— Что оскорбительного для себя вы находите в том, как я обошёлся с Лайонелом! — прервал её Сакр аль-Бар, немного удивлённый подобной горячностью.
— Оскорбительного! — с прежним высокомерием воскликнула Розамунда. — Слава Богу, не в вашей власти оскорбить меня. Но я благодарна вам за урок, который помог мне избавиться от заблуждений и открыл глаза на ваше низкое притворство. Теперь я вижу, чего стоят ваши клятвы. Но я не приму спасение из рук убийцы. Впрочем, вы вовсе и не намерены спасать меня. Скорее всего, — продолжала она в исступлении, — вы принесёте меня в жертву каким-то своим гнусным целям. Но я расстрою ваши планы. Само небо за меня, и, уверяю вас, у меня хватит мужества.
Розамунда застонала и закрыла лицо руками.
Корсар смотрел на Розамунду, и на его губах блуждала едва заметная горькая усмешка. Он прекрасно понимал её состояние, понимал и то, что крылось за туманной угрозой разрушить его планы.
— Я пришёл, — спокойно сказал он, — сообщить вам, что он благополучно избежал опасности, и рассказать, в чём состоит данное ему мною поручение.
В голосе корсара звучали такая несокрушимая сила и такая спокойная уверенность, что Розамунда невольно подняла на него глаза.
— Разумеется, я говорю о Лайонеле, — объяснил он. — Сцена, происшедшая между нами — удар, обморок и прочее, — была от начала до конца разыграна, как и стрельба из арбалета ему вдогонку. Предлагая Марзаку пари, я тянул время, чтобы Лайонел отплыл подальше и никто не мог разглядеть во тьме, попала в него стрела или нет. Сам я стрелял мимо. Сейчас он огибает мыс и скоро передаст моё сообщение сэру Джону. Когда-то Лайонел был отличным пловцом. Вот то, что я хотел сообщить вам.
Розамунда довольно долго молча смотрела на него.
— Вы говорите правду? — наконец едва слышно спросила она.
Сакр аль-Бар пожал плечами.
— По-видимому, вы никак не можете привыкнуть к мысли, что мне незачем лгать вам.
Розамунда опустилась на диван и тихо заплакала.
— А я-то… я думала, что вы…
— Иначе и быть не может, — сурово проговорил корсар. — Вы всегда верили всему самому хорошему обо мне.
С этими словами он резко повернулся и вышел из каюты.
Глава 21MORITURUS[36]
С тяжёлым сердцем Сакр аль-Бар покинул Розамунду, оставив её наедине с раскаянием. Она осознала свою несправедливость. Чувство вины переполняло её; только им она мерила теперь все свои прежние поступки. Картины далёкого и совсем недавнего прошлого настолько перемешались и исказились в её измученной душе, что ей представилось, будто все горестные события, о которых повествует настоящая хроника, были плодом её собственных грехов, и прежде всего подозрительности.
Всякое искреннее раскаяние влечёт за собой горячее желание искупить вину. И Розамунда не была исключением. Если бы Сакр аль-Бар не покинул её так внезапно, она бы на коленях стала умолять простить ей всё, что он перенёс из-за её упрямого нежелания понять его, и каяться в собственной низости и бездушии. Но поскольку справедливое негодование заставило его уйти, ей не оставалось ничего другого, как сидеть на диване, размышляя о случившемся и придумывая слова, в которых она изольёт свою мольбу, как только он вернётся.
Но час проходил за часом, а он всё не шёл. И вдруг, как гром среди ясного неба, Розамунду поразила страшная мысль. В любую минуту корабль сэра Джона Киллигрю мог напасть на них. Терзаясь раскаянием, она ни разу не подумала об этом. Теперь же её словно осенило, и душу её объял невыразимый страх за Оливера. Если начнётся бой и он падёт от руки англичан или пиратов, которых он предал ради неё, то он умрёт, так и не услышав её исповеди, не узнав о её раскаянии, так и не простив её.
Была уже почти полночь, когда Розамунда, не в силах более сносить муки ожидания, поднялась с дивана и неслышно подошла к выходу. Она осторожно раздвинула занавес и, сделав шаг, чуть не наткнулась на чьё-то тело, лежавшее у порога. Едва не вскрикнув от испуга, она наклонилась и в слабом свете фонарей, горящих на грот-мачте и поручнях юта, увидела спящего сэра Оливера. Не обращая внимания на застывших на своём посту нубийцев, Розамунда медленно и бесшумно опустилась на колени. В её глазах стояли слёзы благодарности и удивления. Её глубоко тронуло, что человек, которому она не доверяла, о ком судила столь превратно, даже во сне защищает её собственным телом.
Рыдание Розамунды прервало чуткий сон Оливера. Он сел, и его смуглое бородатое лицо оказалось совсем рядом с сиявшим белизной лицом Розамунды. Их взгляды встретились.
— Что случилось? — шёпотом спросил Оливер.
Розамунда, почему-то испугавшись его вопроса, поспешно отодвинулась. В ту самую минуту, когда случай предоставил ей возможность осуществить то, ради чего она пришла, она чисто по-женски постаралась скрыть свои чувства.
— Как вы думаете, — неуверенно проговорила она, — Лайонел уже добрался до сэра Джона?
Оливер посмотрел в сторону дивана, на котором спал паша. Под навесом всё было тихо, к тому же вопрос был задан по-английски. Он встал и, протянув Розамунде руку, помог ей подняться. Затем он знаком попросил её вернуться в каюту и последовал за ней.
— Волнение не даёт вам заснуть? — В голосе Оливера звучали одновременно и вопрос, и утверждение.
— Наверное, — ответила Розамунда.
— Напрасно. Сэр Джон снимется с якоря только в самую глухую ночь, чтобы иметь больше шансов застать нас врасплох. Здесь недалеко; кроме того, выплыв из бухты, Лайонел мог добраться берегом до траверса корабля. Не беспокойтесь, он сделает всё как надо.
Розамунда села на диван, избегая его взгляда, но когда свет лампы упал на её лицо, сэр Оливер заметил на нём следы недавних слёз.
— Когда появится сэр Джон, начнётся сражение? — помолчав, спросила она.
— Скорее всего — да. Как вы, наверное, слышали, мы окажемся в такой же западне, в какую Дориа поймал Драгута при Джерби, с той разницей, что хитрый Драгут сумел улизнуть со своими галерами; нам же это не удастся. Мужайтесь, час вашего освобождения близок, — Он замолчал, и, когда заговорил снова, голос его звучал мягко, почти робко: — Я молю Бога, чтобы потом эти несколько дней казались вам всего лишь дурным сном.
Розамунда молчала. Она сидела, слегка сдвинув брови, погружённая в свои мысли.
— Нельзя ли обойтись без сражения? — наконец спросила она и тяжело вздохнула.
— Вам нечего бояться, — успокоил её Оливер. — Я приму все меры для вашей безопасности. Пока всё не закончится, каюту будут охранять несколько человек, которым я особенно доверяю.
— Вы не так меня поняли, — сказала Розамунда, подняв на него глаза. — Вы думаете, я боюсь за себя? — Она опять помолчала и быстро спросила: — А что будет с вами?
— Благодарю вас за этот вопрос, — печально ответил Оливер. — Меня, без сомнения, ждёт то, чего я заслуживаю. И пусть это случится как можно скорее.
— О нет! Нет! — воскликнула Розамунда. — Только не это!
И она в волнении поднялась с дивана.
— А что ещё остаётся? — с улыбкой спросил сэр Оливер. — Разве можно пожелать мне лучшей участи?
— Вы будете жить и возвратитесь в Англию. Истина восторжествует, и правосудие свершится.
— Существует только одна форма правосудия, на которую я могу рассчитывать. Это правосудие, отправляемое с помощью верёвки. Поверьте, сударыня, у меня слишком дурная слава и я не могу надеяться на помилование. Уж лучше покончить со всем этой ночью. Кроме того, — в голосе его послышалась печаль, — подумайте о моём последнем предательстве. Ведь я предаю своих людей, которые, кем бы они ни были, десятки раз делили со мной опасности и не далее как сегодня доказали, что их верность и любовь ко мне куда как сильнее верности самому паше. Разве я смогу жить после того, как отдал их в руки врагов? Возможно, для вас они — всего-навсего бедные язычники, для меня же они — мои морские ястребы, мои воины, мои доблестные соратники, и я был бы последним негодяем, если бы попытался избежать смерти, на которую обрёк их.
Слушая страстную речь сэра Оливера, Розамунда наконец поняла то, что прежде ускользало от неё, и её глаза расширились от ужаса.
— Такова цена моего освобождения? — в страхе спросила она.
— Надеюсь, что нет, — ответил сэр Оливер. — Я кое-что придумал, и, быть может, мне удастся избежать этого.
— И самому тоже спастись? — поспешно спросила она.
— Стоит ли думать обо мне? Я всё равно обречён. В Алжире меня наверняка повесят. Асад об этом позаботится, и все мои морские ястребы не спасут меня.
Розамунда снова опустилась на диван, в отчаянии ломая руки.
— Теперь я вижу, какую судьбу навлекла на вас, — проговорила она, — Когда вы отправили Лайонела к сэру Джону, вы решили заплатить своей жизнью за моё возвращение на родину. Вы не имели права поступать так, не посоветовавшись со мной. Как могли вы подумать, что я пойду на это? Я не приму от вас такой жертвы. Не приму! Вы слышите меня, сэр Оливер!
— Слава Богу, у вас нет выбора, — ответил он. — Но вы слишком спешите с выводами. Я сам навлёк на себя такую судьбу. Она — не более чем естественный результат моей бездумной жестокости по отношению к вам, расплата, которая должна настигнуть всякого, кто творит зло.
Оливер пожал плечами и спросил изменившимся голосом:
— Возможно, я прошу слишком многого, но не могли бы вы простить меня за все те страдания, что я причинил вам?
— Кажется, мне самой надо просить у вас прощения, — ответила Розамунда.
— Вам?
— За мою доверчивость, которая и была всему виной. За то, что пять лет назад я поверила слухам, за то, что я, не прочтя, сожгла ваше письмо и приложенный к нему документ, подтверждавший вашу невиновность.
Сэр Оливер ласково улыбнулся Розамунде.
— Если мне не изменяет память, вы как-то сказали, что руководствовались внутренним голосом. Хоть я и не совершил того, что вменяется мне в вину, ваш внутренний голос говорил вам обо мне дурно; и он не обманул вас — во мне мало хорошего, иначе и быть не может. Это ваши собственные слова. Но не думайте, что я вспоминаю их, чтобы укорить вас. Нет, я просто осознал их справедливость.