Он приблизился к ней.
– Пойдем со мной, сударыня, – приказал он и протянул руку.
Теперь, кажется лорд Генри решил действовать.
– Тут, – пишет он, – я бросился, чтобы защитить ее. Собака, – крикнул я, – ты заплатишь за это.
– Заплачу, – ответил он, насмешливо захохотав, – я уже заплатил, поэтому-то я и пришел сюда.
Сэр Оливер снова произнес короткую арабскую команду, после чего дюжина чернокожих оттащила наместника королевы и привязала его к стулу.
Теперь, когда сэр Оливер стоял лицом к лицу с Розамундой – лицом к лицу после долгих пяти лет, он понял, что уверенность в этой будущей встрече ни на минуту не покидала его.
– Пойдемте, сударыня, – твердо сказал он.
Секунду она смотрела на него с ненавистью и негодованием своими глубокими темно-синими глазами. После этого она быстро схватила со стола нож и взмахнула им. Но он так же быстро схватил ее за руку, и нож упал на землю, не причинив ему вреда.
Она потеряла сознание.
Инстинктивно он обнял ее и держал так в течение одной секунды, вспоминая, как она последний раз лежала на его груди пять лет или более тому назад под зеленой стеной замка Годольфин, у реки. Какой пророк мог бы предсказать ему, что следующий раз он будет держать ее при таких обстоятельствах! Все это было ужасно и невероятно, точно кошмар больного мозга.
Он обнял ее за талию, поднял на свои могучие плечи и повернулся к выходу – дело его в Арвенаке было закончено – даже лучше в некотором отношении, чем он ожидал – и в то же время хуже.
– Назад, назад! – крикнул он своим пиратам, – и они так же тихо, как пришли, устремились обратно, не издав ни звука.
Сакр-эл-Бар несся так легко, словно лежавшая в обмороке женщина, которую он нес, была лишь плащом, перекинутым через его плечо. Перед ним полдюжины чернокожих несли его связанного брата. Один только раз, спускаясь с высот Арвенака, Оливер остановился. Он посмотрел на закрывавший от него дом в Пенарроу. Он, как мы знаем, собирался навестить его. Но в этом теперь не было необходимости, и он чувствовал какое-то разочарование.
Они добежали до берега и добрались до судна, о присутствии которого никто не подозревал. Был ветер, и они сразу же двинулись в путь. На караке Сакр-эл-Бар отнес Розамунду в каюту и запер из предосторожности дверь на палубу. Лайонеля он приказал опустить в темный трюм, чтобы он мог лежать там и обдумывать то, что с ним произошло, пока брат не решит его судьбу, так как ренегат все еще не пришел ни к какому решению.
Сам он провел ночь под звездами и многое передумал. Как-то встретит его Азад, если он приедет в Алжир, не имея ничего на борту, после того, как он подвергал опасности жизнь двухсот правоверных? Как воспользуются этим его враги в Алжире и сицилийка – жена Азада, которая ненавидит его ненавистью, родившеюся из ревности?
Это обстоятельство, по-видимому, толкнуло его к рассвету на дерзкое и отчаянное предприятие; встретив голландское судно, направлявшееся домой он погнался за ним, хотя отлично знал, что его корсары неопытны в такой борьбе, и они никогда не решились бы на нее с другим предводителем. Но их вера в Сакр-эл-Бара победила все сомнения. Голландское копье проломило несколько звеньев кольчуги Сакр-эл-Бара и нанесло ему поверхностную рану, на которую он не обратил внимания. Голландская рапира нашла это незащищенное место и, добравшись до него, свалила его окровавленного на палубу. Но он вскочил на ноги, сознавая так же ясно, как и они, что если он падет, все будет потеряно. Вооруженный маленьким топором, который попался ему под руку, когда он упал, он пробился к борту, прислонился спиной к перилам и с помертвевшим лицом, залитый кровью из своей раны хриплым голосом понукал своих людей, пока победа не перешла на их сторону – по счастью, это произошло очень скоро. Потом, словно его поддерживала только сила его воли, он свалился как сноп.
Пораженные горем, корсары снесли его обратно на палубу. Если он умрет, победа их будет бесплодной. Они положили его на приготовленное для него ложе посреди судна на главной палубе, где его меньше всего могла беспокоить качка. Мавр-врач, осмотрев его, сказал, что рана тяжела, но не настолько, чтобы надо было отказаться от всякой надежды.
Однако лихорадка уменьшилась, и сознание вернулось к нему только, когда они подошли к Гибралтару.
«Голландец», как сообщили ему, следует за ними, и на борту его находится Али и некоторые другие, а караку ведет эта собака Джеспер Лей. Когда Сакр-эл-Бару сообщили ценность добычи, когда он узнал, что в придачу к сотне здоровых мужчин, которых продадут в рабство в Сакр-эл-Абиде, был груз золота и серебра, жемчуга, амбры, пряностей и слоновой кости и менее ценных предметов – вроде шелковых тканей, таких роскошных, какие им еще не попадались на морях, то он понял, что свою кровь он пролил не напрасно.
Если он явится в Алжир с этими двумя судами, взятыми в плен во имя аллаха и его пророка, нечего будет бояться того, что могли против него сделать в его отсутствие его враги и хитрая сицилийка. Потом он осведомился о своих двух пленных англичанах и узнал, что о них заботился Отмани. Он был вполне удовлетворен и впал в легкий, подкрепляющий сон.
Глава VЛев Веры
Азад-эд-Дин, Лев Веры, алжирский паша, наслаждаясь вечерней прохладой, гулял в саду Казбы на горах, возвышающихся над городом, а рядом с ним нежно выступала Фензиле – его жена, первая супруга его гарема, которую он восемнадцать лет тому назад унес на своих руках из маленькой чистенькой деревушки у Мессианского залива, на которую он делал набег.
Тогда она была стройной девушкой шестнадцати лет, дочерью простых крестьян, и без жалоб покорилась объятиям черного похитителя. Теперь, в тридцать шесть лет, она все еще была прекрасна, даже прекраснее, чем тогда, когда пробудила страсть в Азад-Рейсе, как его тогда называли – одном из начальников армии знаменитого Али-паши. Ее тяжелые черные косы отливали золотом, кожа ее была жемчужной белизны, почти прозрачная, а большие золотисто- карие глаза горели мрачным огнем. У нее был полный чувственный рот, она была высока и на восточный вкус даже слишком стройна. Она с томной грацией шла рядом со своим повелителем, слегка обмахиваясь веером из страусовых перьев. Она была без чадры; эта нескромность была ей свойственна, она часто ходила с непокрытым лицом – одна из привычек неверных, оставшихся у нее после ее перехода в веру ислама, – шаг, необходимый для того, чтобы в высшей степени религиозный Азад решил на ней жениться. Он нашел в ней такую жену, какую никогда бы не нашел дома, женщину, которая не довольствуясь тем, чтобы быть его игрушкой, интересовалась его делами, требовала и добивалась его откровенности и имела на него такое же влияние, какое жена европейского принца имеет на своего супруга. В те годы, когда он еще был под обаянием ее красоты, он охотно подчинялся этому игу; впоследствии, когда он захотел ограничить ее вмешательство в свои дела, было уже поздно. Она крепко ухватила поводья, и Азад был в положении многих европейских супругов – что было ненормальным и оскорбительным положением для паши во владениях пророка.
Теперь, идя по саду под розовыми и белыми цветами абрикосов и пурпурными бутонами гранатов, она продолжала свое обычное дело – восстанавливала своего повелителя против Сакр-эл-Бара. Привязанность паши к Сакр-эл-Бару была причиной ее ненависти к последнему, так как эта привязанность превосходила его любовь к их сыну, и носились даже слухи, будто Сакр-эл-Бару достанется великая честь сделаться преемником паши Азада.
– Говорю тебе, что он тебя обманывает, о источник моей жизни.
– Слышу, – кисло ответил Азад, – и если бы твой слух был лучше, то ты услышала бы мой ответ, что твои слова не имеют никакого веса по сравнению с его деяниями. Слова- лишь скрывают наши мысли, в то время как поступки их выражают. Помни это, о Фензиле!
– Разве я не помню каждого твоего слова, о фонтан мудрости! – возразила она и повергла его, как это часто случалось, в сомнение – льстит ли она ему или издевается над ним.
– Пророк охраняет его, он настоящее копье ислама, приставленное к груди неверного, он несет бич аллаха франкским свиньям, я не желаю больше слушать тебя. Докажи свои слова, или ты понесешь наказание за ложь.
– Разве я страшусь этого испытания? – возразила она. – Говорю тебе, о отец Марзака, что я охотно докажу свои слова. Ну, так слушай же меня. Ты считаешься с поступками, а не со словами, так скажи, разве достойно правоверного тратить деньги на неверных рабов, покупать их и отпускать на свободу?
Азад не отвечал. Этой привычке Сакр-эл-Бара не легко было найти оправдание. Она порой тревожила и Азада, и он несколько раз говорил об этом со своим помощником, но всегда получал тот же ответ, который он теперь передал Фензиле: «За каждого раба, которого он таким образом отпускает, он берет в плен дюжину».
– Конечно, так как иначе его призвали бы к ответу; это пыль, которую он пускает в глаза истинным мусульманам. Эти освобождения на волю доказывают неумирающую в нем любовь к неверной стране, откуда он происходит. Разве должно быть место для нее у последователя бессмертного пророка? Разве я когда-нибудь стремилась к берегам Сицилии, откуда ты меня увез однажды ночью, и разве я хоть раз за все годы моего служения тебе вымолила у тебя жизнь хотя бы одного сицилийца? А теперь его путешествие за океан с риском для судна, взятого у главного врага ислама, которое принадлежит не ему, а тебе? К чему это? Вероятно, для того, чтобы посмотреть на землю, где он родился. Так передал Бискайн. А что если судно пойдет ко дну?
– Ты по крайней мере была бы довольна, о фонтан недоброжелательности, – ответил Азад.
Но, как свойственно женщине, она не унималась.
– Ведь у тебя есть сын, о отец Марзака.
– Несомненно, о мать Марзака.
– А сын человека должен быть частью его души. Пока Марзак забыт из-за этого чужеземца. Этот неверный занял в твоем сердце и твоих делах место Марзака.