Глава VIДжеспер Лей
Если в замке Годольфин это Рождество было печальным, то не менее печальным было оно и в Пенарроу.
Сэр Оливер был все время молчалив и расстроен и сидел целыми часами, глядя в огонь и вновь и вновь вспоминая свое свидание с Розамундой. Он то негодовал на нее, что она так слепо поверила в его вину, то начинал прощать ее, потому что улики против него были так сильны.
Его сводный брат тихо бродил по дому, стараясь сделаться незаметным и не решаясь нарушить одиночество сэра Оливера. Ему было хорошо известно, что произошло в замке Годольфин, он знал, что Розамунда отказала навсегда сэру Оливеру, и у него болела душа, что он взвалил на плечи брата ту тяжесть, которую должен был нести сам. Все это так мучило его, что он как-то вечером заговорил об этом.
– Нолл, – сказал он, стоя за стулом брата в полутемной комнате и положив руку брату на плечо, – не лучше ли будет сказать всю правду?
Сэр Оливер нахмурившись взглянул на него. – Ты сошел с ума! – сказал он. – Правда приведет к тому, что тебя повесят, Лаль.
– Может быть, и нет – во всяком случае ваши страдания хуже, чем повешение. Я каждый час всю эту неделю следил за вами и знаю, что мучает вас. Это несправедливо. Лучше было бы нам сказать всю правду, – настаивал он.
Сэр Оливер грустно усмехнулся. Он протянул руку и взял руку брата.
– Благородно с вашей стороны предлагать это, Лаль.
– Наполовину не так благородно, как то, что вы страдаете за мой поступок.
Сэр Оливер нетерпеливо пожал плечами. Он отвел глаза от Лайонеля и снова стал смотреть в огонь.
– Помимо того, я в любой момент могу сбросить с себя эту тяжесть – это сознание помогает переносить испытание.
Он проговорил это резким, циничным тоном, и Лайонель весь похолодел при этих словах. Он несколько времени простоял молча, обдумывая их и стараясь разгадать. Он решил просто попросить у брата разъяснения – но у него не хватало мужества. Он боялся, что сэр Оливер подтвердит то, что он сам думает. Несколько дней после этого в голове его вертелась эта фраза: «Я в любой момент могу сбросить эту тяжесть». Очевидно, сэр Оливер под этим подразумевал, что при желании легко может оправдаться. Он не представлял себе, что сэр Оливер заговорит. Но тяжесть эта может стать ему не по силам, он может начать слишком тосковать по Розамунде; горе при мысли, что она считает его убийцей брата, слишком невыносимо.
Лайонель дрожал при одной мысли о том, какие это может иметь последствия для него. Он сознавал, что его предложение открыть всю правду было неискренним – оно вырвалось просто под влиянием минуты; если б брат признал это предложение, ему пришлось бы горько раскаиваться.
Лайонель старался уверить себя в том, что его брат был сильным человеком, никогда не теряющим власть над собой. Но есть предел тому, что может вынести человек, как бы силен он ни был. Если это будет так, то что ждет его? Ответом на это была картина, которую он не имел сил себе представить. Опасность была теперь больше, чем если б он сразу признался. То, что он тогда мог рассказать, заслужило бы некоторое внимание, так как он был человеком незапятнанной репутации, и слово его имело вес. Но теперь никто ему не поверит. Из его молчания и из того, что он допустил, чтоб несправедливо обвинили его брата, сделают вывод, что он труслив и бесчестен, и, значит, нет оправдания его поступку. Не только его безусловно осудят, но суд будет позорный – все честные люди станут презирать его, и ни одна слеза не прольется о бесчестном человеке.
Он пришел к ужасному заключению, что, желая спасти себя, он запутался еще больше. Если Оливер заговорит, то он пропал. И он снова вернулся к вопросу: какая гарантия у него в том, что Оливер не заговорит?
Боязнь эта стала мучить его день и ночь, и, несмотря на то, что лихорадка у него прошла и рана его совсем зажила, он оставался бледным и тощим. Войдя как-то днем в столовую, которая была любимым убежищем сэра Оливера в доме в Пенарроу, Лайонель застал своего брата сидящим в размышлении, оперев локти на колени, положив подбородок на ладони и глядя в огонь.
– Почему вы сидите перед огнем, как старая баба? – проворчал он, давая выход поднимавшемуся в нем раздражению.
Сэр Оливер обернулся и взглянул на него с кротким удивлением. Потом подошел и положил руки брату на плечи.
– Дорогой, – сказал он и потряс его, – что с вами? Вы худы, бледны и совсем на себя не похожи. Вот что я придумал. Я снаряжу судно, и вы отправитесь со мной на мои старые места набегов, там настоящая жизнь, жизнь, которая вернет вам вашу силу и жизнерадостность, и, может быть, также и мне – что вы на это скажете?
Лайонель посмотрел на него – глаза его оживились. Потом ему явилась одна мысль – мысль настолько низкая, что краска вновь залила его щеки, так ему стало стыдно. Если он отплывет с Оливером, то люди скажут, что он участвовал в преступлении брата.
Он сам отлично понимал, насколько презренны были его мысли, и ненавидел себя за них. Но он не мог избавиться от них. Это было сильнее его воли.
Брат его, видя его колебания и неправильно истолковав их, повел его к огню и усадил.
– Послушайте, – сказал он, сев напротив него на стул. – Здесь на рейде за Смисиком стоит отличное судно. Вы, вероятно, видели его. Его шкипер – отчаянный искатель приключений, по имени Джеспер Лей; его каждый день можно найти в пивной в Пеникумуике. Я давно знаю его. Можно получить и его и его судно. Он готов на любое приключение, начиная от потопления испанских судов до торговли рабами, и за хорошую цену мы можем купить его тело и душу. Это желудок, который ни от чего не отказывается, если только пахнет деньгами. Значит, корабль и шкипер есть, об остальном я позабочусь – экипаж, снаряжение, оружие – и в конце марта мы увидим, как Лизард скроется из глаз. Что вы скажете на это, Лаль? Это лучше, чем сидеть, повесив нос, в этой мрачной дыре.
– Я…я подумаю, – сказал Лайонель, но так тихо, что весь энтузиазм сэра Оливера испарился, и он больше ничего не говорил об этом предприятии.
Но Лайонель не совсем отверг эту мысль. Если с одной стороны она его отталкивала, то с другой она его привлекала. Он дошел до того, что у него появилась привычка ежедневно доезжать до Пеникумуика, и там он познакомился с грубым и странным авантюристом, о котором говорил сэр Оливер, и слушал о тех чудесах, о которых рассказывал этот человек.
Однажды в начале марта Джеспер Лей рассказал ему нечто другое.
– Одно слово по секрету, – мистер Трессилиан, – сказал он. – Знаете ли вы, что здесь замышляют против вашего брата?
– Против моего брата?
– Да, по поводу убийства мастера Питера Годольфина на прошлое Рождество. Видя, что судебные власти сами ничего не предпримут, несколько человек подали петицию наместнику Корнваллиса, чтоб он приказал суду издать указ об аресте сэра Оливера по обвинению в убийстве. Но суд отказался исполнить приказание его светлости, отметив, что он поставлен королевой и в таких вещах отвечает только перед ней. А теперь я слышал, что отправлена петиция в Лондон самой королеве с просьбой приказать судьям исполнить свой долг или выйти в отставку.
Лайонель глубоко вздохнул и расширенными от ужаса глазами смотрел на моряка, ничего ему не отвечая.
Джеспер приложил свой длинный палец к носу, и глаза его стали лукавыми.
– Я хотел предупредить вас, сэр, чтоб сэр Оливер поостерегся. Он хороший моряк, а хороших моряков не так много.
Лайонель вытащил из кармана кошелек и, не взглянув даже на его содержимое, бросил в подставленную руку моряка, бормоча благодарность.
Он ехал домой в полном ужасе. Вот оно! Брат его теперь будет вынужден говорить. В Пенарроу его ожидал новый удар. Он узнал от старого Никласа, что сэр Оливер уехал в замок Годольфин. Сэр Оливер, не в состоянии более выносить существующего положения вещей, отправился, чтобы представить Розамунде то доказательство, которое он себе раздобыл. Он мог сделать это, нисколько не боясь задеть Лайонеля. Она отказалась принять его. Убитый возвратился он в Пенарроу и нашел брата, в страшном нетерпении ожидавшем его.
– Ну, – встретил его Лайонель, – что вы теперь будете делать?
Сэр Оливер посмотрел на него из под мрачно насупленных бровей.
– Что я буду делать теперь? О чем это вы говорите? – спросил он.
– Разве вы не слышали? – И Лайонель рассказал ему новость.
Сэр Оливер долго смотрел на него, потом плотно сжал губы и ударил себя по лбу.
– Вот как! – воскликнул он. – Не потому ли она отказалась принять меня. Может быть, она решила, что я приехал умолять ее о прощении? Неужели она могла это подумать? Неужели?
Он подошел к камину и гневно разбросал поленья сапогом.
– Что вы будете делать? – настаивал Лайонель, и голос его задрожал.
– Делать? – Сэр Оливер взглянул на него через плечо. – Проколю этот нарыв, клянусь богом. Покончу с ним, устыжу их и покрою позором.
Он сказал это грубо и гневно, и Лайонель отступил. Он опустился в кресло. Колени его дрожали от внезапно охватившего его страха. Значит, его предчувствия были основательными. Этот брат, выказывавший ему такую любовь, не в силах был довести своего дела до конца. И все же это было так непохоже на Оливера, что он все еще сомневался.
– Вы, вы скажете им правду? – спросил он глухим дрожащим голосом.
– Сказать им правду? Конечно, но только поскольку это касается меня. Неужели вы предполагаете, что я скажу им, что это сделали вы? Вы не считаете же меня на это способным?
– А какой же есть другой выход?
Сэр Оливер объяснил его ему. Это объяснение успокоило Лайонеля. Дальнейшие размышления возбудили в нем новые опасения. Он подумал, что если сэр Оливер докажет свою невиновность, то подозрение падет на него. Его опасения преувеличивали риск, который сам по себе был ничтожен. Если сэр Оливер представит доказательство того, что следы крови произошли не от него, то, как думал Лайонель, неминуемо придут к заключению, что это была его кровь. Это все равно, как если бы сэр Оливер сказал им всю правду, так как они не преминут добраться до нее. Если бы он обратился со своими опасениями к Оливеру, тот доказал бы ему, что раз отпадет обвинение против него самого, то никого больше не будут обвинять. На Лайонеля никогда не падало и тени подозрения и не может пасть. Но Лайонель не решался обращаться со своими опасениями к брату, в душе он стыдился их и считал себя трусом.