– А разве Марзак мог бы заполнить это место? Разве мог бы этот безусый юноша вести за собой людей так, как ведет из Сакр-эл-Бар, или обнажать свой меч против врагов ислама и умножать славу святого закона так, как делает это Сакр-эл-Бар?
– Если Сакр-эл-Бар это делает, то он делает это с твоей помощью, о мой господин. И это самое мог бы сделать и Марзак, несмотря на свою юность. Сакр-эл-Бар таков, каким ты его сделал – не более и не менее. Золотое сияние облило темный сапфир неба, указывая на приближение заката, и прервало этот спор. Азад ускорил шаги, направляясь ко дворцу. Золотой отблеск исчез так же быстро, как появился, и так же внезапно спустилась ночь.
Темные фигуры рабов зашевелились, когда Азад вошел из сада в сопровождении Фензиле, лицо которой было теперь закрыто синей вуалью.
Один из рабов разостлал ковер, другой держал большую серебряную чашу, в которую третий наливал воду. Омывшись, паша повернулся лицом к Мекке и провозгласил единого аллаха, всеблагого, всемилостивого царя судного дня, в то время как крик муэдзина разносился по городу и передавался с минарета на минарет.
Когда он кончил свою молитву и поднялся, снаружи послышались шаги и крики. Турецкие янычары из стражи паши, почти невидимые в своих широких черных одеждах, ответили на эти крики и приветствовали входивших.
В темном сводчатом входе во двор показались фонари с маленькими глиняными лампочками, светильни которых питались бараньим салом. Азад остановился у подножья белой лестницы, чтобы узнать кто явился.
Появилась дюжина нубийских копьеносцев и встала, образуя проход, через который на свет выступила импозантная богато одетая фигура визиря Азада, Тсаманни. За ним шла другая фигура в сверкавшей и звеневшей при каждом движении кольчуге.
– Мир и благословение пророка с тобой, о великий Азад, – приветствовал его визирь.
– Мир с тобой Тсаманни, – был ответ, – какие новости принес ты?
– Великие и славные вести, о благословенный! Сакр-эл-Бар вернулся.
– Хвала аллаху! – воскликнул паша, воздев руки к небу, и в голосе его звучала радость.
Сзади послышались тихие шаги и из двери упала тень. Он обернулся. Изящный юноша в тюрбане и в кафтане золотистого сукна кланялся ему до земли с верхней ступеньки. Когда он выпрямился и свет фонарей упал на его лицо, было видно, что он, удивительно красив – его безбородое лицо было так нежно, что могло бы быть лицом женщины.
Азад невольно усмехнулся в бороду, понимая, что мальчика послала мать, чтобы узнать, кто явился и какие принес вести.
– Ты слышал, Марзак, – сказал он, – Сакр-эл-Бар вернулся.
– Надеюсь победоносно! – развязно солгал юноша.
– Так победоносно, как еще не бывало, – ответил Тсаманни. – Он вошел в гавань на закате солнца с командой на борту двух франкских кораблей, но это еще самая малая часть его добычи.
– Великий аллах! – так приветствовал паша столь быстрый ответ на коварные внушения своей сицилийской жены. – Почему он сам не явился с этими вестями?
– Его обязанности еще временно удерживают его на судне, господин мой, – ответил визирь. – Но он прислал своего кайю Отмани, чтобы рассказать обо всем.
– Трижды приветствую тебя, Отмани. – Он захлопал в ладоши, и вошедшие рабы положили для него на землю подушки. Он сел и пригласил Марзака занять место рядом с ним. – Ну, рассказывай.
И Отмани, выйдя вперед, стал рассказывать, как они отправились в далекую Англию через моря, по которым не плавал еще ни один корсар, и как возвращаясь, они встретили голландца, который превосходил их силой и численностью, как несмотря на это, Сакр-эл-Бар победил его с помощью аллаха, его покровителя, как он получил рану, которая несомненно была бы смертельна для другого, который не охраняется так чудесно во славу ислама, и об огромных сокровищах судна, которые завтра будут положены к ногам Азада, чтобы он распорядился ими.
Глава VIНовообращенный
Рассказ Отмани, переданный Фензиле ее сыном, был желчью и полынью для ревнивого сердца Фензиле. Плохо было уже и то, что Сакр-эл-Бар вообще вернулся, несмотря на горячие молитвы о его гибели, с которыми она обращалась к богу своих отцов и к богу, которого она сама приняла. Но особенно горько было то, что он вернулся со славой и огромной добычей; это еще увеличит привязанность к нему Азада и уважение народа. Она была убита и подавлена, и у нее не было даже сил его проклинать. Все же, когда она немного пришла в себя, она стала размышлять над переданным ей Марзаком повествованием Отмани.
– Странно, что он предпринял это длинное путешествие в Англию, чтобы взять там только двух пленных, что, будучи там, не сделал набега и не набил своего судна рабами. Чрезвычайно странно.
Марзак ходил взад и вперед по комнате.
– Ну, – спросила она его нетерпеливо, – разве тебе это не кажется странным?
– Конечно странно, о мать моя, – ответил юноша, останавливаясь перед ней. – Но что я могу сделать?
– Ты спрашиваешь меня? – Разве ты не мужчина, чтобы действовать и думать самому. – Я говорю тебе, что этот сын христианина затопчет тебя в грязь; он жаден, как саранча, гадок, как змея и кровожаден, как пантера. Клянусь аллахом, лучше бы мне не иметь сына, чем родить мужчину, который не знает, что значит быть мужчиной.
– Укажи мне путь, – крикнул он. – Скажи мне, что надо сделать и я исполню это, о мать моя. А до тех пор избавь меня от оскорблений или ты меня никогда больше не увидишь.
Услышав эту угрозу странная женщина поднялась со своего мягкого ложа. Она бросилась к нему, обвила его шею руками и прижалась щекой к его лицу. Восемнадцать лет в гареме паши не убили в ней европейской матери, страстной сицилийки, неистовой, как тигр, в ее материнской любви.
– О, дитя мое, о мой дорогой мальчик, – почти рыдала она. – Мой страх за тебя делает меня такой резкой. Я вне себя, когда вижу, как другой захватывает твое место около отца. Но мы победим, мой дорогой сын. Я найду дорогу, чтобы вернуть эту чужеземную падаль в ту навозную кучу, откуда он выскочил. Положись на меня, о Марзак. Тише, твой отец идет, уйди, оставь меня с ним.
В этом она поступала мудро, так как знала, что она лучше может управлять Азадом, когда он с ней наедине. Марзак исчез за ширмой из сандалового дерева, которая прикрывала одну дверь, в то время как Азад появился из другой.
Он улыбаясь подошел к ней, изящными загорелыми пальцами разглаживая свою длинную бороду, а его белая джеллаба тянулась за ним по земле.
– Ты вероятно слышала, о Фензиле? – спросил он. – Довольна ли ты полученным ответом?
Она снова склонилась на подушки, небрежно рассматривая себя в оправленное в серебро стальное зеркало.
– Ответ? – спросила она лениво, а гнев и презрение звучали в ее голосе. – Да, я получила ответ. Сакр-эл-Бар рискнул жизнью двухсот детей ислама и судном, которое уже стало собственностью государства, для путешествия в Англию, целью которого было взять в плен только двух рабов, между тем, как если бы его предприятие было честным, он мог бы взять в плен двести.
– И больше ты ничего не слыхала? – поддразнил он ее.
– Больше ничего такого, что имело бы значение, – сказала он, продолжая рассматривать себя в зеркале. – Я правда слышала, что при возвращении он случайно встретил франкское судно, которое, к счастью, было богато нагружено, и захватил его во славу твоего имени.
– Случайно? – говоришь ты.
– А что же? – она опустила зеркало, и ее дерзкие глаза бесстрашно смотрели на него. – Не скажешь ли ты мне, что он это предвидел, когда он пускался в путь?
Азад нахмурился и опустил голову, погрузившись в задумчивость. Она продолжала.
– Счастливый ветер загнал голландское судно на его путь, да еще судно богато нагруженное. И ты так ослеплен золотом и драгоценностями, что не поинтересовался насчет действительной причины его путешествия.
– Действительной причины? – глухо спросил он. – Что же это за причина?
– Ты спрашиваешь меня, о проницательный Азад, разве у тебя не острее зрение и не больше ума, чем у меня? Или же Сакр-эл-Бар околдовал тебя сокровищами Вавилона?
Он подошел к ней и грубо схватил ее за руку.
– Говори сейчас же, распутница, какая причина? Вылей всю твою скверну.
Она села вся раскрасневшаяся и вызывающая.
– Я не стану говорить, – сказала она.
– Не станешь. Клянусь головой аллаха, ты осмеливаешься не слушаться меня, твоего повелителя. Я велю отстегать тебя кнутом, Фензиле. Я был слишком мягок к тебе все эти годы, так мягок, что ты забыла о плетях, ожидающих непослушную жену. Говори, пока тело твое еще не исполосовано, или говори потом – это как тебе больше нравится.
– Я не буду говорить, – повторила она. – Пусть меня пытают, я не скажу больше ни слова о Сакр-эл-Баре. Для того ли мне открывать истину, чтобы на меня гневались и называли лгуньей и матерью лжи. – Потом, быстро переменив тон, она заплакала. – О источник моей жизни! – взмолилась она, – как ты жестоко несправедлив ко мне. – Она ползла перед ним, нежная и грациозная, обвивая его колени своими прекрасными руками. – Когда моя любовь к тебе заставляет меня высказывать то, что я вижу, я не заслуживаю ничего, кроме твоего гнева, а этого я не могу вынести. Я падаю под его тяжестью.
Он нетерпеливо отшвырнул ее и вышел.
Но яд, который она влила в него, стал медленно действовать. Он ожидал утра и прихода Сакр-эл-Бара с нетерпением, но уже без чистосердечной радости.
Рана Сакр-эл-Бара зажила, и он снова стал самим собою. Назад тому два дня он в первый раз со времени битвы с голландцем вышел на палубу и теперь проводил там большую часть времени. Он только раз навестил своих пленников. Он нашел Розамунду бледной и печальной, но такой же мужественной. Годольфины были стойкими людьми, и у Розамунды в ее нежном теле был дух мужчины. Она взглянула на него, когда он вошел, слегка удивленная тем, что наконец видит его, так как он стоял перед ней впервые с тех пор, как вынес ее из Арвенака четыре недели тому назад. После этого она отвела от него взор и сидела, подперев голову руками, точно вырезанная из дерева, слепая и глухая.