– Скажите на милость – мистер Холдсворт женился! Прямо не верится, Пол. Хотя чему удивляться – очаровательный молодой человек! Но имя его жены мне решительно не нравится, отдает чем-то иностранным. Как там ее?.. Скажите еще раз, голубчик. Надеюсь, она сумеет заботиться о нем – по нашим, английским правилам. Здоровье-то у него, сами знаете, ненадежное, и, если не просушивать и не проветривать хорошенько его одежду, боюсь, он опять занеможет.
– Он много раз повторял, что вполне оправился от своей лихорадки и теперь здоровее, чем прежде.
– Да, ему так кажется, однако я не была бы слишком уверена. На редкость приятный молодой человек, но как больной немного строптив – не любит, когда с ним нянчатся… это его словечко. Надеюсь, они вскоре вернутся в Англию, уж тут-то ему обеспечат надлежащий уход. Его жена говорит по-английски, хотела бы я знать? Впрочем, он сам великолепно владеет иностранными языками – пастор его хвалил, а уж он зря не скажет.
Мы еще долго судачили бы о перспективах мистера Холдсворта, если бы пасторшу не разморило на солнце. Она соснула над своим вязаньем, и я улизнул на прогулку. Мне хотелось побыть одному, в тишине поразмышлять над сложившейся ситуацией и вновь убедиться в собственной, увы, непоправимой ошибке.
Дойдя до леса, я замедлил шаг. Бурливый ручей весело бежал по камушкам, кое-где огибая крупный валун или корень старого дерева и образуя маленькую заводь. Наверное, с полчаса, если не дольше, я простоял возле одной такой тихой заводи, бездумно бросая в воду то обломки дерева, то голыши, в надежде найти ответ на вопрос: как исправить положение? Само собой разумеется, ответа я не нашел. Вдалеке послышался звук рожка, созывавшего работников с полей, а это означало, что на часах уже шесть и мне тоже пора возвращаться. Потом до меня донеслись отголоски громкого вечернего псалмопения. Пересекая Ясеневое поле, я приметил пастора Холмена: он говорил с каким-то человеком. Нас разделяло порядочное расстояние, и слов я разобрать не мог, но увидел, как мистер Холмен досадливо или возмущенно (точнее не скажу) махнул рукой и зашагал прочь, настолько поглощенный своими мыслями, что даже не заметил меня на соседней тропе – всего в двадцати ярдах от себя, поскольку тропы у дома сходились, – и, не сбавляя шага, прошел мимо.
Совместный вечер мы провели еще мучительнее, чем обед. Пастор был молчалив, подавлен и даже раздражителен. Бедная миссис Холмен впала в полнейшую растерянность, гадая, чем вызвано столь несвойственное ее мужу расположение духа. К тому же ей нездоровилось – она плохо переносила жару и духоту и потому сама вопреки обыкновению была неразговорчива. Филлис, всегда такая предупредительная, такая кроткая и заботливая, сейчас словно бы ничего вокруг не замечала – ни мрачной насупленности отца, ни жалобных взглядов матери – и как ни в чем не бывало болтала о всякой посторонней чепухе, попеременно обращаясь то ко мне, то к родителям. Но когда мой взгляд случайно упал на ее спрятанные под столом руки, я увидел, как тонкие пальцы беспрерывно сплетаются и расплетаются, неловко цепляясь друг за друга и выкручиваясь так, что кончики их белеют от судорожного сжатия. Чем я мог помочь ей? Только тем, на что она, по-видимому, и рассчитывала, – всячески поддерживать пустой разговор. Между тем меня настораживали темные круги у нее под глазами, а в самих глазах – странный сумрачный свет; щеки ее горели огнем, а губы, напротив, были бескровны. Я недоумевал, почему родители всего этого не видят. Недоумевал, возможно, напрасно: по крайней мере, пастор, как вскоре выяснилось, был не так уж слеп. А что до миссис Холмен… Бедняжка боготворила мужа, и на любые проявления его беспокойства ее простое сердце откликалось скорее, чем на очевидные признаки душевного смятения дочери. В конце концов она не выдержала, встала из кресла и, положив ладонь на широкую ссутулившуюся спину мужа, спросила:
– Что с вами, пастор? Стряслось что-нибудь?
Он вздрогнул, словно очнулся ото сна. Филлис уронила голову и затаила дыхание, страшась услышать его ответ. Но мистер Холмен лишь рассеянно обвел взглядом комнату, потом обратил свое мужественное и мудрое лицо к встревоженной жене и, взяв ее за руку, попытался успокоить:
– Мне просто совестно, душа моя. Сегодня я поддался гневу – до того разошелся, что сам не ведал, что творю. Прогнал работника… Тимоти Купера! Болван загубил наш рибстонский «пепин»[38] в углу сада – додумался свалить у самого ствола кучу негашеной извести, из которой мы собирались приготовить раствор для побелки… Погибло дерево! А яблок было видимо-невидимо!
– Ай-ай-ай, такой редкий сорт! – сочувственно подхватила миссис Холмен.
– Вот именно. Хотя какой спрос с Тимоти – он же полоумный! И к несчастью, у него жена и дети. Уж сколько раз он своей нерадивостью выводил меня из себя, однако я снова и снова покаянно просил Бога дать мне терпение мириться с убогим. Но нынче мое терпение лопнуло, и я решил: все, с меня довольно! Велел бездельнику искать себе другое место. Так-то, жена моя, и не будем больше говорить об этом.
Он осторожно снял женину руку со своего плеча и, прикоснувшись к ней губами, вновь погрузился в молчание, может быть чуть менее угрюмое, но не менее глубокое, чем прежде. Не знаю почему, но короткий диалог отца с матерью лишил Филлис всей ее деланной бодрости. Не говоря больше ни слова, она стояла у открытого окна и смотрела на большую спокойную луну, медленно плывущую по темному небу. В какой-то миг мне показалось, что глаза ее наполнились слезами; если так, то она не позволила им пролиться и с готовностью откликнулась на предложение обессиленной переживаниями и усталостью матери помолиться и пораньше отправиться всем спать. Прощаясь, каждый из нас желал спокойной ночи пастору, сидевшему за столом перед раскрытой огромной Библией, и он, не поднимая головы, привычно отвечал. Я выходил из комнаты последним, и, когда был уже в дверях, пастор Холмен, по-прежнему не отрывая глаз от Священного Писания, внезапно окликнул меня:
– Пол, вы не уделите мне несколько минут? Я хотел бы с вами поговорить.
Я сразу понял, какого рода разговор меня ждет, поэтому плотно притворил дверь, задул свечу и сел ни жив ни мертв, словно сейчас должна была решиться моя участь. Вероятно, пастор и сам тяготился предстоящей беседой и потому никак не мог начать. Не услышь я собственными ушами, что он желает говорить со мной, никогда бы не догадался: казалось, он целиком поглощен чтением. Наконец он резко вскинул голову и произнес:
– Речь пойдет о вашем друге Холдсворте! Скажите, Пол, нет ли у вас оснований полагать, что этот господин вел с Филлис нечестную игру?
От одного только предположения его глаза налились такой яростью, что я растерял всякое присутствие духа и смог только беспомощно повторить за ним:
– Вел нечестную игру? С Филлис?..
– Бросьте! Вы понимаете, о чем я говорю: ухаживал, обхаживал, внушил ей, что любит ее, а после уехал и думать забыл… Называйте это как хотите, только ответьте мне да или нет, и не надо повторять моих слов, Пол, мне нужен правдивый ответ!
Его всего трясло после этой вспышки, и я не колеблясь ответил:
– Нет, я не допускаю мысли, что Эдвард Холдсворт мог вести с Филлис нечестную игру. Он не пытался ухаживать за ней и, сколько мне известно, никогда не давал ей повода думать, будто влюблен в нее.
Я умолк – мне нужно было собраться с силами, прежде чем сделать признание и постараться при этом не выдать сердечной тайны Филлис, которую кузина свято оберегала. Соответственно, требовалось хорошо поразмыслить над своими словами, но не успел я нащупать верный путь, как пастор вновь заговорил – глухо, словно бы сам с собой:
– Она мое единственное дитя… моя доченька! Она и сейчас еще наполовину ребенок. Я надеялся подольше удержать ее под своим крылом. Мы с ее матерью не пожалели бы собственной жизни, чтобы оградить наше чадо от бед и невзгод. – Затем, глядя мне в лицо, он уже громче прибавил: – Что-то стряслось с нашей девочкой, и, сдается мне, началось это в тот день, когда она услыхала о свадьбе вашего друга. Мне трудно представить, Пол, что вы лучше меня знаете о ее заветных чаяниях и печалях… Но все может быть, вдруг да знаете!.. Если совесть позволит вам, если вы не возьмете на себя грех, прошу, скажите, как мне быть – как вернуть ей покой и радость. Скажите!
– Боюсь, мое признание делу не поможет, – начал я, – но я должен признаться, что совершил ошибку… не согрешил, нет, скорее повел себя неправильно, пусть даже из лучших намерений. Перед самым отъездом Холдсворт сказал мне, что любит Филлис и хотел бы жениться на ней, и я передал кузине его слова.
Свершилось! Правда вышла наружу – по крайней мере та ее часть, которая касалась моей собственной роли в том, как все обернулось. Плотно сжав губы, я приготовился выслушать вердикт пастора Холмена. Лица его я не видел – мой взгляд упирался в стену напротив. Один раз он попытался что-то сказать, но тут же осекся, и я услыхал только шелест страниц. Какая гнетущая тишина повисла в комнате! Казалось, жизнь замерла. Через открытое окно не доносилось ни звука – ни шелеста листьев, ни щебета птиц, ни трепыхания крылышек, ничего! Только тиканье старых часов на лестнице да тяжелое дыхание хозяина. Долго ли может длиться такая пытка? Не в силах больше терпеть убийственную тишину, я сам подал голос:
– Из лучших намерений… как я полагал.
Пастор шумно захлопнул Библию и встал на ноги. Тут уж я воочию убедился, что он вне себя от гнева.
– Из лучших намерений, говорите? По-вашему, это в порядке вещей – сообщить юной девушке то, о чем вы не удосужились хотя бы намекнуть ее родителям, которые верили вам как собственному сыну? – Он начал мерить шагами комнату, словно бурлившее в нем негодование толкало его взад-вперед; его грозный силуэт то и дело возникал на фоне открытых окон. – Поистине, лучше не придумаешь! Смутить глупыми фантазиями незрелый ум, нарушить целомудренный девичий покой бесстыдными разговорами о поклоннике, о любви… Да если бы о любви! – презрительно фыркнул он. – Хороша любовь, коли ему все равно – одна или другая!.. О, какая мука – видеть горе на лице моей бедной доченьки… неподдельное горе! А я увидел это сегодня во время обеда. Как же так, Пол? Ведь я не сомневался в вас, думал, вы достойный сын своего отца. Как можно было вложить в детскую головку такие несуразные мысли – как можно рассказывать неопытной девочке о желании взрослого мужчины взять ее в жены?