– О тебе не было никакого распоряжения.
– Очень возможно, что нет, так как сэр Джон не знает, что я могу рассказать ему…
– Молчи, – приказал матрос и так ударил его по лицу, что он свалился на пол. – Твой черед скоро настанет.
– Все, что бы вы ни сказали, не будет иметь никакого значения, – спокойно заявил Джесперу сэр Оливер. – Но я благодарен вам за то, что вы поступаете, как друг. Мои руки связаны, Джеспер, а то я бы пожал вашу. Всего хорошего.
Сэра Оливера вывели на солнечный свет, почти ослепивший его после долгого сиденья в темной дыре. Его, как он предполагал, вели в каюту, где будет происходить суд. Но их остановил офицер, который приказал им подождать.
Сэр Оливер сел на связку канатов. Он искал глазами Розамунду, надеясь увидеть ее перед тем, как отправиться в последнее путешествие, но ее не было видно. Она была в каюте, и из-за нее и произошла теперь задержка.
В виду того, что не было ни одной женщины, которой можно было бы ее поручить, сэр Джон, лорд Генри Год, тоже находившийся на судне, и корабельный врач, мастер Тобиас, как могли, ухаживали за Розамундой, когда ее почти без сознания принесли на «Серебряную цаплю». Мастер Тобиас применив к ней те средства, какими он располагал, и устроив ее в большой каюте на корме, приказал дать ей покой, в котором она, очевидно, очень нуждалась. Он выставил из ее каюты командира и королевского лейтенанта и сам отправился вниз, так как там требовал его внимания более опасный больной – Лайонель Трессилиан. Лайонеля вместе с четырьмя другими ранеными из команды «Серебряной цапли» принесли на судно. На рассвете сэр Джон спустился вниз, чтобы навестить своего раненого друга. Он нашел врача на коленях около Лайонеля. Когда он вошел, мастер Тобиас повернулся, вымыл руки в стоявшем на полу металлическом тазу и, вытирая их, поднялся с пола.
– Я больше ничего не могу сделать, сэр Джон, – сказал он уныло, – он погиб.
– Он умер, хотите вы сказать? – воскликнул сэр Джон глухим голосом.
Врач отложил в сторону полотенце и медленно спустил отвернутые рукава своего черного камзола. – Почти, – ответил он, – удивительно, что при такой ране в теле еще тлеет искра жизни.
– Если бы он мог сказать что-нибудь в интересах правосудия. Если бы у нас было его свидетельство, чтобы я мог, если понадобится, оправдаться в том, что повесил сэра Оливера Трессилиана.
– Но теперь нечего об этом и думать. Слов миссис Розамунды должно быть достаточно, если бы это когда-нибудь понадобилось.
– О, его преступления против бога и людей слишком ужасны, чтобы могли потребоваться доказательства моего права расправиться с ним.
Послышался стук в дверь, и слуга сэра Джона доложил, что миссис Розамунда спешно требует его.
– Она, вероятно, волнуется из-за Лайонеля, – решил сэр Джон, и застонал: – Что я скажу ей? Сразить ее в самый момент освобождения такой новостью, как эта. Была ли когда-нибудь более жестокая ирония? – Он повернулся и тяжелыми шагами направился к двери. Там он остановился.
– Вы останетесь при нем до конца? – вопросительно обратился он к врачу.
Мастер Тобиас поклонился.
– Конечно, сэр Джон, этого ждать недолго.
Желтое лицо сэра Джона было неестественно серьезно, когда он вошел в каюту, где ожидала его Розамунда. Он торжественно раскланялся перед ней, сняв шляпу и положив ее на стул. За последние пять лет в его черных волосах появились белые нити; особенно седы были виски, придававшие ему пожилой вид. Он подошел к ней, и она привстала к нему навстречу.
– Розамунда, дорогая моя, – сказал он нежно, беря ее руки в свои. Он горестно и жалостливо смотрел в ее бледное, взволнованное лицо. – Хорошо ли вы отдохнули, дитя мое?
– Отдохнула? – спросила она.
– Бедняжка, бедняжка! – прошептал он и, притянув ее к себе, стал гладить ее золотую головку. – Мы распустили все паруса и торопимся вернуться в Англию. Возьмите себя в руки.
Но она стремительно прервала его, и сердце его упало от предчувствия ее вопроса.
– Я слышала, какой-то матрос только что говорил, что вы намерены немедленно повесить сэра Оливера?
Он не понял ее. – Будьте спокойны, – сказал он. – Суд будет недолог, правосудие будет удовлетворено. Веревка уже готова, и наказание скоро настигнет его.
У нее перехватило дыхание, и она прижала руку к груди, словно для того, чтобы удержать биение сердца.
– А на каких основаниях, – спросила она, прямо смотря на него, – намерены вы это сделать?
– На каких основаниях? – сказал он нахмурившись, изумленный ее тоном и вопросом. – На каких основаниях? – Он пристально взглянул на нее, и дикий взгляд, казалось, объяснил ему ее слова, которые сперва были ему непонятны. – Я полагаю, – сказал он тоном глубокого сострадания, – вы должны отдохнуть и не думать о таких вещах; предоставьте его мне и будьте уверены, что я отомщу за вас.
– Сэр Джон, мне кажется, вы не понимаете меня. Я спросила вас, на каком основании намерены вы это сделать, и вы мне не ответили.
Он сделал нетерпеливый жест.
– Какой был смысл везти его в Англию? – спросил он. – Там его ждал бы процесс, а исход его известен. Это было бы для него лишним мучением.
– Исход совсем не так уж предрешен, как вам кажется. А суд- это его право.
Сэр Джон прошелся по каюте, совершенно смущенный. Странно, что именно с Розамундой он должен был обсуждать этот вопрос, и все же она вызывала его на это, противно всякому здравому смыслу.
– Если он потребует этого, мы не откажем ему, – сказал он наконец, – мы повезем его в Англию и там предадим суду. Но Оливер Трессилиан слишком хорошо знает, что ожидает его там, чтобы обратиться с подобной просьбой. Послушайте, Розамунда, дорогая моя, вы расстроены…
– Да, я действительно расстроена, сэр Джон, – сказала она, сжимая его протянутые руки. – О, будьте милосердны, я умоляю вас быть милосердным.
– Какого милосердия просите вы, дитя мое? Вам достаточно сказать…
– Милосердия не в отношении ко мне, я умоляю вас быть милосердным к нему.
– К нему? – воскликнул он, снова нахмурясь.
– К нему, Оливеру Трессилиану.
Он опустил ее руки и отошел. – Вы просите меня пожалеть Оливера Трессилиана, этого ренегата, это воплощение дьявола? Вы сошли с ума, – воскликнул он.
– Я люблю его, – просто сказала она.
Этот ответ заставил его умолкнуть. Он стоял, выпучив на нее глаза.
– Вы любите его? Вы любите его, – сказал он, – пирата, ренегата, похитителя вашего Лайонеля, человека, который убил вашего брата?
– Он не делал этого, – яростно опровергла она эти слова, – я узнала истину.
– От него, предполагаю я, – сказал сэр Джон и не мог удержаться от усмешки, – и вы поверили ему?
– Если бы я не поверила ему, я не вышла бы за него замуж.
– Вышли за него замуж? – Ужас сменил его удивление. Неужели не будет конца этим ошеломляющим открытиям? Дошли ли они до предела, или будет еще что-нибудь? – Вы вышли замуж за этого отъявленного негодяя? – спросил он беззвучным голосом.
– Да, ночью, в день нашего прибытия в Алжир.
Он стоял, молча смотря на нее, и наконец прорвался. – Довольно! – воскликнул он, сжав кулак и потрясая им в воздухе. – Довольно, бог мне свидетель. Если бы не было никакого другого основания повесить его, то это явилось бы достаточным основанием. Вы увидите, что в течение часа я покончу с этим позорным браком.
– Ах, если бы вы только выслушали меня, – умоляла она.
– Выслушать вас? – Он остановился у двери, к которой он, разгневанный уже направился, собираясь отдать приказание сейчас же покончить с этим делом. – Выслушать вас? – повторил он, и в его голосе был гнев и раздражение. – Я уже достаточно выслушивал вас.
– Этот человек много страдал, – сказала она, не обращая внимания на жестокий смех, которым он встретил это сообщение. – Один бог знает, сколько он перестрадал и телом и душою за грехи, которых он никогда не совершал. Многими из этих страданий он обязан мне. Теперь я знаю, что он не убивал Питера. Я знаю, что если бы не мой вероломный поступок, он мог бы доказать свою невиновность. Я знаю, что его захватили и увезли прежде, чем он мог оправдаться от обвинения, и что вследствие этого ему осталось только вести жизнь ренегата, что и случилось. Я больше всех виновата в этом. Я должна загладить свою вину. Пощадите его ради меня. Если вы меня любите…
Но он выслушал уже достаточно. Его желтое лицо залилось ярким румянцем.
– Ни слова больше, – пылко ответил он. – Именно потому, что я вас люблю, и жалею от всего сердца, я не хочу вас слушать. Я должен вас спасти не только от этого человека, но и от вас самой. Я плохо исполнил бы долг по отношению к вам, я обманул бы вашего отца и вашего убитого брата. И вы впоследствии поблагодарите меня, Розамунда.
– Поблагодарю вас? – воскликнула она звонким голосом. – Я буду проклинать и ненавидеть вас всю жизнь, считая вас убийцей. Вы безумны. Разве вы не видите, что вы безумны?
Лорд Генри Год, одетый, как он нам сам рассказывал, во все черное и с присвоенной его должности золотой цепью на груди, что было неведомо для других зловещим знаком, стоял в дверях. Его лицо было очень серьезно, но прояснилось, когда взгляд его обратился на Розамунду, стоявшую у стола.
«Я был счастлив, – пишет он, – увидя, что она оправилась, и высказал это».
– Ей следовало бы лежать в кровати, – сказал сэр Джон; на щеках его еще горели два красных пятна. – Она не здорова.
– Сэр Джон ошибается, милорд, – спокойно сказала она. – Я вовсе не больна.
– Я очень рад, моя дорогая, – сказал лорд Генри, и его глаза перебежали от одного к другому, словно спрашивая, что произошло. – Возможно, – грустно прибавил он, – что нам придется выслушать ваши показания в предстоящем нам серьезном деле. – Он обернулся к сэру Джону. – Я приказал привести пленника наверх, чтобы допросить его. Сможете ли вы присутствовать при этом, Розамунда?
– Несомненно, да, милорд, – быстро ответила она. – Я приветствую это.