– Ну конечно! Почему это вас так удивляет?
– Но, ваша светлость, это… это очень серьезно. За такое могут повесить!
– Черт бы побрал вашу тупость! Повесить, когда за вами стою я?
– В этом-то все и дело. Вашу светлость никогда не осмелятся повесить. Зато, если возникнут неприятности, повесят его орудие, так как понадобится козел отпущения, чтобы удовлетворить чернь, требующую правосудия.
– Вы совсем спятили?
– Напротив, я абсолютно в здравом уме. И если я могу позволить себе дерзость дать совет вашей светлости…
– Это и впрямь было бы дерзостью с вашей стороны, наглый мошенник! – Герцог возвысил голос и нахмурился. – По-моему, вы забываетесь.
– Прошу прощения вашей светлости. – Бейтс продолжал, несмотря на выговор: – Ваша светлость, очевидно, не осведомлены о панике в городе из-за чумы. Нонконформистские[157] ханжи-проповедники повсюду кричат, что это наказание за грехи двора. И если ваша светлость осуществит задуманное…
– Черт побери! – загремел Бакингем. – Вы, кажется, все-таки берете на себя смелость советовать мне!
Бейтс умолк, но в его взгляде, устремленном на хозяина, светилось упрямство. Бакингем продолжал более спокойно:
– Слушайте, Бейтс. Если чума мешает нам с одной стороны, то помогает с другой. Похищение мисс Фаркуарсон, когда она играет в театре, вызвало бы немедленную охоту на похитителей, которая могла бы привести к неприятным последствиям. Но лорд-мэр распорядился закрыть все театры в субботу вечером, и, следовательно, в субботу, после спектакля, и должно произойти похищение, так как мисс Фаркуарсон никто не хватится и ее исчезновение не поднимет шума, особенно когда все поглощены страхом перед чумой и только о ней и говорят.
– А после, ваша светлость?
– После?
– Когда леди станет жаловаться?
Бакингем улыбнулся улыбкой опытного волокиты:
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы леди обращалась с подобными жалобами после? Кроме того, кто поверит, что она попала в мой дом против воли? Помните: мисс Фаркуарсон – актриса, а не принцесса. А я обладаю кое-какой властью в этой стране.
Но Бейтс серьезно покачал головой:
– Сомневаюсь, чтобы власти вашей светлости хватило на спасение моей шеи в случае неприятностей, которые, несомненно, возникнут. Кругом слишком много недовольных, только и ждущих повода, чтобы поднять шум.
– Но кто станет обвинять вас? – раздраженно осведомился герцог.
– Сама леди, если я похищу ее для вас. Кроме того, разве ваша светлость не сказали, что дом должен быть снят на мое имя? Я преданный слуга вашей светлости и, видит бог, в своей службе вам не проявляю особой щепетильности. Но на такое я не осмелюсь, ваша светлость!
Лицо Бакингема отразило удивление и презрение. Найдя в Бейтсе препятствие своим планам, он одновременно испытывал желание сердиться и смеяться. Задумчиво побарабанив пальцами по столу, герцог решил пойти с козырей:
– Вы давно у меня на службе, Бейтс?
– В этом месяце исполнилось пять лет, ваша светлость.
– И вы устали от нее, не так ли?
– Ваша светлость знает, что нет. Я всегда преданно служил вам…
– Но вы считаете, что теперь наступило время выбирать, как именно вы будете мне служить. Думаю, Бейтс, вы работаете у меня уже слишком долго.
– Ваша светлость!
– Возможно, я ошибаюсь. Но чтобы убедиться, мне нужны доказательства. К счастью для вас, снабдить меня ими в ваших силах. Советую это сделать.
Герцог холодно посмотрел на Бейтса, и тот ответил ему испуганным взглядом. Тощие костлявые руки негодяя нервно поглаживали шею. Жест этот, несомненно, отражал мысли о том, что упомянутую шею вскоре может захлестнуть петля.
– Ваша светлость! – взмолился он. – Нет службы, которую я не выполнил бы, чтобы доказать мою преданность! Поручите мне все, что угодно, но… но только не это.
– Я тронут вашими словами, Бейтс, – надменно произнес герцог. – Но, к несчастью, это единственная служба, которая требуется мне от вас в данный момент.
Бейтс пришел в отчаяние.
– Не могу, ваша светлость! – воскликнул он. – Вы знаете, что за это могут вздернуть!
– Меня – да, если строго придерживаться закона, – равнодушно ответил Бакингем.
– А так как ваша светлость стоит слишком высоко для повешения, то меня сделают вашим представителем.
– Вы повторяетесь – это утомительная привычка. К тому же тем самым вы лишь утверждаете меня в моем положении. Впрочем, быть может, вас удовлетворят сто фунтов в качестве douceur…[158]
– Дело не в деньгах, ваша светлость. Я не сделал бы этого и за тысячу.
– Тогда говорить больше не о чем. – Хотя Бакингем внутри кипел от злости, внешне он сохранял ледяное спокойствие. – Можете идти, Бейтс, я более не нуждаюсь в ваших услугах. Если вы обратитесь к мистеру Гроувсу, он выдаст вам деньги, которые вам, возможно, причитаются.
Взмахом белой, сверкающей драгоценностями руки герцог отпустил мошенника. Несколько секунд Бейтс колебался, не желая смириться с увольнением. Но чувство страха оказалось сильнее. Он мог бы рискнуть всем, только не своей шеей. Сознавая бесполезность дальнейших просьб и протестов, Бейтс молча поклонился и вышел из комнаты.
Если слуга удалился расстроенным, то хозяина он оставил в неменьшем расстройстве. Козырная карта не помогла герцогу выиграть, и теперь он не знал, где найти еще одного агента для выполнения задуманного предприятия.
Мистер Этеридж, пришедший позднее навестить его светлость, нашел его все еще облаченным в халат и мерившим шагами библиотеку, словно зверь в клетке.
Отлично знавший причину, удерживающую герцога в городе, и сам только что закончивший приготовления к отъезду, Этеридж пришел сделать последнюю попытку образумить своего друга и убедить его сменить Лондон на более здоровое местопребывание.
Но Бакингем невесело рассмеялся:
– Твоя тревога лишена оснований, Джордж. Чума – порождение грязи, и поражает она грязных. Посмотри, где происходят вспышки. В домах бедноты и на улицах, где полно оборванцев. Эта болезнь соблюдает весьма достойную разборчивость и не решается обрушиваться на знать.
– Тем не менее я соблюдаю меры предосторожности, – заявил мистер Этеридж, демонстрируя платок, от которого шел сильный запах камфоры и уксуса. – И я считаю, что лучшее лекарство – бегство из Лондона. Кроме того, что здесь делать? Двор уехал, на улицах жара и вонь, как в аду. Ради бога, давай подышим чистым и прохладным деревенским воздухом!
– У тебя, Джордж, пасторальные наклонности, как у Драйдена. Ладно, отправляйся к своим овцам. Мы здесь обойдемся без тебя.
Мистер Этеридж уселся и, скривив губы, посмотрел на приятеля:
– И все это ради девчонки, которая не проявляет к тебе благосклонности? Честное слово, Бакс, я не узнаю тебя!
Герцог тяжело вздохнул:
– Иногда мне кажется, что я сам себя не узнаю. По-моему, Джордж, я схожу с ума!
Он зашагал к окну.
– Утешь себя мыслью, что ты еще не окончательно рехнулся, – безжалостно посоветовал Этеридж. – Как может человек твоего возраста мучиться и рисковать, пускаясь в погоню за…
Герцог обернулся и резко прервал его:
– В том-то и дело! Сводит с ума погоня, в которой нельзя настигнуть добычу!
– Неплохой афоризм – для тебя, – усмехнулся мистер Этеридж. – Но помни, что в любви убегающий ранит, а преследующий умирает.
Но Бакингем не обратил внимания на насмешки; в его голосе послышалась страсть:
– Очевидно, во мне говорят охотничьи инстинкты. Всегда стремишься настигнуть самую неуловимую добычу. Неужели тебе это не ясно?
– Слава богу, нет! Я еще не лишился разума. Поезжай в деревню, дружище, и приходи в себя на лужайке среди лютиков.
– Тьфу! – Бакингем вновь отвернулся, пожав плечами.
– Это твой ответ?
– Вот именно! И я тебя не задерживаю!
Этеридж поднялся и положил руку на плечо Бакингема:
– Если ты остаешься здесь в такое время, то с определенной целью. С какой же?
– С той, которую я обдумывал перед твоим приходом, Джордж. Окончить начатое дело. – И он процитировал переделанные стихи Саклинга:[159]
Коль меня не полюбит,
Заставлю любить ее сам,
Или пусть достается чертям!
Этеридж с отвращением пожал плечами.
– Ты не только безумен, Бакс, но еще и вульгарен, – заметил он. – Я предупредил тебя об опасности и не собираюсь повторяться. Но не могу не выразить удивления, что ты можешь находить удовольствие в…
– Удивляйся, сколько твоей душе угодно! – сердито прервал его герцог. – Возможно, я и в самом деле подходящий объект для удивления. Я сгораю от страсти к женщине, которая отвергла меня с насмешками и презрением! Если бы я мог поверить в ее добродетель, то отступил бы, склонившись перед ее упрямством. Но добродетель актрисы! Это так же невероятно, как снег в пекле! Она просто находит жестокую и извращенную радость, причиняя мучения человеку, которого видит сгорающим от любви к ней!
Сделав небольшую паузу, Бакингем продолжал с еще большим жаром; его лицо отражало причудливую смесь любви и ненависти, столь часто порождаемую неудовлетворенной страстью.
– Я бы с радостью растерзал негодницу собственными руками и с такой же радостью пошел бы ради ее любви на любую пытку! Вот до какого жалкого состояния довели меня ее уловки! – И герцог в отчаянии бросился в кресло, сжав голову унизанными драгоценностями руками.
После этого взрыва эмоций мистер Этеридж решил, что подобного человека можно только предоставить его судьбе. Откровенно заявив это, он удалился.
Его светлость не делал попыток удержать гостя и остался один в мрачной, заполненной книгами комнате, словно безумец, окруженный разумом и ученостью. Задумываясь над своим положением, он все более негодовал на отказ Бейтса, лишивший его помощника, осуществлявшего исполнение желаний господина.