Сэр Оливер горячо доказывал, что он совсем не принадлежал к экипажу «Ласточки», что он был дворянином, очутившемся на борту против своей воли и жертвой заговора, осуществленного преступным капитаном. Суд с уважением выслушал этот рассказ и поинтересовался его именем и званием. Сэр Оливер был так неосторожен, что сказал правду. Результат показал, как тщательно составляются испанские архивы. Суд предъявил документы, давшие возможность доказать, что сэр Оливер большую часть своей жизни провел на морях и еще несколько обстоятельств, которые давно исчезли из его памяти и которые, конечно, не облегчили приговора.
Разве он не был в таком-то году в Барбадосе и не взял в плен судно Мариа де лас Долорес? Разве это не было пиратством? Разве он не потопил четыре года тому назад испанскую караку в заливе Рунчаль? Разве он не участвовал вместе с пиратом Хаукинс в деле Сан-Жуан де Уллоа? И так далее и так далее. Вопросы сыпались на него и поглотили его. Он даже пожалел, что позволил обратить себя. Он решил, что он только потерял время и избег церковного огня, чтобы болтаться на светской веревке – как жертва мстительных богов оскорбленной Испании. Но все же дело кончилось не совсем так. Галеры на Средиземном море в это время сильно нуждались в людях и этому обстоятельству сэр Оливер, капитан Лей и другие несчастные из экипажа «Ласточки» были обязаны спасением жизни, хотя неизвестно еще, было ли это для них к лучшему. Прикрепленные один к другому цепью щиколотка к щиколотке, отделенные друг от друга только несколькими звеньями, они составляли часть огромного стада несчастных, которых провели через Португалию в Испанию и потом на юг, в Кадикс. Последний раз сэр Оливер видел капитана Лей в то утро, когда они покинули вонючую тюрьму в Лиссабоне. После этого, во время тяжелого пути, каждый знал, что другой находится среди несчастных галерных рабов, но они никогда не встречались.
В Кадиксе сэр Оливер провел целый месяц, а затем был выбран вместе с несколькими другими на галеру, которая должна была везти в Неаполь инфанту.
Галера, на которую отправили нашего джентльмена, была пятидесяти весельным судном и на каждом из них работало семь человек. Они сидели на чем-то вроде лестницы, соответствовавшей наклону весла и шедшей от среднего прохода судна к низким бортам. Предоставленное сэру Оливеру место было рядом с проходом. Здесь сидел он совершенно нагой, прикрепленный цепями к скамье, и в этих цепях он пробыл без перерыва шесть месяцев.
Между ним и твердым деревом сиденья была только тонкая и грязная баранья кожа. Длина скамьи от одного конца до другого была всего десять футов, а расстояние от одной скамьи до другой всего четыре фута. В этом узком пространстве, четыре фута на десять, сэр Оливер и его шесть со-весельников вели жалкое существование, бодрствуя и засыпая, так как они и спали в цепях у весел, не имея даже достаточно места, чтобы вытянуться.
С течением времени сэр Оливер закалился и приспособился к этому невыносимому существованию. Но это первое путешествие в Неаполь осталось самым ужасным воспоминанием его жизни. На протяжении шести или восьми бесконечных часов, а иногда и десяти, он безостановочно двигал веслом. Опираясь одной ногой о подножку, а другой на находившуюся перед ним скамью, вцепившись в свою часть страшно тяжелого пятнадцатифутового весла, он наклонялся вперед и отгибался назад, чтобы освободить место спинам стонущих, надрывавшихся рабов, сидящих впереди него, потом поднимал свой конец, чтобы опустить лопасть весла в воду, и упершись поднимался со скамьи, чтобы всей своей тяжестью налечь на него, снова гремя цепью откидывался на скрипевшую скамью, чтобы снова поддаться вперед и так до того, что все чувства приходили в смятение; он ничего не видел, во рту у него было сухо, и все его тело невыносимо болело. Сильный удар плетки боцмана возвращал ему энергию, оставляя кровавую полосу на его голом теле.
Таким образом проводил он день за днем, то сжигаемый безжалостным южным солнцем, то замерзая от ночных туманов во время не освежающего его сна, невыносимо грязный и растрёпанный, с волосами и бородой, слипшимися от пота, омываемый только дождями, которые в это время года были крайне редки, измученный вонью, исходящей от его товарищей по несчастью, и мерскими насекомыми, появлявшимися из гниющей бараньей шкуры.
Кормили его чрезвычайно скудно червивыми сухарями и отвратительным рисом с салом, а пить давали тепловатую воду, часто застоявшуюся и только иногда, когда они гребли более обыкновенного, боцман совал в рот изнемогающим от труда рабам кусочки хлеба, смоченного в вине, чтобы поддержать их.
Во время этого путешествия среди гребцов разразилась цинга и другие болезни, не говоря уже о гнойных ранах, получившихся при трении о скамьи, которыми страдали все и которые они должны были терпеливо переносить. С заболевшим рабом или таким, который дойдя до предела своих сил, позволял себе упасть в обморок, боцман поступал очень просто. Больных швыряли за борт, а того, кто был в обмороке, вытаскивали в средний проход или на палубу и били, чтобы привести его в чувство; а если не приводили, то били до тех пор, пока он не превращался в сплошной кровавый комок, после чего бросали в море.
Несколько раз, когда они стояли против ветра, вонь от рабов донеслась до изящной позолоченной палубы, на которой путешествовали инфанта и ее свита, и рулевые получали приказ повернуть; долгие утомительные часы рабы держали галеру на одном месте, тихо двигая ее против ветра.
Число умерших за первую неделю этого путешествия составляло почти четверть. Но в трюме помещались резервы, и ими заполняли пустые места. Выживали только самые сильные. К их числу принадлежал сэр Оливер, и его ближайший сосед по веслу, сильный, мужественный, бесстрашный и не жалующийся на свою судьбу молодой мавр, стоически переносящий свои мучения и вызывавший этим восхищение сэра Оливера. В течение многих дней они не обменялись ни единым словом; их религии, как они думали, делали их врагами, несмотря на то, что они были товарищами по несчастью. Но как-то вечером, когда один пожилой еврей потерял сознание и его вытащили и стали по обычаю избивать, сэр Оливер, увидев одетого в красное прелата, спутника инфанты, который сверху безжалостными глазами наблюдал за происходившим, почувствовал такой прилив злобы против бесчеловечности этого служителя кроткого и милосердного спасителя, что начал громко проклинать всех христиан и одетого в красное князя церкви в частности.
Он повернулся к сидевшему рядом с ним мавру и сказал ему по-испански:
– Ад, несомненно, предназначен для христиан, поэтому-то они и стараются сделать пребывание на земле похожим на него.
К счастью для него, скрип погружающихся в воду весел, гудение цепей и удары кнута по спине еврея заглушили его голос. Но мавр услышал его, и темные глаза вспыхнули.
– Их ожидает семь раз раскаленная печь, о, мой брат, – ответил он, полный веры, бывшей, казалось источником его стоического поведения. – Но разве ты не христианин?
Он говорил на странном наречии побережья северной Африки, так называемом лингва франка, звучавшем как французский диалект с примесью арабских слов. Но сэр Оливер почти интуитивно понял его. Он снова ответил ему по-испански, так как, хотя мавр и не говорил по-испански, но, по-видимому, понимал.
– С этого момента я отрекаюсь от своей религии, – гневно ответил он, – я не желаю признавать религию, во имя которой творятся такие вещи. Посмотрите на это красное исчадие ада там наверху. Посмотрите, как он нюхает духи, чтобы его святые ноздри не осквернились испарениями наших страданий. А мы ведь тоже божьи создания, созданные по подобию божьему так же, как и он. – Налегая на весло, он пробормотал непотребное проклятие. – Христианин ли я? – воскликнул он и расхохотался в первый раз с тех пор, как был прикреплен цепью к этой скамье- агонии. – Я покончил с христианством и с христианами.
Это было началом дружбы между сэром Оливером и этим человеком по имени Юзуф бен Моктар. Мусульманин решил, что в сэре Оливере он видит человека, на которого снизошла благодать аллаха. Юзуф был благочестив и занимался обращением своих товарищей-рабов. Но сэр Оливер слушал его с безразличием. Отказавшись от одной веры, он не хотел принять другой, прежде чем она не даст ему какого-нибудь удовлетворения, и ему казалось, что все, что говорил Юзуф во славу ислама, он уже слышал во славу христианства.
К концу шести месяцев и произошло событие, которое вернуло свободу сэру Оливеру. Сэр Оливер в эти шесть месяцев сделался человеком из железа и стали, не боявшимся усталости, почти сверхчеловеком по своей выносливости.
Они возвращались домой из поездки в Геную и однажды вечером, когда они стояли у Минорки на Балеарских островах, на них напали четыре мусульманских галеры, которые выплыли из-за мыса и окружили их. На испанском корабле раздался отчаянный вопль – Азад эд-Дин – имя одного из самых страшных мусульманских корсаров после итальянского ренегата Оччиали Али паши, убитого при Лепанте. На палубе раздались трубные звуки и бой барабанов, и испанцы в шишаках и латах, вооруженные мушкетами и копьями, бросились на защиту своей жизни и своей свободы. Канониры побежали к кульверинам. Но пока зажигали запальники, в общем смятении было потеряно много времени – так много, что ни одна пушка не успела еще выстрелить, как крюки первой галеры уже захватили борта испанского судна. Пушка на мусульманской галере дала такой выстрел по испанцу, что пятнадцать весел были перебиты словно тоненькие лозы.
Рабы закричали, и за их криками последовали такие жалобные стоны, какие могут издавать только несчастные грешники в аду. Почти сорок из них были ранены осколками весел, совершенно их засыпавшими. Некоторые были убиты на месте, у других оказались сломанными спины или поврежденными ребра и конечности.
Сэр Оливер, конечно, попал бы в их число, если бы не предостережение, совет и пример Юзуфа, очень опытного в боях между галерами, и предвидевшего то, что должно было случиться. Он поднял весло кверху и двинул его насколько возможно было вперед, заставив других на его скамье следовать его движениям. Потом он соскользнул вниз на колени, отнял руки от весла и заполз под скамейку, так что его плечи были на уровне скамьи. Он крик