– Заплати ему, Али, – коротко сказал корсар и подошел ближе, чтобы получить свою покупку.
В первый раз, с тех пор, как он видел ее в каюте на караке, стоял он лицом к лицу с Розамундой.
– Пойдем, – сказал он по-английски, смотря на нее с жестокой усмешкой, которая еще усиливала ее ужас.
Она, словно ища защиты, отшатнулась к далалу, но Сакр-эл-Бар, подошел ближе, схватил ее за руки и почти швырнул ее нубийцам Абиаду и Заль-Зеру, сопровождавшим его. – Закройте ей лицо, – приказал он, – и отведите ко мне домой. Ступайте.
Глава XIПравда
Солнце быстро опускалось к горизонту, когда Сакр-эл-Бар с нубийцами и несколькими корсарами подошел к воротам своего белого дома на возвышенности Баб-эл-Уэба, за стенами города.
Когда Розамунда и Лайонель, пройдя темный и узкий вход, очутились в обширном дворе, на синем небе отражались бледнеющие краски умирающего дня и звучал голос муэдзина, призывающего правоверных к вечерней молитве.
Рабы принесли воды из фонтана и Сакр-эл-Бар так же, как его люди, совершил омовение, и опустился на коврик, чтобы произнести вечернюю молитву, а корсары подстелили для этой же цели снятые с себя плащи. Нубийцы повернули рабов спиною, чтобы их взгляды не оскверняли молитвы правоверных. В прохладном воздухе был аромат жасмина и лаванды. Сакр-эл-Бар, окончив молитвы, отдал короткий приказ и вошел в дом. Нубийцы последовали за ним по узкой лестнице, подталкивая впереди себя своих пленников, и таким образом ввели их на крышу, место которое в восточных домах предназначается женщинам. У южной стены, поддерживаемый двумя огромными пиками, был натянут тент. Под ним стоял диван с шелковыми подушками и мавританский столик из черного дерева с перламутровыми и золотыми инкрустациями. Лайонель и Розамунда посмотрели друг на друга. В тусклом свете лица их были призрачно бледны. Нубийцы словно статуи стали у двери на лестницу. Мужчина застонал и сжал руки. Его разорванный пополам камзол был временно стянут обрывками пальмовой веревки.
– О боже, чтобы с вами должно было это случиться, – воскликнул он, обращаясь к Розамунде, – чтобы вам пришлось выстрадать то, что вы выстрадали. Какое унижение, какая варварская жестокость! – Он закрыл измученное лицо руками.
Она нежно прикоснулась к нему.
– То, что я выстрадала, не имеет значения, – сказала она, и голос ее был удивительно нежен и спокоен. – Разве я не говорила вам, что Годольфины мужественный род. Что и доказала теперь Розамунда. Не жалейте обо мне, Лайонель, мои страдания уже кончились, или близятся к концу. – Она странно улыбнулась. – Ее улыбка напоминала ту, которая бывает на лицах мучеников, когда свершается их судьба.
– Каким образом? – спросил он удивленный. – Каким образом? – повторил он.
– Разве нет возможности покончить с тяжестью жизни, если она становится непосильной?
Его ответом был стон. Он только и делал, что стонал с тех пор, как они были доставлены на берег, и если бы она была в состоянии размышлять, она увидела бы, что человек мужественный скорее старался бы ободрить ее, чем взваливал бы собственные страдания на ее плечи.
Вышедшие рабы внесли четыре огромных факела, которые они вложили в железные подсвечники, прикрепленные к стене. Они бросали на террасу мрачные багровые отблески. Рабы удалились, и вслед за тем из черного отверстия двери между нубийцами показался Сакр-эл-Бар.
Одно мгновение он высокомерно смотрел на них. Лицо его ничего не выражало. Потом он медленно подошел к ним. Он был одет в короткий белый кафтан, доходящий ему до колен и опоясанный золотым кушаком, который сверкал в отблеске факелов при каждом его движении. Руки его от локтей и ноги от колен были голы и обуты в красные вышитые золотом турецкие туфли. На голове его был белый тюрбан, к которому пряжкой из драгоценных камней было прикреплено огромное перо.
Он сделал знак нубийцам и они молча исчезли, оставив его наедине с его пленниками. Он поклонился Розамунде.
– Здесь вы будете теперь жить. Это означает, что я обращаюсь с вами скорее как с женой, чем как с рабыней, так как в Берберии крыши домов предназначены для жен мусульман. Я надеюсь, что вам здесь понравится.
Лайонель смотрел на него весь бледный. Совесть его говорила ему, что он может ожидать худшего, а его воображение рисовало ему тысячу всяких ужасов. Он дрожал от страха при виде своего сводного брата, который казалось его не замечал.
Но Розамунда, гордо выпрямившись во весь рост, взглянула на него, и хотя лицо ее было бледно, оно было не менее спокойно, чем его. Если грудь ее и вздымалась, выдавая ее волнение, взгляд ее был презрителен и смел, голос спокоен и тверд, когда она ответила ему следующим вопросом:
– Что вы намереваетесь делать со мной?
– Что я намереваюсь сделать? – сказал он с кривой усмешкой. Хотя он и считал, что ненавидит ее и хочет унизить и сломить, все же он не мог не восхищаться ее выдержкой.
Из-за гор показался медный серп луны.
– Вы не имеете права спрашивать меня о моих намерениях, – ответил он. – Было время, Розамунда, когда не было на свете более преданного вам раба, чем я. Вы сами своей жестокостью и недоверием сломали золотые цепи этого рабства. Сломать же те оковы, которые я теперь наложил на вас, вам будет труднее. Вы моя рабыня, понимаете ли вы – купленная на рынке так же, как я мог купить мула, козла, верблюда. Вы принадлежите мне, вы моя собственность, с которой я могу сделать что хочу, у которой нет воли, кроме моей воли, жизнь которой в моих руках.
Она отступила на шаг перед мрачной ненавистью, проглядывающей в его словах, и перед насмешливой улыбкой этого загорелого бородатого лица.
– Негодяй, – с трудом выговорила она.
– Теперь вы понимаете, какие оковы вы надели на себя вместо тех, которые разорвали по своему легкомыслию.
– Да простит вам бог, – прошептала она.
– Благодарю вас за эту мольбу. Да простит он и вас.
В это время раздался какой-то невнятный звук – заглушенные рыдания Лайонеля.
Сакр-эл-Бар медленно повернулся. Одну секунду он молча рассматривал этого человека, потом рассмеялся.
– А, это ты, когда-то бывший моим братом! Хорош, нечего сказать. Посмотрите на него, Розамунда. Как много мужества в этом столпе, на которого вы собирались опереться, в этом храбром муже, которого вы избрали. Посмотрите на него, посмотрите на моего драгоценного брата.
Под кнутом его насмешек страх Лайонеля перешел в раздражение.
– Вы мне не брат, – гордо ответил он. – Ваша мать была распутницей, обманывавшей моего отца.
Сакр-эл-Бар вздрогнул, словно от удара, но овладел собой.
– Если вы еще раз произнесете имя моей матери вашим подлым языком, я прикажу вырвать его у вас с корнем. Слава богу, память ее не может быть осквернена оскорблениями такого подлого негодяя. Несмотря на это, не смейте произносить имени единственной женщины, которую я уважаю.
Лайонель, доведенный до крайности, внезапно бросился вперед с вытянутыми руками, чтобы вцепиться ему в горло. Но Сакр-эл-Бар обхватил его так сильно, что заставил опуститься на колени.
– Вы не правда ли, находите меня сильным? – насмешливо сказал он. – Тут нечему удивляться. Подумайте, шесть бесконечных месяцев сидел я на веслах галеры, и это превратило мое тело в железо и отняло у меня душу.
Представляете ли вы себе, какой это ужас сидеть голым на скамье для гребцов, день за днем, ночь за ночью, прикрепленным к веслу среди вони ваших товарищей по несчастью, нечёсаным и немытым, палимым солнцем, израненным, избитым плетью боцмана, за обморок, вызванный невероятной болью. Знаком ли вам весь этот ужас? – Голос корсара, дрожавший от сдерживаемой ярости, перешёл в рёв. – Так вы узнаете его, потому что ад, в котором благодаря вам я провёл шесть месяцев, станет вашим до самой вашей смерти.
Сакр-эл-Бар замолчал, но Лайонель не воспользовался предоставившейся ему возможностью. Мужество, неожиданно загоревшееся в нём, так же неожиданно угасло, и он остался лежать там, куда отбросила его мощная рука корсара.
– Однако, – сказал Сакр-эл-Бар, – надо покончить с тем, ради чего я приказал привести вас сюда. Вам показалось недостаточным обвинить меня в убийстве, лишить доброго имени, имущества и толкнуть на дорогу в ад; вы решили пойти дальше и занять моё место в лживом сердце женщины, которую я любил. Вот этой женщины.
Надеюсь, – задумчиво продолжал он, – вы тоже любите её, Лайонель, насколько способно любить такое ничтожество, как вы. А значит, к мукам тела прибавятся муки вашей вероломной души. Лишь осуждённые на вечное проклятье знают, какая это пытка. Затем-то я и привёл вас сюда, дабы вы поняли, какая участь уготована этой женщине в моём доме, и ушли отсюда с мыслью, которая принесёт вашей душе более жестокие страдания, чем плеть боцмана вашему изнеженному телу.
– Вы дьявол, – прорычал Лайонель. – Вы само исчадие ада!
– Если вы, братец, намерены плодить дьяволов, то, когда встретитесь с ними в следующий раз, не укоряйте их за принадлежность к этому достойному племени.
– Не обращайте на него внимания, Лайонель, – сказала Розамунда. – Я докажу, что он такой же хвастун, как и негодяй, о чём говорят все его поступки. Уверяю вас, ему не удастся осуществить свой гнусный план.
– Давая подобное обещание, вы сами грешите излишней хвастливостью, – заметил Сакр-эл-Бар. – Что касается остального, то я лишь то, чем вы, сговорившись друг с другом, сделали меня.
– Разве мы сделали вас лжецом и трусом? – возразила Розамунда.
– Трусом? – В голосе корсара звучало неподдельное изумление. – Здесь кроется очередная ложь, которую он поведал вам среди прочих измышлений. В чём, позвольте спросить, я проявил себя трусом?
– В чём? Да в том, чем вы сейчас занимаетесь, подвергая пыткам и издевательствам беззащитных людей, которые находятся в вашей власти.
– Я говорю не о том, кто я есть, – отвечал он. – Ведь я уже сказал вам: я – тот, кем вы меня сделали. Сейчас я говорю о том, кем я был. Я говорю о прошлом.