Бледная, как смерть, застывшая с сжатыми руками Розамунда, казалось окаменела.
– Трус! Негодяй! Подлый трусливый ренегат! Собака – клеймила она его.
Оливер выпустил руку брата и хлопнул в ладоши. Не обращая внимания на Розамунду, он смотрел на Лайонеля, дрожавшего у его ног.
Рыжебородый, коренастый человек в тюрбане вошел, как было заранее условлено, на призыв корсара.
Концом туфли Сакр-эл-Бар толкнул брата.
– Взгляни, собака, – приказал он, – взгляни на этого человека и скажи, узнаешь ли ты его?
Лайонель взглянул, но так как он, по-видимому не узнавал, то брат объяснил: – Его имя среди христиан было Джеспер Лей. Это тот шкипер, которого вы подкупили, чтобы он увез меня в Берберию. Но он сам пострадал, когда его судно было потоплено испанцами, потом он очутился в моей власти и так как я не повесил его, то он теперь мой верный помощник. Я приказал бы ему рассказать вам все, что он знает, – продолжал он, обращаясь к Розамунде, – если бы думал, что вы поверите его рассказу, но раз я знаю, что это бесполезно, то я приму другие меры. – Он снова повернулся к Джесперу. – Попроси Али, чтобы он накалил мне пару стальных браслетов и держал бы их наготове на случай, если они мне понадобятся. – И махнув рукой, он отослал его.
– Эти браслеты вырвут у вас признание, брат мой.
– Мне не в чем признаваться, – протестовал Лайонель. – Вашими пытками вы сможете вырвать у меня только ложь.
Оливер улыбнулся.
– Без сомнения, ложь дается вам легче, чем правда, но в конце концов мы добьемся и правды. Вы расскажете все во всех подробностях так, чтобы мисс Розамунда перестала сомневаться. Вы скажете, как вы поджидали ее брата в тот вечер в парке Годольфин, как вы напали на него неожиданно, и…
– Это ложь, – крикнул Лайонель, вскакивая.
Это действительно была ложь, и Оливер знал это, но надеялся этим вырвать правду.
– Ложь! – гневно крикнул он, – будьте благоразумны, говорите правду, пока пытки не вырвут ее у вас. Как же это было? Притаившись за кустом, вы неожиданно наскочили на него и прокололи его прежде, чем он успел выхватить шпагу, и таким образом… – Эта ложь опровергается фактами… Его шашка лежала рядом с ним, когда его нашли.
Оливер пренебрежительно продолжал.
– Ведь это вы ее вытащили, после того как убили его!
Это оскорбление возымело действие. Лайонель, возмущенный до глубины души этой выдумкой, прорвался и погубил себя.
– Бог мне свидетель, что это ложь! – дико крикнул он. – И вы это знаете. Я сражался с ним честно… – Он задохнулся и внезапно замолк.
Воцарилось молчание. Все трое стояли неподвижно, как статуи. Розамунда бледная и напряженная, Оливер мрачно-насмешливый. Лайонель помертвелый от того, что он попался на удочку и выдал себя.
Наконец Розамунда заговорил, голос ее дрожал, несмотря на все ее усилия совладать с ним.
– Что… что такое вы сказали, Лайонель? – спросила она.
Оливер тихо рассмеялся. – Я думаю, что он собирался представить доказательства, упомянув о ране, полученной им в борьбе и оставившей следы на снегу, чтобы опровергнуть мои слова, будто он неожиданно напал на Питера.
– Лайонель! – воскликнула она. Она сделала шаг вперед и протянула к нему руки. Потом снова опустила их. Он стоял ничего не отвечая. – Лайонель, – крикнула она, – правда ли это?
– Разве вы не слышали, что он сказал? – спросил Оливер.
Она секунду стояла шатаясь, смотря в упор на Лайонеля, лицо ее выражало муку. Оливер приблизился к ней, готовый подхватить ее, боясь, что она упадет. Но она величественным жестом отстранила его и сильным напряжением воли поборола свою слабость. Но колени ее дрожали, отказываясь ей служить. Она опустилась на диван и закрыла лицо руками.
– Боже, пощади меня! – воскликнула она, сотрясаясь от рыданий.
Лайонель вскочил при этом душераздирающем крике. Весь съежившись он подошел к ней, а Оливер, мрачный и насмешливый, отступил, чтобы быть свидетелем сцены, которую он вызвал. Он знал, что раз начав Лайонель запутается еще больше и что его объяснения погубят его окончательно.
– Розамунда, – жалобно воскликнул Лайонель. – Роза, пожалейте меня, выслушайте меня, раньше чем осудить.
– Да, выслушайте его, – вставил Оливер, с тихим отталкивающим смехом. – Выслушайте его; я думаю, что вам это будет очень интересно.
Эта насмешка подхлестнула Лайонеля.
– Розамунда, все, что он вам сказал – ложь… Я…я… сделал это защищаясь. Это ложь, что я врасплох напал на него. – Слова вырывались у него несвязно. – Мы поссорились по поводу одной…вещи…и дьяволу угодно было, чтобы мы встретились в тот вечер в парке Годольфин, он и я. Он издевался надо мной, он ударил меня и заставил меня вынуть меч, чтобы защитить свою жизнь. Это истина, клянусь вам в этом на коленях, перед лицом неба.
Довольно сэр, довольно, – сказала она, стараясь взять себя в руки и желая прекратить эти уверения, которые еще увеличивали ее отвращение.
– Нет, выслушайте меня; узнав все, вы будете милосердны в своем суждении.
– Милосердна! – воскликнула она; казалось, что она готова смеяться.
– Это было случайностью, что я убил его, я не хотел. Я хотел только защищать свою жизнь. Но когда шпаги скрещены, может случиться больше, чем человек предполагает. Я беру бога в свидетели, что смерть его была случайностью, результатом его собственного гнева.
Она подавила рыдания и смотрела на него страшными и суровыми глазами.
– А то, что вы заставили меня и весь свет поверить, что это сделал ваш брат, тоже было случайностью?
Он закрыл лицо, словно был не в силах выдержать ее взгляда.
– Если бы вы знали, как я любил вас – даже тогда, тайно, вы, может быть, пожалели бы меня.
– Пожалела? – Она подалась вперед и казалось, оплевывала его своими словами. – Неужели вы ждете жалости, вы?
– А все же вы должны были бы пожалеть меня, если бы знали, как велико было искушение.
– Я знаю, как велики были ваша подлость, ваше предательство, ваша трусость, ваша низость.
Он умоляюще протянул к ней руки. В глазах его стояли слезы.
– Будьте милосердны, Розамунда, – начал он, но тут вмешался Оливер.
– Я думаю, что вы утомляете леди, – сказал он и толкнул его ногой. – Лучше объясните, как вы придумали захватить меня, чтобы продать в рабство, расскажите, как вы получили мое имущество. Это будет хорошенький рассказец.
В это время вошел Джеспер и доложил, что Али ожидает с жаровней и раскаленными наручниками.
– Они больше не нужны, – сказал Оливер, – уведите этого раба. Прикажите Али позаботиться о нем и с восходом солнца приковать его к одному из весел моего галеаса. Уведите его.
Лайонель вскочил на ноги, лицо его было пепельно-серым. – Подождите, подождите! – закричал он.
Оливер схватил его за шиворот, повернул и бросил в объятия Джеспера.
– Уведите его! – проревел он, и Джеспер взял Лайонеля за плечи и вывел, оставляя Розамунду и Оливера наедине с правдой, под звездами Берберии.
Глава XIIХитрость Фензиле
Оливер несколько времени смотрел на скорчившуюся на диване женщину. Руки ее были плотно сжаты, глаза опущены, лицо каменное. Он тихо вздохнул и отвернулся.
Он подошел к парапету и посмотрел на купавшийся в лунном свете город. Теперь, когда он извлек правду и бросил ее на колени Розамунды, он не чувствовал того восторга, которого ожидал от этого часа. Наоборот, он был грустен и подавлен. Его радость была отравлена сознанием, что ее поведение по отношению к нему имело некоторое оправдание. Он долго стоял так, и оба не прерывали молчания. Потом повернулся, отошел от парапета и медленно подошел к дивану, смотря на нее сверху вниз.
– Теперь вы слышали правду, – сказал он, но она все еще ничего не говорила и не подавала виду, что слышит его. – Вот кого вы предпочли мне… Клянусь, я не особенно польщен этим, как вы, вероятно, предполагаете.
Теперь она прервала свое молчание, и голос ее звучал тихо и сурово, когда она ответила:
– Я поняла, как мало между вами разницы. Надо было этого ожидать, надо было знать, что два брата не могут быть различны. О, я быстро узнала очень многое.
Эти слова рассердили его и рассеяли мягкое настроение, овладевшее им.
– Вы узнали, – повторил он, – Что вы узнали?
– Я узнала, как поступают мужчины.
Он криво усмехнулся. – Я надеюсь, что это познание принесет вам столько же горя, сколько мне принесло познание женщин – одной женщины. Вы могли поверить, что я таков, каким я вам показался? Я, которого вы, по вашим словам, любили?
– Я прошу вас – если я могу вас о чем-нибудь просить – не напоминайте мне об этом позоре.
– О вашем вероломстве? – спросил он. – О вашей готовности поверить обо мне самому худшему?
– О том, что я думала, будто люблю вас. Мне стыдно одной мысли об этом, и ничто, даже рынок рабов, и все ваши оскорбления не могут с этим сравниться. Вы упрекаете меня, что я быстро поверила о вас самому худшему.
– Я упрекаю вас не только в этом, – прервал он ее, – я ставлю вам в вину потерянную жизнь, все то, что случилось благодаря этому, все, что я выстрадал и что потерял – все, чем я стал.
Она холодно посмотрела на него, удивительно владея собой.
– Вы ставите все это мне в вину? – спросила она.
– Да, если бы вы не поверили, то этот щенок, мой брат, никогда не зашел бы так далеко.
– Если я в сущности так легко поверила, то это произошло, вероятно, потому, что внутреннее сознание подсказывало мне, что в вас много скверного.
Сегодня вы доказали мне, что не вы убили Питера, но чтобы добиться этого доказательства, вы совершили поступок еще подлее, еще позорнее, который обнаруживает всю вашу низость. Разве вы не доказали, что вы чудовище мстительности и нечестия? Разве вы, корнваллиский джентльмен, не сделались язычником, разбойником, пиратом и ренегатом?
Он глядел ей прямо в глаза, не страшась ее обвинений, и ответил ей вопросом:
– И ваш инстинкт предупредил вас об этом? Неужели женщина, вы не могли придумать чего-нибудь получше?