Марзак понурил голову. Он медленно подошел к дивану и бросился на подушки; так он лежал ничком, положив подбородок на руки и подняв ноги.
– Что же мне делать? – спросил он наконец.
– Я сама страстно хотела бы это знать, но что-то надо сделать. Да сгниют его кости. Если он останется жив, ты погибнешь.
– Да, – вдруг многозначительно сказал Марзак, – если он останется жив. – И он сразу сел. – Вместо того, чтобы сговариваться и составлять планы, и только вызывать гнев моего отца, пойдем лучше более коротким путем.
Она стояла посреди комнаты, мрачно глядя на него.
– Я уже думала об этом, – сказала она. – Я могла бы найти людей, которые сделали бы это за горсть золота. Но риск!
– Какой же риск, раз он умрет?
– Он может потянуть нас за собой. Твой отец страшно отомстил бы за него.
– Если это сделать умно, то можно не попасться.
– Не попасться? – повторила она и рассмеялась невеселым смехом. – Как ты молод и слеп, Марзак! Мы первые, которых он заподозрил бы. Я не скрывала свою ненависть к нему, а народ не любит меня. Они заставят твоего отца наказать нас, даже если он сам не захочет этого. Этот Сакр-эл-Бар для них прямо божество. Вспомни, как его встречали. Какого пашу, возвращающегося с триумфом домой, так приветствуют? Эта победа, посланная ему судьбой, заставила их решить, что аллах ему покровительствует. Говорю тебе, Марзак, что если твой отец завтра умрет, Сакр-эл-Бара выберут алжирским пашой, и что будет с нами тогда? Азад-эд-Дин стар. Правда, он не принимает участия в боях. Он любит жизнь и, может быть, долго протянет, но если Сакр-эл-Бар будет жив, когда судьба твоего отца совершится, какова будет твоя и моя судьба?
– Да будет осквернена его могила! – проворчал Марзак.
– Его могила, – сказала она. – Трудность в том, чтобы вырыть ее для него так, чтобы не задеть нас. Шайтан покровительствует собаке. Нам не помогут проклятия. Встань, Марзак и обдумай, как это сделать.
Марзак вскочил на ноги, ловко и проворно, как гончая собака.
– Послушай, – сказал он, – раз я должен отправиться с ним в море, то может быть, как-нибудь темной ночью мне это удастся.
– Подожди, дай мне обдумать, аллах укажет мне путь. – Она захлопала в ладоши и приказала вошедшей рабыне позвать евнуха Аюба и приготовить ей носилки. – Мы отправимся на рынок, о Марзак, и посмотрим на его рабов. Может быть, благодаря им возможно будет что-нибудь сделать. Коварство поможет нам скорей, чем сила.
Глава IXКонкуренты
Площадь перед рынком была полна пестрой, толкающейся и шумной толпой, которая с каждой минутой увеличивалась потоками людей, лившихся из лабиринта узких немощеных улиц. Торговля рабами еще не началась и должна была начаться не раньше, как через час, а пока же торговцы, которым было разрешено расположиться у стен со своими товарами, торговали шерстью, фруктами, пряностями, а один или два – даже драгоценностями и безделушками для украшения правоверных.
У северной стены была сделана во всю ее длину пристройка, совершенно закрытая занавесками из верблюжьей шерсти. Из-за занавесок доносился заглушенный шёпот человеческих голосов; в пристройке были устроены загородки, где находились рабы, которых сегодня должны были продавать. Перед занавесками стояла на часах дюжина корсаров и их негры-рабы.
Внезапно в толпе за воротами произошло движение. С одной из улиц вышли шесть колоссальных нубийцев с криками:
– Дорогу, дорогу!
Они были вооружены огромными досками, которые они держали обеими руками, и пробивались ими сквозь толпу, расталкивая людей направо и налево. В ответ на это на них сыпались проклятия.
– Дорогу, дорогу для господина Азад-эхд-Дина, избранника аллаха. Дорогу.
Толпа падала на колени и валялась во прахе, когда на молочно-белом муле подъехал Азад-эд-Дин, сопровождаемый своим визирем Тсаманни и тучей одетых в черное янычаров с обнаженными саблями. Проклятия, сыпавшиеся на его негров, моментально стихли, вместо этого раздались горячие приветствия.
– Да возвысит тебя аллах. Да продлит он твои дни. Да пошлет тебе аллах новые победы. Да благословит тебя Магомет. – Благословения сыпались на него со всех сторон. Он отвечал на них, как подобает человеку религиозному и благочестивому.
– Мир аллаха да будет над правоверными дома пророка, – бормотал он время от времени в ответ, пока не доехал до ворот. Там он приказал Тсаманни бросить кошелек с деньгами лежащими ниц нищим.
Подчиняясь закону, как самый послушный из его подданных, Азад-эд-Дин спешился и пошел на рынок. Он остановился у стены и, обратясь лицом к занавешенной пристройке, благословил коленопреклонённую толпу и приказал всем встать.
Он подозвал офицера Сакр-эл-Бара, Али, которому были поручены рабы, доставшиеся после последнего набега корсаров, и объявил ему о своем желании посмотреть заключенных. По знаку Али негры раздвинули занавес из верблюжьей шерсти, и яркие солнечные лучи осветили несчастных. Там были не только пленные, взятые Сакр-эл-Баром, но и другие, бывшие результатом набегов Бискайна. Азад увидел группу мужчин и женщин, хотя последних было сравнительно мало – всех возрастов, рас и положений; там были бледные светло-волосые люди из Франции или с севера, оливкового цвета итальянцы и загорелые испанцы, негры и метисы; там были старики, молодые люди и дети, некоторые хорошо одетые, некоторые почти голых или в лохмотьях. В выражении их лиц было полное отчаяние, и оно равняло их всех. Но это отчаяние не могло растрогать благочестивого сердца Азада. Это были неверующие, которые никогда не увидят лица пророка. В самом конце пристройки сидела женщина. Он слышал, что такие существуют, но никогда их не видел. Она была высока и стройна, как кипарис, кожа ее была, как молоко, глаза – два темных сапфира, золотистая головка горела на солнце, как металл. Она была одета в облегавшее ее белое платье, ворот которого был вырезан и открывал прекрасную шею.
Азад-эд-Дин повернулся к Али.
– Что это за жемчужина в навозной куче? – спросил он.
– Это та женщина, которую наш господин Сакр-эл-Бар привез из Англии.
Глаза паши медленно повернулись к ней, и он увидел, как щеки ее залились румянцем под этим оскорбительным и настойчивым взглядом. Румянец этот еще увеличил ее красоту, прогнав бледность с ее измученного лица.
– Выведите ее! – коротко приказал паша.
Два негра схватили ее и, чтобы пресечь грубое обращение, она подошла сама, решив с достоинством терпеть все, что ей предстояло. Около нее находился золотоволосый молодой человек; лицо его исхудавшее и обросшее бородой, выразило испуг, когда ее отвели от него.
Азад задумался. Это Фензиле уговорила его пойти посмотреть на неверную девушку, которую Сакр-эл-Бар с таким риском привез из Англии. Он послушался из любопытства. Но все было забыто при виде этой благородной северянки.
Он протянул руку и дотронулся до ее руки, но она отдернула ее, точно его пальцы обожгли ее.
Он вздохнул. Как неисповедимы пути аллаха, раз он позволил такому дивному плоду висеть на гнилом дереве неверия.
Тсаманни, наблюдавший за ним и отлично умевший играть на настроениях своего господина, ответил:
– Вероятно для того, чтобы какой-нибудь правоверный мог сорвать его. Все возможно единому.
– Да, но не сказано ли в единой книге, что дочери неверных не должны существовать для правоверных? – сказал он и снова вздохнул.
Но Тсаманни, отлично зная, какой ответ желателен паше, сказал:
– Велик аллах, и то, что уже случилось однажды, легко может повториться.
Азад ласково взглянул на своего визиря.
– Ты подразумеваешь Фензиле – но в этот раз милостью аллаха я стал орудием ее просветления.
– Быть может, предрешено, что ты снова станешь им, господин мой, – прошептал Тсаманни. Между ним и Фензиле давно уже возникла вражда. Если бы удалось удалить Фензиле, влияние визиря могло увеличиться.
– Она бела, как снег на горах Атласа, сладостна, как финики Тафилалта, – нежно прошептал Азад, рассматривая женщину разгоревшимися глазами.
Внезапно какой-то голос, обычно нежный и музыкальный, но теперь резкий, спросил:
– Что это за женщина?
Удивленные паша и его визирь обернулись. Фензиле, закутанная, как полагается, стояла перед ними вместе с Марзаком. Немного поодаль стояли евнухи и носилки, в которых ее принесли, тайно от Азада.
Азад нахмурившись посмотрел на нее. Он еще не забыл того гнева, который вызвали в нем она и Марзак. Плохо было уже то, что она в частной жизни забывала об уважении, подобающем ему, – он это терпел, – но что она могла поступить столь дерзко, явиться сюда и перед всеми обратиться к нему с этим вопросом – этого его достоинство не могло вынести. Никогда не отваживалась она на что-либо подобное и теперь не отважилась бы, если бы внезапный страх не заставил ее забыть об осторожности. Она увидела взгляд, который Азад бросил на красивую рабыню, и в ней проснулись не только ревность, но и самый подлинный страх. Ее власть над Азадом становилась призрачной. Чтобы окончательно потерять ее, вполне достаточно, чтобы он, который за последние годы не посмотрел ни на одну женщину, вздумал привести в свой гарем новую жену. Вот почему она так осмелела, что даже не обратила внимания на его гнев.
– Если это та рабыня, которую Сакр-эл-Бар привез из Англии, значит слухи были ложны, – сказала она, – не стоило совершать такого длинного путешествия и рисковать жизнью стольких мусульман, чтобы привезти в Берберию эту желтолицую долговязую дочь греха.
Удивление Азада превысило его гнев.
– Желтолицую, долговязую? – переспросил он.
Потом, поняв Фензиле, он криво усмехнулся. – Я всегда думал, что ты плохо слышишь, а теперь, кажется, ты начинаешь и плохо видеть. Несомненно, ты очень состарилась. И он посмотрел на нее с таким недовольным видом, что она съежилась. Он близко подошел к ней:
– Ты слишком долго царствовала в моем гареме, несмотря на свойственные тебе неправоверные франкские привычки – пробормотал он так, что никто, кроме стоявших совсем близко от него, не расслышал его гневных слов. – Ты сделалась посмешищем в глазах правоверных, – сурово прибавил он. – Необходимо, кажется, положить этому предел.