изящный росток благородного гнева. – Знаешь, Леонардо, порой меня просто тошнит от тебя.
Он в испуге поспешил раскаяться. Он оправдывался, называя себя беспомощной игрушкой безжалостной судьбы. Он должен быть продолжателем знатного рода, а это можно осуществить, лишь заключив выгодный брак. Она знает, как он любит ее, – он не раз доказывал это, – и с ее стороны жестоко бросать ему в лицо обвинение в его несчастьях. Он чуть не расплакался. Наконец она смилостивилась над ним. Во время последовавшего за этим примирения он забыл о судьбе Рокко Терци и о своих страхах, убедив себя, что он действительно пугается собственной тени.
Однако не все имели возможность заглушить беспокойство, вызванное судьбой Рокко Терци, с помощью подобных услаждающих средств. К ним относился и Лаллеман.
Марк-Антуан застал его крайне встревоженным этим происшествием.
– Я только что был у виконтессы, – объявил полномочный представитель Директории. – Она очень расстроена из-за ареста одного из ее друзей, Рокко Терци. – Он понизил голос. – Это не тот человек, который чертил схемы каналов?
– Тот, тот, – ответил Лаллеман с необычной для него сухостью.
Он сидел за столом, наклонившись вперед и сверля представителя взглядом. И взгляд его, и тон недвусмысленно говорили о том, что Марк-Антуан в опасности.
Мелвилл с хмурым видом потер подбородок.
– Серьезное дело, – проговорил он.
– Еще какое серьезное, Лебель, – с той же резкой лаконичностью отозвался посол.
Марк-Антуан быстро шагнул к столу и понизил голос до шепота, в котором, однако, чувствовалось негодование:
– Слушайте, я же говорил вам о том, что нельзя использовать это имя! – Он кинул взгляд на дверь, затем снова вперил его в широкое лицо Лаллемана. – У вас в доме шпион, а вы не соблюдаете никакой осторожности! Черт побери, вы думаете, я хочу кончить так же, как Рокко Терци? Вы уверены, что Казотто не подслушивает нас в этот момент?
– Уверен. Его сейчас нет в доме.
Марк-Антуан вздохнул с демонстративным облегчением:
– А он был здесь в тот день, когда вы сообщили мне о Терци?
– Не имею понятия.
– Ах, вот как! Вы даже не знаете, когда он уходит и приходит? – Марк-Антуан перехватил инициативу. – Ну, здесь он или не здесь, я предпочитаю разговаривать во внутреннем помещении. Вы удивительно беспечны.
– Я не беспечен, друг мой. Я знаю, что делаю. Но будь по-вашему. – Он поднялся, и они перешли в дальнюю комнату.
Это позволило Марк-Антуану собраться с мыслями, что было необходимо ему, как никогда. Он понимал, что ему грозит разоблачение и что он должен задушить подозрения Лаллемана в зародыше, совершив какой-нибудь ультраякобинский поступок.
Он вспомнил последнее письмо Барраса, и оно подсказало ему, как надо действовать. Хотя план действий был довольно гнусным, Марк-Антуан был вынужден прибегнуть к нему, чтобы восстановить свою пошатнувшуюся репутацию.
– Вы знаете, – пошел в атаку Лаллеман, – мне представляется необычайно странным одно обстоятельство. Стоит нам с вами обсудить какой-либо секретный вопрос, как он немедленно становится достоянием гласности. Вы объяснили мне, почему поставили тогда в известность сэра Ричарда Уорзингтона. Но теперь ваше объяснение кажется мне менее убедительным.
– И почему же? – Марк-Антуан держался так же сухо и высокомерно, как во время их первой встречи.
– Из-за этой истории с Рокко Терци. Ни одна живая душа в Венеции, кроме него и меня, не знала, чем он занимается. Но как только я рассказал вам об этом, его в ту же ночь забрали вместе с чертежами. Насколько я знаю инквизиторские методы, к настоящему моменту его, скорее всего, уже задушили.
Это было прямое обвинение.
Марк-Антуан выпрямился с надменным видом:
– Вы говорите, ни одна душа не знала? А как насчет виконтессы, которой вы платили, чтобы она подкупила Терци? Ее вы не принимаете в расчет?
– Какой мудрый и смелый выпад! Так вы ее обвиняете?
– Я никого не обвиняю, а просто указываю на неточность ваших утверждений.
– Никакой неточности. Виконтесса не знала, для чего мне нужен Терци. Не знала, слышите вы? Вы полагаете, я посвящаю в свои дела всех агентов? Она была не в курсе.
– Вы всегда так уверены в себе и ни в чем не сомневаетесь? Откуда вы знаете, что Терци не рассказал ей, чем он занимается?
– Это невозможно.
– Почему? Потому что вы считаете это невозможным? Здравое рассуждение, нечего сказать! А разве не мог проговориться один из тех, кого нанимал Терци? Вряд ли они не понимали, что делают.
Лаллеман стал терять терпение.
– Им хорошо платили. Чего ради они лишили бы себя источника легкого заработка?
– Кто-нибудь из них мог испугаться. В этом не было бы ничего удивительного.
– Кого еще вы подозреваете? – спросил Лаллеман.
– А вы кого предпочитаете подозревать? – Голос Марк-Антуана зазвенел.
Лаллеман проглотил комок в горле. Глаза его метали молнии, но он колебался.
– Я жду ответа! – потребовал Марк-Антуан.
Посол нервно встал и прошелся по комнате, задумчиво обхватив рукой двойной подбородок. Разгневанный вид полномочного представителя его смущал. Его раздирали сомнения.
– Ответьте мне честно и прямо на один вопрос, – сказал он наконец.
– Задавайте свой вопрос, только тоже прямой.
– С какой целью вы вместе с графом Пиццамано ходили во Дворец дожей в понедельник вечером? С кем вы там встречались?
– Вы что, посылаете своих людей шпионить за мной, Лаллеман?
– Ответьте сначала на мой вопрос, а потом уже я отвечу на ваш. Что вы делали во Дворце дожей за несколько часов до ареста Терци?
– Я пошел туда, чтобы встретиться с инквизиторами.
Такая откровенность уже во второй раз сразила Лаллемана.
– С какой целью? – спросил он, придя в себя. Однако от его агрессивности уже мало что осталось.
– Как раз об этом я и хотел сегодня с вами побеседовать. Сядьте, Лаллеман. – Марк-Антуан заговорил властным тоном авторитетного официального лица. – Сядьте! – повторил он более резко, и Лаллеман автоматически подчинился.
– Если бы вы лучше соображали и занимались тем, что действительно представляет интерес для нации, вместо того чтобы тратить силы и средства на всякие мелочи, то давно уже сделали бы то, что пришлось делать за вас мне. Вам должны были встречаться законники с куриными мозгами – да наверняка встречались, их повсюду полно, – которые с кудахтаньем носятся за каждым зернышком информации, упуская из виду главное. Вы ведете себя так же, Лаллеман. Вы самодовольно плетете здесь дурацкие маленькие интриги и не замечаете важных вещей.
– Например? – прорычал Лаллеман. Лицо его приобрело багровый оттенок.
– Сейчас объясню. В Вероне засел жирный боров, так называемый граф Прованский, который называет себя Людовиком Восемнадцатым и содержит двор, что уже само по себе является оскорблением Французской республики. Он ведет обширную переписку со всеми деспотами Европы и строит козни с целью подорвать доверие к нам. Он представляет для нас реальную угрозу. И тем не менее он уже несколько месяцев беспрепятственно пользуется гостеприимством венецианцев. Неужели вы не сознаете, какой вред он нам причиняет? По-видимому, не сознаете, раз мне приходится выполнять за вас вашу работу.
Он смотрел на Лаллемана в упор, чуть ли не гипнотизируя его своим взглядом, и ему удалось, по крайней мере, сбить посла с толку.
– Тут нам представился шанс убить одним ударом двух зайцев. Во-первых, положить конец нестерпимому вмешательству, а во-вторых, выразить в связи с этим протест Светлейшей республике и создать тем самым предлог для решительных действий, которые наша армия в скором времени, возможно, предпримет. Конечно, одного письменного ультиматума для этого недостаточно, но об остальном мы позаботимся позже. Он же является необходимым первым шагом, и мы сделаем этот шаг сегодня же. Но перед этим, как мне представлялось, надо было встретиться с инквизиторами и проверить, насколько они посвящены в монархические планы этого так называемого Людовика Восемнадцатого.
– Вы хотите сказать, – прервал его Лаллеман, – что встретились с ними под своим настоящим именем, как представитель Французской республики Лебель?
– Поскольку я жив и разговариваю с вами, то, разумеется, я был там не под своим именем, а представился дружески настроенным посредником, которого вы послали к ним с целью предупредить о том, что собираетесь предпринять меры в отношении этого типа. Поэтому я попросил содействия графа Пиццамано. Понимаете?
– Нет. Пока еще не вполне понимаю. Но продолжайте.
– Инквизиторы заявили, что человек, которому они предоставили убежище в Вероне, известен им только как граф де Лилль. Я вежливо возразил, что имя может быть изменено, но личность остается при этом прежней, и добавил, что, как дружественный наблюдатель, имеющий поручение британского правительства, должен указать на то ложное и опасное положение, в какое их ставит этот изгнанный из своей страны интриган. Я сообщил им, что, насколько мне известно, Франция собирается в самое ближайшее время предъявить им ультиматум по этому поводу, и посоветовал, в их же интересах, согласиться с условиями ультиматума и тем самым умиротворить Францию.
Он помолчал и, наблюдая за возбужденным и растерянным Лаллеманом, презрительно скривил губы:
– Вот зачем я посетил Дворец дожей. Надеюсь, теперь вы понимаете, что давно уже должны были сделать это сами?
– Как я мог предпринять столь серьезный шаг без прямого указания из Парижа? – возмутился Лаллеман.
– Посол, обладающий всеми полномочиями, не нуждается в особых указаниях, чтобы действовать в интересах его правительства.
– Я не уверен, что это в наших интересах. По-моему, так совсем наоборот. Это оттолкнет от нас венецианцев, вызовет возмущение. Если правительство Венеции удовлетворит наши требования, это покроет их позором.
– Какое нам дело до этого?
– Нам будет дело до этого, и еще какое, если они воспротивятся. В каком положении мы окажемся в этом случае?