Но те, к кому он обращался, отрицательно качали головами. Угрюмое лицо Лайонеля никого не соблазняло. Они видели и раньше рабов с такими лицами и знали по опыту, что из этого никогда не выходит ничего хорошего. Что за польза от раба, которого надо питать и укреплять и который может умереть тем временем? Далал недовольный вернулся к Али.
– Он твой за пять филиппок. Да простит тебе аллах твою скупость.
Али улыбнулся, а его люди, схватив Лайонеля, отвели его к прежде купленным неграм. После этого далал обернулся к Аюбу, трогавшему его за рукав. Он нагнул голову, чтобы выслушать то, что шептал визирь Фензиле. Потом приказал подвести Розамунду.
Она не оказала никакого сопротивления и вышла вперед совершенно безжизненно, точно во сне. Под знойными лучами солнца она стояла рядом с далалом, а он объяснял ее физические достоинства на лингва франка, который, к своему стыду и ужасу, она понимала, так как во время своего пребывания во Франции научилась французскому языку. Первый, предложивший за нее цену, был тот самый молодой мавр, который хотел купить двух нубийцев. Он поднялся, чтобы ближе рассмотреть ее, и, по-видимому, оказался удовлетворенным, так как предложил за нее хорошую цену с полной уверенностью в том, что никто не предложит большей.
– Сто филиппок за девушку с молочной белой кожей.
– Этого недостаточно, посмотри на ее красивое, как лунный луч, лицо, – сказал далал, подвигаясь дальше.
– Сто пятнадцать, – сказал левантийский турок, щелкнув пальцами.
– Этого мало. Посмотри на ее стройную высокую фигуру, которой одарил ее аллах. Посмотри на благородную постановку ее головы, на ее блестящие глаза. Клянусь аллахом, она достойна украсить гарем самого султана.
Тагаринский мавр, по имени Юзуф, предложил за нее двести.
Но далал продолжал восхвалять ее достоинства. Он поднял одну из ее рук, чтобы дать ее осмотреть, и она, опустив глаза, без малейшего сопротивления, покорилась этому. Только по ее лицу разлился слабый румянец и снова исчез.
– Посмотрите на эти члены, нежнее арабского шелка и белее слоновой кости. Посмотрите на эти губы, похожие на лепестки граната. Цена стоит на двухстах. Сколько предложишь ты, о Хамет?
Хамет казался рассерженным, что первоначальная цена так быстро удвоилась. – Клянусь Кораном, я купил трех здоровенных девок из Сузы за меньшую цену.
– Неужели ты сравниваешь коренастых девок Суза с этим цветком нарцисса, с этим образцом женственности? – возмутился далал.
– Двести десять, – недовольным голосом сказал Хамет.
Бдительный Тсаманни решил, что пора приступить к покупке, как ему приказал его господин.
– Триста, – сказал он, чтобы разом покончить с этим вопросом.
– Четыреста, – пропищал сзади него пронзительный голос.
Он удивленно обернулся и увидел улыбающееся лицо Аюба.
По рядам покупателей пробежал шёпот, люди сворачивали себе шеи, чтобы взглянуть на этого щедрого покупателя.
Юзуф из Тагараина в гневе вскочил и сердито заявил, что пыль Алжирского рынка никогда не загрязнит его туфель, так как он никогда не придет сюда покупать рабов.
– Клянусь колодцем Зем-Земи, все люди на этом рынке околдованы. Четыреста филиппок за французскую девку. Да увеличит аллах ваше богатство, оно вам действительно необходимо.
И расталкивая толпу, он направился к воротам и ушел с рынка.
Но еще раньше, чем он скрылся из глаз, цена на нее еще поднялась. Пока Тсаманни очнулся от своего удивления, далал выкрикнул повышенное предложение турка.
– Я знаю, что это безумие, – сказал последний, – но она нравится мне и, если милосердному аллаху будет угодно, чтобы она сделалась правоверной, она может еще стать светочем моего гарема. Четыреста двадцать филиппок, о далал, и да простит мне аллах мою расточительность.
Но он еще не окончил своей маленькой речи, как Тсаманни лаконично произнес:
– Пятьсот.
– Аллах, – воскликнул турок, вздымая руки к небу, и толпа повторила за ним: аллах!
– Пятьсот пятьдесят – запищал Аюб.
– Шестьсот, – ответил Тсаманни.
Эти неслыханные цены так возбудили толпу, что далалу пришлось повысить голос и призвать всех к парядку.
Как только тишина была восстановлена, Аюб сразу повысил цену до семисот.
– Восемьсот – разгорячившись, заявил Тсаманни.
– Девятьсот – ответил Аюб.
Тсаманни снова обернулся к нему, побледнев от гнева. – Это шутка, отец ветра, – воскликну он и вызвал этим обращением общую веселость.
– Эта шутка тебе дорого обойдется, – с деланным спокойствием ответил Аюб.
Тсаманни, пожав плечами, обернулся к далалу. – Тысячу филиппок, – коротко сказал он.
– Тише вы там, – крикнул далал, – тише и благодарите аллаха, посылающего хорошие цены.
– Тысяча сто! – сказал Аюб.
Тсаманни не только увидел, что его цену перебили, но что он дошел и до предела, назначенного ему Азадом. У него не было полномочий идти дальше. Он должен был раньше узнать желание паши. Но если он уйдет с рынка, Аюб получит девушку. Он не знал на что решиться. Если он не купит девушки, то заслужит гнев своего господина, а если он преступит положенный ему предел, и так невероятно высокий, то может быть, тот рассердится еще больше.
Он обернулся к толпе, возмущенно потрясая руками. – Клянусь бородой пророка, этот пузырь из жира и ветра потешается над нами. Он не собирается покупать. Кто когда слышал, чтобы за рабыню давали хотя бы половину этой цены?
Ответ Аюба был очень красноречив. Он вытащил набитый кошелек и бросил его со звоном на землю.
– Вот моя порука, – сказал он, улыбаясь и радуясь злобе врага. – Должен ли я, о далал, отсчитать тысячу сто филиппок.
– Если визирь Тсаманни ничего не имеет против этого.
– Знаешь ли ты, для кого я покупаю, – прорычал Тсаманни. – Для самого паши Азад-эд-Дина – избранника аллаха. – Он приблизился к Аюбу с поднятыми руками. – Что ты скажешь ему, собака, когда он призовет тебя к ответу?
Но Аюб оставался невозмутимым. Он развел своими жирными руками, сощурил глаза и надул свои толстые губы.
– Как же я могу это знать, раз аллах не сделал меня всезнающим? Ты должен был бы сказать это раньше. Я это отвечу паше, если он спросит меня, а паша справедлив.
– Я не хотел бы быть на твоем месте, Аюб.
– А я на твоем, потому что у тебя от злости разлилась желчь.
Так стояли они, уставившись друг на друга, пока далал не призвал их к делу.
– Цена стоит теперь на тысяче ста, неужели ты дашь себя побить, о визирь!
– Если на то воля аллаха, я не имею полномочий дать больше.
– Тогда значит за тысячу сто, Аюб. Девушка… Но торг еще не был окончен, из толпы у ворот раздался резкий голос:
– Тысячу двести за франкскую девушку.
Далал, считавший, что цена дошла и так до предела безумия, стоял открыв рот от изумления. Толпа ревела и Тсаманни обрадовался, что нашелся кто-то, кто отомстит за него Аюбу. Толпа расступилась, и показался Сакр-эл-Бар. Его немедленно узнали, и все стали благоговейно выкрикивать его имя. Это берберийское имя ничего не сказало Розамунде, а так как она стояла, повернувшись к нему спиною, то она не видела его. Но она узнала его голос, и вся содрогнулась. Она уже думала о том, какая могла быть цель у Оливера, вывести ее на торг, но теперь, услышав его голос, она поняла. Он был вероятно все время в толпе, ожидая пока останется только один соперник, чтобы купить ее и сделать ее своей рабыней. Она закрыла глаза и попросила бога, чтобы ему это не удалось. Все – только не это. От ужаса ей сделалось почти дурно. На одно мгновение ей показалось, что земля колеблется у нее под ногами. Потом обморочное состояние прошло, и она снова овладела собою. Она услышала, что толпа ревела: «Велик аллах и Сакр-эл-Бар!», а далал суровым голосом приказывал всем успокоиться. Когда, наконец, наступила тишина, она услышала его восклицание:
– Слава аллаху, что он посылает таких щедрых покупателей. Что ты скажешь, о визирь Аюб.
– Да, что ты скажешь теперь? – язвительно сказал Тсаманни.
– Тысяча триста! – ответил Аюб, стараясь сохранить равнодушие.
– Еще сто, о далал, – сказал Сакр-эл-Бар спокойным голосом.
– Тысяча пятьсот, – крикнул Аюб, дойдя не только до предела, назначенного его госпожой, но и до предела своих наличных средств. С этим предложением исчезла всякая надежда на собственную прибыль.
– Еще сотню, о далал!
– Тысяча шестьсот! – воскликнул далал, скорее от удивления, чем сообщая о цене. Затем, поборов свое волнение, он благоговейно наклонил голову и произнес свой символ веры: – Все возможно для аллаха. Хвала ему, посылающему таких щедрых покупателей.
Он повернулся к расстроенному Аюбу, такому убитому, что глядя на него, Тсаманни почти утешился в своей собственной неудаче, вкушая сладость мести.
– Что скажешь ты теперь, о прозорливый визирь?
– Скажу, – пробормотал Аюб, – что раз он так богат милостью шайтана, он не может не победить.
Но не успел он произнести этих оскорбительных слов, как огромная рука Сакр-эл-Бара схватила жирного визиря за шиворот и по толпе пронесся ропот одобрения Сакр-эл-Бару.
– Ты говоришь «милостью шайтана», ты, бесполая собака, – крикнул он, так сильно сжимая шею визиря, что тот вопил и извивался от боли. – Задушить мне тебя, отец лжи, или бросить твое жирное тело на дыбу, чтобы ты знал, что подобает делать мужчине. – И с этими словами он ткнул дерзкого малого лицом в землю.
– Пощади, о пощади, великий Сакр-эл-Бар! – кричал визирь.
– Откажись от своих слов, гадина. Сознайся, что ты лжец и собака.
– Я отказываюсь, я подло солгал. Твое богатство послано тебе аллахом за твои славные победы над неверными.
– Теперь ступай отсюда, прежде чем мои морские ястребы разорвут тебя своими когтями. Ступай.
Аюб быстро исчез под насмешки толпы и издевательства Тсаманни, а Сакр-эл-Бар снова повернулся к далалу.
– За тысячу шестьсот филиппок эта рабыня твоя, о Сакр-эл-Бар, господин ислама. Да увеличит аллах твои победы.