Я позвонила на электростанцию.
– Электростанция слушает.
– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, во сколько будет отключение в субботу?
– Район? – устало, со вздохом, спрашивала девушка в телефоне.
– Центральный.
– Точнее, у меня полгорода центральные.
– Кооперативные дома по Пролетарской.
– Там, где «Асель»?
– Да, возле мясного.
– По графику с пятнадцати до восемнадцати.
– Я знаю. А без графика?
– Информации нет. Попробуйте позвонить в субботу.
Я звонила им раз-два в день, для верности. Мне отвечали, что информации нет. Мы с телефонной девушкой вели беседы. Меня узнавали по голосу и называли Женечкой.
Девушка «на телефоне» была – Гульжамал. Она училась на третьем курсе заочно и готовилась к свадьбе через месяц. Она не играла в «Мортал комбат», поэтому хоть и сочувствовала, но не могла понять всю глубину моих переживаний. Ее напарница Наташа была не так разговорчива и ограничивалась дежурными «информации нет» и «звоните ближе к делу».
Дома тоже было непросто. Мама требовала отпустить ее на работу в больницу. Папа уверял, что без больницы можно обойтись. Мама настаивала. Папа упирался. Я сидела с программой, уставившись в субботнюю строчку.
– Не могу я больше сидеть дома, понимаешь? – Мама говорила убедительно и пока спокойно. – Евгения выросла и справится сама.
– Сиди дома.
Градус повышался, сильнее колебалось пламя свечи.
– И вообще, меня зовет завотделением. Я хочу белый халат и крашеные губы!
– Кто тебе мешает красить губы дома?
– Зачем красить губы дома? Куда я с ними пойду? За хлебом?
Мама нервно наливала чай. Полетел последний аргумент:
– Я хочу зарабатывать деньги.
Папа изобразил сильнейшее возмущение:
– Я, по-твоему, мало зарабатываю?
– Я не это хотела сказать…
Но папа раздраженно затушил сигарету и ушел в темноту зала.
– Что с этим человеком сделаешь? – Она поставила передо мной чашку. – Пей с молоком.
– Мам, как думаешь, в субботу будет свет?
– Ай, отстаньте от меня все. – Она сморщилась и ушла в спальню.
Я приходила поныть к Маше. Маше больше всего везло в догадках, будет ли свет. Она всегда побеждала в ставках – в семи случаях из десяти. Но на этот раз предсказать затруднялась. Она поила меня чаем в своей комнате. Маша была рационализатором.
– Давай подумаем, что можно сделать.
Я сидела за Машиным письменным столом и прокалывала ручкой пузырьки в парафиновой свечке:
– Ничего.
– …Например, пойти в гости к тому, у кого есть аккумулятор.
Автомобильного аккумулятора хватало на полтора часа работы телевизора – как раз на один фильм.
– Ты знаешь, у кого есть аккумулятор?
– У Сашки.
– У нее отец отобрал и спрятал на прошлой неделе.
– Почему?
– Смотрела клипы ночью.
Маша утешала меня.
К концу недели, тяжелой от переживаний, я начала бредить «Мортал комбат» наяву.
– Овчинникова, – тыкала меня ручкой Маша на диктанте, – где запятая во втором предложении?
– «Мортал комбат».
– Jane, could you please bring some chalk from the teacher’s room?[4]
– Mortal Kombat!
– Женя, сенің үй жұмысы бар дәптерің қайда?[5]
– «Мортал комбат»!!!
В субботу я со спокойствием психопата отсчитывала время обратно. Каждое действие приближало к девятнадцати ноль-ноль. Умыться и почистить зубы – десять минут, пропылесосить квартиру – тридцать минут, погулять с собакой и зайти за хлебом – час (и встретить по дороге первую учительницу – полтора часа). В восемнадцать ноль-ноль я начала готовить «гнездо»: достала неколючее одеяло, разложила на диване подушки, насыпала печенья в вазу.
Вокруг бушевал ураган. Мама, проиграв логический поединок, пошла в эмоциональную контратаку. Будто бы случайно вдребезги разбился горшок с белой геранью.
– Домашний тиран!
– Сиди дома!
– А я все равно пойду!
– Тогда выбирай: я или больница.
Но ничто не поколебало моего спокойствия. Оно было как пламя за стеклом керосиновой лампы. В шесть тридцать пять я уже включила телевизор и смотрела «В мире животных». В шесть сорок щелкнул и запищал предохранитель. Экран погас. Для верности я включила-выключила свет в зале – ничего. Свет покинул меня.
– Женя, собирайся, мы уходим от папы.
Я оделась за сорок секунд и села на пуфик в прихожей. Мы уходили от папы примерно раз в месяц. Шли к тете, пили чай. Мама жаловалась на папу, а я играла в приставку с двоюродным братаном. Через пару часов папа за нами приходил. Тетя всегда умело подыгрывала.
«Уходим от папы» – сейчас это было хорошо. Тетя жила в другом районе, и у них мог быть свет.
Но мама слишком медленно одевалась. Папа нервно топтался на кухне.
– Мам, ну пошли скорей, – тащила я.
– Вот! Вот! Даже ребенок хочет уйти из дома, где постоянно скандалы! – горько воскликнул папа, высовываясь по пояс в прихожую.
Мама натягивала сапоги. Я могла бы убежать к тете одна, но бросать маму в печальной, хоть и штатной ситуации было неловко.
В окнах тетиного дома горел свет. Мы пришли ровно в восемнадцать пятьдесят восемь. Двоюродный брат Игорь, большой поклонник «Мортал комбат», тоже тяжело пережил неделю. Мама с тетей отправились на кухню. Мы устроились перед телевизором. И вот она – заставка с горящим драконом.
– Тум-тум-тум-тум – туду-тум-тум-тум-тум! – подпевали мы с Игорем.
В ролях… Экран выдал серый шум.
– Что такое?
– Не знаю.
Мы не двигались. Потом Игорь включил и выключил телевизор. Поносили туда-сюда антенну – не помогло.
– Позвоните на вышку, – крикнула из кухни тетя.
Игорь набрал номер:
– Здравствуйте. У нас «оэртэ»… Да… Да… А ког… Хорошо, спасибо. – Положил трубку и пояснил мне: – Неполадки сети. Не знают, починят или нет.
Мы сидели перед экраном, пока не стало ясно, что нет, не починят. Потом поиграли немного в «Мортал комбат» на приставке. Потом за нами пришел папа.
Дома молча пили чай. Кажется, все чувствовали себя легче. Родители проскочили острую фазу конфликта, но скрытая схватка продолжалась, пока мама снова не надела белый халат. На следующий день я вычитала в словаре значение слова «фатализм».
Через несколько месяцев в доме появился видеомагнитофон, и я могла смотреть фильмы сколько влезет. Я до сих пор пересматриваю «Мортал комбат» раз в год, с чаем и печеньем, в гнезде из неколючего одеяла.
– И-и-и к-комбо-о-о!!!
– Ха, промазал, получай, получай!
– Ой, больно же!
– Получай!
– Ты же тетя!
– Получай!
– Прыжок! Бдыщ! Еще комбо!
– Ай!
Жизнь моего Саб-Зиро тает на глазах. Он стоит оглушенный, получая удары, потом падает, и экран выдает Game over.
Кирилл берет последнюю сотню с журнального столика и кладет ее в карман джинсов. Может, и не стоило играть на деньги. Надо сказать, чтобы не говорил родителям.
– Завтра повторим? – спрашивает Кирилл. Он вытаскивает деньги и пересчитывает.
– Нет. Ты постоянно выигрываешь, никакой интриги.
– Чем еще по вечерам заниматься?
– Будем смотреть классику мирового кинематографа. Полезно для общего развития.
– Не-е-е-ет, только не классику!
– Зря ты так. Классика может быть очень увлекательной.
«Эммануэль»
– Гуля сказала, что классика европейского эротического кинематографа – это в первую очередь «Эммануэль».
Ленка весомо произносила «кинематографа» и «в первую очередь», мы с уважением слушали.
– У ее парня дома куча всяких разных эротических кассет.
– У-у-у, – протянули мы с Машей.
К Гуле, Ленкиной сестре, мы относились с трепетом – она была на десять лет старше нас, училась на пятом курсе, и у нее был парень.
Была перемена перед математикой. Мы с Машей сидели за первой партой и, изогнувшись назад, слушали Лену. Первая парта была для отличников, вторая – для их друзей. Не то чтобы правило, просто повелось с первого класса.
– Помните, весной ходили на «Бетховена» в видеосалон?
Мы закивали. Она почти зашептала, а мы потянулись ближе и соприкоснулись головами:
– Когда выбирали фильм, в толстой тетради я увидела раздел «Эротика», самый последний.
Хлопнула дверь в класс, мы отпрыгнули. Вошел дежурный, мальчик из старших классов, на рукаве – красная повязка. Он подождал, пока на него обратят внимание, и объявил:
– После второго урока – линейка на втором этаже. Явка обязательна – будет директор.
Класс одобрительно загудел. Маленький сушеный Андрей Алексеич был хорошим директором и плохим оратором, на линейках мы всегда ждали момента, когда он что-нибудь сморозит.
Всю математику переписывались о классике эротического кинематографа.
«Давайте посмотрим?»
«Давай сначала подумаем».
«Что скажем дома?»
«Что идем на концерт в твою музыкалку».
«Мама тоже захочет пойти на концерт».
«Что вы решили, идем?»
«Эм-ма-ну-э-э-э-эль», – нежно звучало у меня в голове.
Осенью девяносто пятого нам исполнилось по двенадцать лет. В прежнем, детском мире вдруг стало тесно. Плакаты, редкие кадры из фильма до того, как родители отправят на кухню за чаем, фото на футболках и пластиковых пакетах будили наивное любопытство. В нас просыпалась стихия, а мы жили в комфортном вакууме с уроками сольфеджио и большими домашними библиотеками. В гимназии учили этикету, танцам, плаванию и двум языкам, не считая русского и казахского. Родители нами гордились. В нашем мире Тим Талер не продавал свой смех, а плавания Робинзона сопровождались исключительно ясной погодой и легким попутным ветром. Одноклассники были такими же благовоспитанными балбесами. Негде было попробовать закурить или вдоволь насмотреться непристойных картинок.