Однажды, уже в урожайную пору, он по привычке делал зарисовки на листке бумаги – колосья пшеницы, телеги, запряженные волами и груженные виноградом, – попутно переговариваясь со мной и Филлис (миссис Холмен не к месту вставляла свои замечания), как вдруг, поглядев на девушку, отрывисто приказал:
– Замрите! Не двигайте головой. Вот нужный ракурс! Я много раз пытался нарисовать вашу головку по памяти, да все неудачно. Думаю, теперь получится. Тогда подарю рисунок вашей матушке. Мадам, вам хотелось бы иметь портрет дочери в образе Цереры?
– Конечно, мне очень хотелось бы иметь дочкин портрет, спасибо, мистер Холдсворт! Только если вы воткнете ей в волосы всю эту солому, – (он поднес к неподвижной девичей голове несколько колосков и придирчивым глазом художника пытался оценить результат), – то растреплете ей прическу. Филлис, будь умницей, сходи наверх и пригладь волосы щеткой, прежде чем позировать.
– Ни в коем случае! Прошу прощения, но вся идея в том, чтобы волосы струились свободно.
Холдсворт начал рисовать, почти не спуская с Филлис пристального взгляда. Я видел, что для нее это сущая пытка: от смущения она то краснела, то бледнела и задыхалась, как после быстрого бега.
– Теперь посмотрите на меня, – деловито произнес он, – мне нужны ваши глаза – всего на одну минуту.
Филлис подняла на него глаза, вздрогнула, потом резко встала и вышла из комнаты. Холдсворт ничего не сказал и занялся другими частями рисунка, оставив глаза на будущее. Его молчание показалось мне неестественным; к тому же он слегка побледнел, несмотря на загар. Миссис Холмен оторвалась от рукоделия и сдвинула очки на нос.
– В чем дело? Куда она ушла?
Холдсворт продолжал рисовать, словно воды в рот набрал. Я почувствовал себя обязанным что-то сказать – и сказал не самую умную вещь, но в ту минуту любая глупость была все-таки лучше молчания.
– Я схожу за ней!
Выйдя в коридор, я направился к лестнице и хотел снизу кликнуть ее, но не успел: кузина сбежала по ступеням, завязывая на ходу капор.
– Я к отцу, на пятиакровое! – бросила она мне и выскочила в открытую «ректорскую» дверь.
Ее мать и Холдсворт видели, как она стремительно прошла мимо окон и вышла за белую боковую калитку; соответственно, мне не надо было рассказывать им, куда она подевалась, но это не помешало миссис Холмен еще долго строить догадки, отчего ее дочь так внезапно сорвалась с места: может быть, ей стало душно и захотелось выйти на воздух?
Остаток дня Холдсворт был чрезвычайно молчалив. Про портрет он не вспоминал и вернулся к нему только во время нашего следующего визита по просьбе миссис Холмен, заранее объявив, что кузине больше не нужно позировать – его жалкий набросок того не стоит. На этот раз Филлис вела себя совершенно обыкновенно. Она так и не объяснила, почему давеча выбежала из комнаты.
Потом все шло своим чередом, если полагаться на мою тогдашнюю наблюдательность и нынешнюю память, пока не настал сезон яблок. Ночами уже подмораживало, утром и вечером на землю ложился туман, но днем стояла прекрасная солнечная погода. И вот однажды, работая на участке близ Хитбриджа и зная о том, что на ферме идет сбор яблок, мы с Холдсвортом решили в обеденный перерыв прогуляться туда. Весь коридор был заставлен бельевыми корзинами с ароматными спелыми яблоками, и приятный яблочный дух сопутствовал общему приподнятому настроению, возвещая, что наконец убран последний в году урожай. На деревьях еще висели желтые листья, готовые слететь от малейшего дуновения, в огороде доцветали большие кусты астр. Нам велели отведать плодов с разных деревьев и высказать свое суждение. Возвращались мы с карманами, набитыми яблоками, которые пришлись нам особенно по вкусу.
Когда мы через сад еще только подходили к дому, Холдсворт приметил какой-то цветок и замер в восхищении; по его словам, цветы эти давно вышли из моды и нигде не встречались ему с самого детства. Не знаю, как долго он помнил о своей находке, – я тут же и забыл. И вдруг на обратном пути перед нами, словно из-под земли, возникла Филлис (в последнюю минуту нашего торопливого визита она куда-то исчезла) с букетиком тех самых редкостных цветов. Наспех перевязав стебли травинкой, она протянула букетик Холдсворту – тот как раз прощался с ее отцом. И я увидел их лица. Увидел в его черных глазах несомненный свет любви, а не просто благодарности за милый знак внимания: в глазах его была и нежность, и мольба, и страсть! От этого взгляда Филлис смутилась, отпрянула, и ее взор упал на меня. Частично чтобы скрыть волнение, частично чтобы не обидеть невниманием старого друга, она поспешила нарвать мне поздних чайных роз. Прежде я не получал от нее подобных подарков.
К концу обеденного перерыва нам нужно было вернуться на линию и дать задание рабочим, так что пришлось ускорить шаг и отставить досужие разговоры; потом мы окунулись в дела, и нам тем более стало не до бесед. Вечером в нашей съемной квартире обнаружилось письмо для Холдсворта, которое ему переслали с прежнего адреса в Элтеме. Нам подали ужин, и я набросился на еду, так как с утра ничего не ел. А мой патрон сразу распечатал и прочел письмо, после чего надолго погрузился в молчание.
– Что ж, друг мой, я вынужден вас покинуть! – наконец произнес он.
– Покинуть! – ошарашенно повторил я за ним. – Как же так? Когда?
– Письмо запоздало. Оно от Грейтхеда, небезызвестного вам инженера. – (Имя Грейтхеда было на слуху в то время; теперь он умер, и его мало кто помнит.) – Он хочет встретиться со мной – по делу… Не стану скрывать от вас, Пол: в письме изложено очень заманчивое для меня предложение переехать в Канаду и возглавить строительство железной дороги.
От огорчения я не находил слов.
– Но… как посмотрят на это в нашей компании?
– О, вы же знаете, Грейтхед осуществляет надзор за строительством нашей линии, и он же займет пост главного инженера при постройке канадской дороги, так что наши акционеры, полагаясь на его авторитет, вполне могут вложиться и в канадское предприятие. Кстати, Грейтхед пишет, что уже нашел мне на замену какого-то молодого человека.
– Будь он неладен, этот мой новый начальник!
– Спасибо, дружище! – рассмеялся Холдсворт. – Но вы не должны горевать, ведь для меня это отличный шанс. Если бы мне не нашлось замены, я остался бы на своей второстепенной должности без особой надежды продвинуться выше. Жаль только, что письмо пришло на день позже. Тут каждый час на счету, неспроста Грейтхед упомянул о схожем проекте конкурентов. Знаете, Пол, пожалуй, мне лучше тронуться в путь сегодня же! На локомотиве до Элтема, а оттуда ночным поездом в порт. Медлить нельзя, иначе Грейтхед подумает, что ошибся во мне.
– Но вы еще вернетесь? – спросил я, не в силах смириться с внезапной разлукой.
– Всенепременно! Во всяком случае, очень надеюсь. Наверное, мне велят сесть на ближайший пароход – он отходит в субботу.
Стоя возле стола, Холдсворт наскоро подкрепился, явно не замечая, что ест и что пьет.
– Решено: сегодня же в путь! Натиск и скорость – незаменимые качества в нашей профессии. Запомните это, мой юный друг! Надеюсь, я еще вернусь, но, если нет, вспоминайте иногда мудрые советы, слетавшие с моих губ. Так… где мой чемодан? Чем скорее я попаду в Элтем, тем лучше: нужно забрать оттуда кое-какие вещи, и лишние полчаса мне не помешают. Ну-с, долгов у меня нет, а за аренду жилья расплатитесь из моего квартального жалованья – его должны выдать четвертого ноября.
– Значит, вы не собираетесь возвращаться, – обреченно заключил я.
– Вернусь, непременно вернусь – раньше или позже, – успокоил он меня. – Возможно, уже через пару дней, если меня сочтут непригодным для канадской должности или если в моем отъезде нет особой срочности, вопреки моим предположениям. Что бы ни случилось, я не забуду вас, Пол. Думаю, строительство дороги в Канаде продлится не больше двух лет, а там… Как знать, может быть, нам еще доведется поработать вместе.
Вот именно – как знать! Я не питал иллюзий. Счастливая пора, увы, невозвратима. Тем не менее я честно старался помочь Холдсворту собрать все необходимое – одежду, бумаги, книги, инструменты. Надо было видеть, как мы заталкивали в чемодан его пожитки, как, пыхтя, пытались закрыть крышку – и я усердствовал едва ли не больше его самого! Управились мы намного быстрее, чем рассчитывали. Оставалось лишь праздно ждать сигнала из депо (куда я заранее сбегал сказать, чтобы вывели паровоз, который я сам поведу в Элтем). Пока тянулись минуты ожидания, Холдсворт взял с каминной полки букетик – подарок Филлис, – поднес его к лицу, вдохнул нежный аромат и прикоснулся губами к лепесткам.
– Как жаль, что я не знал раньше!.. Что не простился… с ними, – промолвил он без тени улыбки, словно только сейчас ощутил наконец всю горечь предстоящей разлуки.
– Я им скажу, – пообещал я. – Они, конечно, огорчатся.
Мы помолчали.
– Ни одно знакомое мне семейство не вызывало у меня такой симпатии.
– Я знал, что Холмены вам понравятся.
– Невероятно, как в один миг все может перемениться… Еще сегодня утром я лелеял надежду, Пол… – Он оборвал себя и неожиданно спросил: – Вы хорошо уложили рисунок?
– Набросок головки? – уточнил я, хотя отлично знал, что он говорит о неоконченном этюде головы Филлис – малоудачном, с его точки зрения, и потому брошенном на полдороге, без проработки тоном или цветом.
– Да. Какое милое, невинное личико!.. И при этом… Ах ты господи! – Он тяжко вздохнул, встал со стула и, заложив руки в карманы, принялся ходить по комнате взад-вперед, чтобы унять волнение. Потом внезапно остановился против меня. – Объясните им, как все случилось. И непременно передайте пастору мои извинения за то, что я не сумел проститься с ним и поблагодарить его и миссис Холмен: они были так добры ко мне! Ну а Филлис… Даст бог, через два года я вернусь и сам открою ей свое сердце.
– Так вы ее любите?
– Люблю?.. Да, разумеется. Всякий, кто увидел бы ее моими глазами, не смог бы устоять. Удивительная, редкостная натура – и