летали реже. По крайней мере пока считали господство в воздухе своим. А уж по такому поводу воздержаться от полетов было дело святое!